За двести лет я искупила все свои человеческие грехи. За двадцать, спасла больше жизней, чем отобрала. За пятьдесят, помогла сильнее, чем обидела. Я понимаю, что моё наказание не может сводиться к математическим подсчётам. И все же, теперь, после двухсот лет искупления, весы уже давно прошли точку равновесия. И я осознала, что нынешняя жизнь ничем не отличается от предыдущей. Если пожелаю что-то, то не могу положиться в этом на других.

Я ждала в машине, а Джонатан проверял дом. Джонатан. Нелепо называть своего владыку по имени. Это фальшь современного мира. Первые несколько лет я должна была обращаться к ним «господин» или «ища». Когда семья переехала на запад, владыка стал сэром, а затем просто мистер Рой.

Моего нынешнего владыку не особенно волнуют дружеские узы. Он делает вид, что это не так, но факт, что я должна обращаться к нему по полному имени, когда его жена и остальные называют его просто Джон, говорит о многом.

Он позвонил на мой сотовый.

— Амрита? — неуверенно спросил он, как будто кто-то ещё мог взять трубку. Меня зовут не Амрита. Хотя это неважно. Или, возможно, слишком важно. Я никогда не называла своё настоящее имя владыкам. Они зовут меня Амрита, бессмертная.

— Горизонт чист. — Он сделал паузу. — То есть…

— Я хорошо знаю американские идиомы, — ответила я. — Я жила здесь ещё до вашего рождения.

Он пробормотал что-то несвязное, затем дал мне инструкции, как будто я не занималась этим делом ещё до его рождения.

Я вышла из машины и направилась к дому.

Как Джонатан и обещал, на втором этаже было открыто окно. Я нашла тихое место подальше от дороги и переметнулась в свою вторую форму: ворона. Подлетела к окну спальни, оказалась в комнате, приняла прежний облик.

На окне не было сигнализации, чтобы объявить о моем вторжении. Грустно. В таких заданиях всегда должны быть подобные препятствия. Я тоскую по тем временам, когда можно было устроить резню с одержимыми жаждой власти английскими сахибами и сумасшедшими кшатриями. А ещё я скучаю по убийцам, сутенёрам, бандитам, торговцам наркотиками. Последние заставили Ройсов пересмотреть свою стратегию. Торговцы наркотиками всегда ходят по улицам с хорошо вооружёнными дружками. Я могу быть бессмертной, но не застрахована от ранений, и хотя моё личное благополучие никого не волнует, то приносимый мной доход — очень даже. Ройсы пытались устранять дилеров дома, но там они часто окружены относительно невиновными. Так что в последнее десятилетие Ройсы сосредоточились на новом источнике зла. Унылом, жалком источнике, который наводит на меня смертельную скуку. Но моё мнение, как и моё благополучие, никогда не учитывается.

Я задержалась на минутку перед зеркалом. Я вечно молода. Красива. Красивее чем при жизни, хотя не могу сказать, что была тогда уродиной, но когда я смотрю в зеркало теперь, то представляю, что сказал бы мой муж Даман. Представляю его улыбку. Его смех. Его поцелуй. Я не видела его двести лет, и все же, до сих пор, когда я прихорашиваюсь для моей цели, я делаю это ради Дамана.

Я нашла цель — Моррисона — в кабинете. Он говорил по громкой связи и печатал что-то в ноутбуке. Я подошла к двери. Прислонилась к косяку. Улыбнулась.

Он прекратил говорить. Перестал печатать. Выпучил глаза.

И затем:

— Билл? Я перезвоню позже.

Он захлопнул ноутбук.

— Как вы вошли?

— Меня зовут Амрита. Я подарок-сюрприз. От очень радушного клиента.

С кошачьей грацией я вошла в комнату, не сводя с него глаз. На секунду он засмотрелся на меня, но стряхнул с себя наваждение.

— Но как вы?..

— Какой это сюрприз, если бы я позвонила в звонок? — Я оглянулась на дверь. — Надеюсь, мы одни?

Джонатан сказал, что дома никого больше не будет, но я всегда перепроверяла.

— Д-да.

— Хорошо.

Я соблазнительно подошла к Моррисону и отодвинула стул подальше от стола... внизу ведь может быть кнопка тревоги, а в ящике — пистолет.

Я села на колено Моррисона. В его глазах плескалось сомнение. Он был умным человеком. Он знал, что все происходящее подозрительно. И все же, я ведь говорила, я красавица.

Я обняла его, провела ладонями по его рукам, переплела наши пальцы. Наклонилась, подняла наши руки... и вывернула их с такой силой, что он закричал. Я спрыгнула за спинку стула и связала запястья Моррисона шнурком, который использовала в качестве пояса.

Я усмиряла декоративных собачек, от которых проблем было больше, чем от Моррисона. Он сопротивлялся, но я умела справляться с воинами. А он не был воином.

А затем я пытала его с целью выведать информацию. Это была бескровная пытка. Психологическая боль самая эффективная из всех, и силой иллюзий я могу убедить человека, что его четвертуют, и он кричит от мнимых мук.

Что касается нужной мне информации, то мне нужен просто бухгалтерский учёт его преступлений: детали финансовой аферы, благодаря которой он заплатил за этот особняк. Я заставила его написать письменное признание. Затем помучила, чтобы выведать комбинацию к сейфу.

С моей помощью Ройсы убиваеют — простите, устраняют — подонков преступного мира. Это божественная миссия, возложенная на них несколько тысячелетий назад, когда им предоставили способность управлять моим народом. Они ищут зло. Я его устраняю. Очень благородная профессия, но с ней не расплатишься по счетам. Поиск целей, изучение и подготовка к моему нападению — работа на полную ставку. Поэтому у Ройсов, как и у других ища, есть божественное разрешение брать всё, что есть у их жертв.

Как только я получила всё что нужно, я заставила Моррисона достать свой пистолет и застрелиться, оставив его признание на столе и соответствующую компенсацию жертвам в сейфе.

Прежде чем спустить курок, он посмотрел на меня. Они всегда так смотрят. Ищут милосердия, наверное. Но я знаю лучше, чем кто-либо другой, что такие грехи не могут быть прощены в этой жизни. Иначе милосердие будет воспринято как признак слабости, и преступник вернётся на былой путь, как только первоначальный страх ослабнет.

Однако они всегда смотрят на меня и всегда задают один и тот же вопрос:

— Кто ты?

— Ракшаси, — ответила я и нажала его пальцем на спусковой крючок.

Ракшаси. Моррисон не знал, что означает это слово. Они никогда не знают. Даже мои потомки лишь смутно представляют кто мы; возможно, они знают о нас по рассказам бабушки, которая хотели попугать непослушных внуков.

Это слово переводится как защитник, что всегда вызывало у меня смех. Мы воины-демоны, проклятые, чтобы шагать по земле как монстры, неся разрушение везде, куда мы ступаем. Нарушители. Совратители. Пожиратели.

Только приняв сделку ища, мы становимся защитниками. Встав с нашего смертного ложа, мы встречаем членов семьи ища. Он ведает нам нашу судьбу. Страдание, вина и боль, вечно мучаясь от этого в жизни, мы должны принести их другим. И все же мы можем искупить наши грехи. Принять сделку, работать на ища, пока не возместим наш долг. Только после этого мы станем свободны.

Я не приняла первое предложение. Сомневаюсь, что любой ракшаси соглашается сразу. Мы мужчины и женщины с железной волей, и мы не сжимаемся от первой угрозы беды. Я не верю, что ища ждут от нас согласия. Не сразу. Они просто предлагают сделку, и когда её отклоняют, уходят. Затем, на каждой последующей годовщине, они находят нас и предлагают снова.

В конце концов меня сломили ни страдание, вина или боль. Это было одиночество. Мы обречены быть одни пока шагаем по этой земле. Возможно, я бы выдержала, если бы ища не принёс мне письмо. Письмо от Дамана. Он тоже был обречён на подобное существование. Наши преступления были поделены, как каждая часть наших жизней с детства.

Даман принял сделку своего ища и умолял меня сделать тоже самое. Принять соглашение, и мы снова будем вместе. Так ему обещали. Так обещали мне. И я согласилась.

Мы вернулись в дом Джонатана. Здесь я жила уже шестьдесят лет, хотя Джонатан и Кэтрин переехали сюда только два года назад, когда он стал ища после своего дяди. Я шла придатком к дому. Или, скорее, он шёл придатком ко мне.