На обратном пути из кинотеатра до метро Елена принялась сетовать на то, как выродились мужчины – не осталось настоящих. Она так долго искала достойных, а попадались только отстойные неудачники. Кругом сплошь никчёмное быдло. Когда Джонни попытался деликатно поинтересоваться, кого же она так величает, Елена пояснила: это простые рабочие, которые ни к чему не стремятся. Джонни не стал пытаться уточнять, о каких высоких стремлениях идёт речь. Идея и так была ему ясна. Он мог хорошо представить себе офисных крыс, пытающихся обогнать друг друга на бегах, устроенных их хозяевами. Рвущихся из младших стать просто менеджерами, потом старшими, главными, ведущими, завидущими, загребущими. Потом директорами, владельцами компаний.

Эти солидные (и пока ещё не очень) господа презирали содержательный, созидательный человеческий труд, составляющий, на их просвещённый взгляд, удел неудачников, никчёмного быдла, предпочитая более благородную деятельность – заключение сделок, перебирание бумажек, распил собственности. При этом надо было видеть, какими пафосными комментариями их представители сопровождали своё голосование в интернете за усыпление (эвфемизм, который двуногие твари привычно используют для обозначения узаконенного умерщвления своих не нужных более «братьев меньших», в данной ситуации они распространили на тех людей, которых они считают биологическим мусором) всех нетрудоспособных инвалидов. Мол, надо избавляться от бесперспективных иждивенцев. И не беда, что сами эти господа в своей бурной деятельности ни хрена не производят никакой потребительной стоимости! А потребляют, естественно, куда больше, нежели несчастные инвалиды!

Джонни более ни о чём не спрашивал Елену. Её омерзительная человеческая позиция была ему и так ясна в целом, а детали он особо не хотел знать. Его внезапно начало сильно тошнить морально от этого уютненького мира нормальных людей, у которых всё как положено. Джонни осознавал, что никогда, никогда не будет принят как полноценный участник их сообщества. Его удел, как бы это ни было трудно,- идти по жизни в одиночку.

Казалось бы, теперь, когда разбились последние надежды обрести хоть какой-то неформальный человеческий контакт в реальном мире, ему было самое время впасть в отчаяние. Но вместо этого Джонни неожиданно ощутил сильный эмоциональный подъём. Он вдруг почувствовал себя героем, которому в те немногие дни, которые ему ещё оставалось прожить, предстоит великая миссия.

Такое необычное для него оптимистическое ощущение возникло у Джонни в результате одного эпизода в разговоре с Еленой. Как обычно, не зная о чём говорить с женщиной, Джонни в какой-то момент принялся рассказывать ей о том, откуда берётся зло в людях. По его словам, с одной стороны, есть те, кто в силу аномалий характера постоянно носит его в себе. Такие, как Леночка (о которой, правда, Джонни не решился рассказывать Елене – тем более у него для этого в любом случае было слишком мало времени) и прочие «друзья» – психопаты, с которыми его свела жизнь. А есть люди, творящие зло в силу ситуационных факторов, определённой окружающей обстановки...

По реакции Елены Джонни понял: она была неглупой женщиной. Жаль только, у них не было шанса найти общий язык из-за кардинальных различий в жизненных позициях. Елена принялась описывать ему, как она видела в интернете ролик о том, как «проводили эксперимент над заключёнными»...

Джонни сразу же понял, о чём идёт речь, и поспешил её поправить. Он сразу же вспомнил бодрого деда Филиппа, который (несмотря на серьёзные расхождения во взглядах; а впрочем, с кем вообще у него не было серьёзных расхождений?!) с некоторых пор стал для Джонни олицетворением «психолуха с человеческим лицом».

Давным-давно, примерно за год до рождения Джонни, когда Филипп был ещё не дедом, а мужчиной в самом расцвете сил, он решил поставить опыт на студентах. Именно студентах, а не заключённых, как неверно истолковала увиденное мельком Елена. В ходе эксперимента Филипп пытался выяснить, как будут вести себя нормальные, достаточно образованные люди, оказавшись в роли надзирателей и заключённых. С этой целью он при помощи жребия (так принято делать в подобных экспериментах, чтобы исключить влияние особенностей характера участников и личных предпочтений) поделил студентов, согласившихся принять участие в его исследовании, на две группы. Одной группе предстояло играть роль персонала «тюрьмы», другим – осуждённых.

Несмотря на очевидно модельный характер «тюрьмы», организованной в подвале учебного корпуса, Филипп и его коллеги стремились создать максимально реалистичную психологическую атмосферу. Для этого использовались известные факторы, такие, как деиндивидуализация. Имена узников в обращении к ним были заменены идентификационными номерами, «арестантов» поднимали по ночам на переклички, заставляли обращаться к надзирателям как «господин офицер исправительной службы» и т.д. За слова и действия, которые со значительной долей произвола истолковывались охраной как неповиновение, следовало наказание «упал – отжался», прыжки на одном месте или ещё что-нибудь в этом роде.

Хотя надзирателям было категорически запрещено избивать заключённых, они изобретали всё более изощрённые методы издевательства и морального унижения. Глумление порой даже оказывалось окрашенным в «голубые» тона: «А теперь внимание. Вы трое будете самками верблюдов. Встаньте вот сюда и нагнитесь так, чтобы руками касаться пола». (Когда они это сделали, обнажились их задницы, так как у них не было нижнего белья под тюремными халатами.) «А теперь вы двое будете верблюдами-самцами. Становитесь сзади самок и...» Хотя их тела никогда не касались, беспомощные заключённые совершали движения, имитирующие акт содомии.

В результате подобного обращения с арестантами, за первые пять дней эксперимента (предполагаемая длительность исследования составляла две недели) у пяти молодых людей случился нервный срыв. И это при том, что для участия Филипп и его коллеги тщательно отбирали психически здоровых молодых людей – с ними беседовали, они заполняли опросники и т.д. Однако Филипп был так увлечён своей новой ролью начальника тюрьмы, что вначале не придавал серьёзного значения накалявшейся обстановке, концентрируясь в основном на решении практических вопросов типа как предотвратить побег, как организовать свидания с родственниками и т.д. Тем не менее, он вынужден был досрочно прекратить эксперимент, когда его коллега (а по совместительству невеста) по имени Кристина прямо высказала ему, что он поступает ужасно по отношению к молодым людям, позволяя одним продолжать издеваться над другими.

Тюремный эксперимент наложил неизгладимый отпечаток на всю последующую жизнь Филиппа, как в профессиональной деятельности, так и за её пределами. Так, уже на старости лет он использовал свои знания, в том числе полученные в результате осмысления упомянутого исследования, в ходе общественной дискуссии о событиях, происходивших в иракской тюрьме Абу-Грейб. Филипп откровенно высказывал непопулярное мнение о том, что американские военнослужащие, совершавшие зверские издевательства над заключёнными – арабами, были вовсе не «гнилыми яблоками», а обычными яблоками, оказавшимися в плохой бочке.

Джонни понимал Филиппа, несмотря на дурную службу, которую лично ему сослужили идеи социальных психолухов, таких как Филипп, в истории с Леночкой. Ведь они любили говорить о склонности людей объяснять поведение других диспозиционными (внутренними) факторами в противоположность ситуационным (относящимся к обстановке). Такая тенденция получила название «основной ошибки атрибуции».

Проникшись этой идеологией, Джонни был щедрым в своих интерпретациях и до последнего старался давать людям шанс, пытаясь объяснить их дурные поступки негативным влиянием окружающей среды. Например, Леночкину алчность и паразитизм он мог связать с неспособностью в своё время её мамы – одинокого инвалида обеспечить её на уровне семей с более высоким достатком, а также отсутствием у неё знаний и интересной работы, которые позволили бы ей добывать средства самой. Кроме того, из своего опыта знакомств на соответствующих сайтах Джонни хорошо знал о моде среди нынешних девиц садиться на шею не только своим мужьям и любовникам, но и вообще людям, которые по доброте душевной позволяют так с ними обращаться.