- Как же там без меня справляется мой любимый мальчик? Смотри у меня, Кось, чтоб никаких любвеобильных однокурсников рядом с тобой не завелось!

- Какие еще однокурсники? - Коська искренне удивился. - Я за всё время ни одного даже в лицо не запомнил. О чём, ты?

Лекс подмигнул в ответ и одобрительно качнул головой.

- Ну, ну, я жду продолжения представления.

И Коська продолжил импровизированный стриптиз, с удовольствием следя за жадным взглядом, ласкающим его с экрана ноутбука. И почувствовал, как сладко закружилась голова, когда прощаясь, - от разницы во времени никуда не деться, - на своё: “Люблю тебя. До завтра”, - неожиданно услышал:

- И я тебя, малыш. Не скучай.

Лекс завершил связь, а Коська захлопнув крышку ноутбука, раскинулся на кровати и в томной неге запустил руку под полу халата, поглаживая разбуженную собственными фантазиями плоть. В мыслях чарующей мелодией звучали последние слова Лекса, отгоняя любые сомнения и тревоги. Любит… Какие могут быть однокурсники, разве кто-то еще существует вокруг, когда есть Лекс. Для него существует только Лекс. Навсегда Лекс.

Москва встретила Васильева оттепелью и противным моросящим дождиком.

Возвращался он позже, чем планировал и, едва поздоровавшись со своим водителем, плюхнулся на заднее сидение к сидящему там Коське. При взгляде на светящееся лицо, не выдержал, накинулся на него прям в машине, схватив - грубо, жадно, прижался к губам, кусая, зализывая и чувствуя ответный трепет.

А Коська успокоено отогнал от себя, не дающие покоя в последние дни, тревожно звенящие в сердце колокольчики. И хотя не позволил ничего лишнего при водителе, счастливо уткнулся мордочкой Лексу в ворот черного влажного плаща.

А дома, стоило захлопнуть входную дверь, как они набросились друг на друга и, скинув одежду, прям в коридоре завалились в кресло перед зеркалом. И Коська выгибаясь, потираясь о горячее тело, краем глаза увидел в отражении себя, развратно распластанного на широком подлокотнике кресла, и нависающую над ним загорелую обнаженную фигуру Лекса. И от этого вида окончательно теряя голову, стонал, подставляясь под резкие движения изголодавшегося любовника.

Лекс с ним, они снова единое целое. Всё хорошо.

И чуть позже, уже в постели, медленно и чувственно тоже было всё хорошо.

- Пожалуй, мне понравится уезжать в командировки, если ты меня каждый раз будешь ТАК встречать, - Лекс стряхнул пепел и погладил прижавшуюся к его плечу макушку. - И если уже за неделю ты так раскалился, то что будет при расставании на месяц?

Коська сначала смущенно прятавший улыбку в сигаретном дыме, услышав эти слова, встрепенулся:

- Как месяц? Какой месяц?

- Да, Кось, месяц. Может меньше, а может и не один. Поездка была успешной, но это далеко не всё. Мне нужно будет периодически ездить туда, чтобы контролировать процесс, так что поездки будут всё чаще. Ну что ты, малыш? Не пугайся, сначала я буду один мотаться, а летом, когда у тебя каникулы начнутся, вместе поедем. Ты видел когда-нибудь океан?

Коська грустно хмыкнул:

- Я и море-то никогда не видел.

- Вот и посмотришь как раз. Отдохнешь от учебы, попрактикуешься в английском.

Колокольчики снова напомнили о себе, но сонный, удовлетворенный Коська отогнал их.

Ровно до следующего отъезда в Джэксонвилл.

Урок о законченности любого дела Коське явно пошел впрок. К концу второго учебного года, у него не было ни единого “хвоста”. Лекс, выделивший время на посещение декана для разговора об успеваемости своего протеже, был доволен. Нахваливающий Коську пожилой преподаватель, прощаясь, улыбнулся:

- Трофимов Костя один из лучших студентов на своем факультете. И даже лучше, чем десять лет назад учился Васильев Алёша.

“Алеша” не обиделся, ему было слишком приятно слышать, что его мальчик более чем оправдал ожидания. Мог ли он когда-то предполагать, что сине-клетчатый зомбик с трудом шуршащий метлой, после нескольких попыток покончить с жизнью, станет его личным солнцем, его билетом в такое невнятное определение “личного счастья”. После такого, эпитет “лучший студент”, воспринимался им как неотъемлемая часть Коськи, его очередная проявившаяся ярко сверкающая грань.

*

Что-то менялось в отношении Лекса. Коська уговаривал, что ему кажется, что это волнение лишь плод его разыгравшегося воображения, но слишком остро он ощущал любые изменения в любимом.

Поездки становились все более продолжительными, а пребывание дома все короче.

Наступившие каникулы не внесли ясность. Две недели в Италии, проведенные с Лексом, были как сказка, но Коська всё ждал, когда же Лекс предупредит его о грядущей совместной поездке в Америку, а Лекс молчал.

И в сердце тревожные колокольчики зазвенели всё громче.

А Лекс ходил хмурый, стал дерганый и раздражался по любому поводу. Он не срывался на Коське, ни словом не обидел, но Коська стал замечать его тяжелый взгляд на себе. Он чувствовал, что что-то происходит, но Лекс уходил от ответов, заминая разговоры.

Коська терзался от самых разных предположений, на какие только хватало воображения, сходя с ума от звона проклятых колокольчиков.

Привычные прогулки после рабочего дня давно уже остались в прошлом, даже походы в магазин были сведены до обязанностей Лекса после работы. Вечера они проводили, играя в шахматы или обсуждая какие-нибудь профессиональные нюансы, обучая Коську практической стороне того, чему его учили в институте.

Все чаще Лекс засиживался в кабинете, работая допоздна и Коська, не выдерживая, срывался на улицу один. Бродил в одиночестве по дворам и Петровскому парку, с тоской провожая закаты по-осеннему прохладного солнца.

Собираясь в очередной раз в аэропорт, дождавшись, когда за ним приедет водитель, Лекс сухо, будто о чем-то неважном, таком незначительном, как покупка новой скатерти или чайника, бросил опешившему Коське:

- Провожать не надо, я лечу не один. Давай простимся здесь.

- Как не один? П-простимся? - настороженно, еще надеясь на злую иронию игры слов, вскинулся Коська.

Уже не колокольчики, а колокола били тревожным звоном, вливаясь в пульсацию крови, отдаваясь тяжелой болезненной вибрацией

- Да. В этот раз я уезжаю надолго, возможно на очень долго. Возникли проблемы, требующие моего постоянного присутствия. И… Кось, я хочу проститься…

- Нет! Что за бред, Лекс? Я буду ждать тебя!

- Кось…

- Нет-нет-нет! Поезжай, и обязательно отзвонись, как приземлишься, а потом мы созвонимся по скайпу и обо всем поговорим!

- Константин! Не будет больше звонков. Никаких, ни по телефону, ни по скайпу. Я прощаюсь с тобой, Кось, поговорим, когда вернусь. На столе визитка человека, к которому можешь обратиться, если возникнут проблемы и банковская карточка на твое имя, если не будешь шиковать, хватит надолго, - Лекс, пресекая попытки возражать, притянул к себе, на несколько мгновений прижался к Коськиным губам и, отодрав вцепившиеся в одежду пальцы, попросил: - Я, кажется, забыл на кухне мобильник на подзарядке. Принеси, котенок.

Коська, как в тумане, послушно отправился на кухню, на столе действительно лежал Васильевский смартфон. Отключив зарядку от электросети он, схватив его, вернулся обратно. Но в прихожей было пусто. Лекс ушел.

Дрожащими, непослушными руками, Коська открыл дверь и метнулся наружу. Лифт был внизу, не желая тратить время, рванул бегом вниз по лестнице. Теряя в прыжках через ступени домашние тапочки, он босой выскочил из подъезда, кинувшись вперед по мокрому асфальту, чтобы под едкое пиликанье домофона увидеть выезжающий со двора на дорогу джип.

А с потревоженных осенним ветром лип, сыпались золотые сердца, падая под промокшие в луже Коськины ноги. Он, ничего не замечая, ступал по умирающим осенним сердцам, возвращаясь в темное нутро подъезда.

Смартфон оказался без сим-карты, но снова и снова пытающегося дозвониться Коську равнодушно оповещали о том, что абонент недоступен. В скайп Лекс не выходил. Коська так и уснул в обнимку с телефонами и включенным ноутом. Проснулся он со стучащим тревожным набатом сердцем. Комната погрузилась в вечерний сумрак, рядом, прогоняя отголоски какого-то кошмара, настойчиво звонил мобильный. Коська жадно схватил аппарат и разочарованно застонал: на дисплее высветился номер Сани.