Сложные у них на фирме должно быть отношения, думала я, вспоминая Машкины повадки, но даже не подозревала, насколько это способно задеть лично меня. В тот момент я краем уха слушала забавные истории, которые травил находившийся в ударе Юлик, а сама все больше наблюдала за Людмилой. Когда–то давно она представлялась мне суровой и мрачной бабищей, и вправду у нее было грубоватое лицо с глубоко посаженными цепкими глазами, чересчур большие руки и не слишком хорошая кожа, что, впрочем, скрывала умело наложенная косметика. Но я вынуждена была признать, что одевалась Людмила безупречно, и ее стиль одежды как нельзя подходил к ее крупноватой фигуре. Короткие реплики, которые она произносила время от времени, были всегда к месту, а глубокий хрипловатый голос был способен повергнуть в дрожь любого нормального мужчину. Как все–таки обманчиво может быть первое впечатление, думала я. Там, в камере на ней был бесформенный вязаный свитер, она ни разу при мне не улыбнулась, и, конечно, в присутствии мужчин она разговаривает совсем по-другому. Вот, смотри, как способны меняться люди, говорила я себе. В голове мерцала розовая пелена от выпитого шампанского вперемешку с коньяком, я смеялась уже и самым незамысловатым шуткам и с радостью отреагировала на предложение еще выпить и переместиться в люкс с сауной и джакузи прямо здесь в комплексе.

Это самое место было связано у меня с рабочими заходами (богатые клиенты нередко арендовали люкс), и почему–то казалось весело пережить еще и это дежа вю вместе с Машкой и Тимуром. Татьяна и Женя покинули нас, им было далеко добираться до Чехова, и в люкс мы отправились вшестером. Я первая переоделась в накрахмаленную простыню, и вынырнула к столу в главном холле этого люкса, где уже поджидала новая выпивка, закуски и десерт. Юлик и Родион слушали занятные воспоминания Тимура о путешествиях и дальних странах, а у меня было прекрасное настроение, потому что в раздевалке стало видно, насколько мое тело совершеннее тяжелой фигуры Людмилы и даже машкиных прелестей, местами уже излишне пухлых, на мой вкус. Все–таки она была в лучшей форме, когда танцевала, вспомнила я.

В центре зала, неподалеку от обеденного стола, располагался неизменный в таких местах подиум с шестом. Я помнила, как плясала для клиентов здесь еще во время работы в «Носороге», и меня поначалу весьма удивило предложение Тимура вспомнить бесшабашную молодость и станцевать для друзей. Я отшутилась и подняла какой–то тост, хотя уже набралась к тому времени выше обычно допускаемых мной пределов. Каково же было мое удивление, когда Машка воскликнула:

— Музыку для именинницы! — и она отважно направилась к шесту.

Прямо в дурацкой простыне, босиком, сбросив банные тапочки.

Я уже много раз вспоминала, как танцевала Маша Попова. В эту ночь она превзошла саму себя: ее танец был чудовищным — совершенно бесстыдным и прекрасным, как она сама. Все мы любовались с раскрытыми ртами, даже циничная Людмила, о которой совершенно позабыли ее подчиненные мужчины.

— Поддержишь подругу? — повернулся ко мне Тимур.

— Я сегодня пас, — танцевать после Машки или вместе с ней было бы полным идиотизмом, ну, к примеру, как выйти с ракеткой на корт, на котором играет Сафин.

— Давай тогда еще накатим по-маленькой, — сказал Тимур, подливая мне «Реми Мартен».

А дважды подряд сказать Тимуру «нет» было для меня очень уж тяжело, почти невозможно, если принять в учет мое состояние. В общем, я всегда считала, что держу алкогольный удар лучше многих, но в эту ночь все–таки была нокаутирована.

Я очнулась, как от удара током, в темноте, под боком кто–то посапывал во сне, но я сразу поняла, что со мной не Тимур — габариты были не те. Рот мой склеился и был сухим, как ближневосточная пустыня, но первым движением я проверила свои трусики — они были на месте — а потом уже отправилась искать, чем утолить жажду. Выключатель работал исправно, в тусклом свете я разглядела, что ложе со мной делил Юлик. Вставая, я потащила за собой простыню, укрывавшую нас обоих, и теперь стало видно, что трусы на Юлике тоже наличествуют. Хоть соображала я все еще плохо, но помню, что первым моим чувством была неловкость перед Тимуром: я совершенно не помнила, как оказалась в этой комнате и на кровати, но другие могли видеть нас и составить свое впечатление от этой картины.

В центральном зале из колонок стереосистемы все еще звучала тихая музыка, и лишь стол с неубранной посудой и бутылками напоминал, что праздник уже закончился. Я сделала несколько глубоких глотков прямо из пакета с соком, потом раздвинула тяжелые шторы, но на улице было по-прежнему темно. Зайдя в раздевалку, я нашла свою сумочку и раскрыла мобильник, он показывал половину шестого утра. Сколько же мы проторчали в этом чертовом люксе, подумала я, подходя к столу и наливая себе в стакан апельсиновый сок. За первым стаканом последовал второй, голова работала уже без перебоев, и я начала обход помещения — благо, комнат было всего три, а поскольку в одной из них спал Юлик, я поняла, что передо мной уравнение с двумя неизвестными. Но первая комната оказалась пуста, лишь смятая постель выдавала, что ею уже пользовались. Я не стала здесь задерживаться и с замиранием сердца открыла вторую дверь. За ней было темно, как и в нашей с Юликом опочивальне, я нащупала круглый регулятор реостата, постепенно разгоняя сумрак. На постели лежала большая голова Людмилы в копне распущенных волос, а в плечо Людмилы уткнулась светлая шевелюра Родиона. Он, как молочный щенок при матерой суке, решила я, обозревая комнату, в которой не было больше ничего интересного. Наверное Тимур ушел, вздохнула я с облегчением. Но где тогда Машка? Неужели они сбежали вместе?

Никуда они, конечно, не делись: я нашла их обоих в объятиях друг друга, нежащихся в теплом джакузи с термостатом, под тихое урчание мотора и обволакивающий массаж пузырьков, спящих, как две больших рыбины после нереста.

Первым моим желанием было разбить стакан с соком, который я все еще держала в руке. Вот выпучили бы они сонные зеньки, вот обломался бы им кайф, мстительно подумала я, а стали бы вылезать — как раз порезали бы распаренные ноги об осколки! Но все–таки я сдержала низкие побуждения и тихо вышла из стеклянных дверей гидрозоны. Оделась, накрасила губы и ушла, даже не хлопнув напоследок наружной дверью.

Улица встретила меня метелью и пронизала холодом. Мороз поселился и внутри меня, одинокой и несчастной дурочки, которая девять лет пыталась занять в мире достойное место, да только выбрала для этого самый презренный из всех мыслимых способов. И теперь на земле не осталось ни единой души, которая могла бы помочь мне без корыстных целей. Я поняла, что человечество делится на тех, кто хочет меня трахнуть и тех, кто желал бы ограбить. Вот и все, что мне следует знать об устройстве нашего мира, и относиться к нему соответственно. Я помнила свою первую встречу с Москвой, в ноябре 93-го. Тогда я поклялась себе, что смогу переступить через все, предавать и убивать в борьбе за место под столичными звездами, да только никого так и не убила, хоть и следовало бы, а предала лишь несчастного Егора Самарина, который меня любил, а перед этим — Вадика, который тоже любил…

Я чуть не взвыла от этих мыслей. Если бы в эту секунду кто–нибудь предложил бы мне безболезненную смерть, я бы и на секунду не задумалась, но, когда я добралась до дома, то странным образом успокоилась и начала действовать.

Борис Аркадьевич просыпался рано, и трубку он поднял сразу же.

— Мне надо срочно улетать, — сказала я. — Давай увидимся до обеда.

— Соня, ты в порядке? Снова что–нибудь произошло?

— Нет, все нормально, — успокоила я его. — Просто хочу нотариально назначить тебя директором «Терамитема» с правом подписи.

— Что, и зарплата будет?

— И зарплата, и строгая отчетность, — сказала я. — Не волнуйся, я никогда не использовала людей безвозмездно.

Всегда использовали меня, могла я добавить, но не стала.

— А каковыми будут мои конкретные обязанности?