Александрина Домье умерла 14 января 1895 года в Иль-Адаме. Она прожила достаточно долго, чтобы увидеть взлет славы Оноре Домье.

Выставка французской карикатуры в 1888 году. Выставка 1889 года. Выставка литографии в 1894 году. Выставка в Школе изящных искусств. Все эти выставки установили непререкаемое превосходство Домье-литографа, карикатуриста и портретиста над другими представителями этого жанра.

Любопытен следующий эпизод, рассказанный превосходным художником-литографом Александром Люнуа. В 1894 году Организационный комитет Выставки литографии направил Люнуа к герцогу Омальскому ^{222} просить его временно предоставить комитету для этой экспозиции его прекрасную коллекцию работ Шарле и Раффе. Историк рода Конде, увлекавшийся искусством, охотно согласился выполнить эту просьбу при одном условии: ему будет предоставлено право посетить выставку до ее официального открытия. Была достигнута соответствующая договоренность, и в назначенный день герцог в сопровождении Люнуа начал осматривать выставку. В первом зале все прошло хорошо: в нем были только литографии Пигаля и Шарле. Но в следующем зале чичероне вдруг замешкался, что весьма удивило герцога Омальского. Стены были увешаны работами Домье. Перед сыном Луи-Филиппа висели страшные и великие композиции: «Руки прочь», «Похороны Лафайета», «Законодательное чрево», и все это венчала небезызвестная символическая «Груша», снабженная язвительной подписью.

Герцог улыбнулся. Но отважно, будто под неприятельским огнем, он обошел зал, останавливаясь перед самыми знаменитыми литографиями.

— Да, — сказал он наконец, — Домье был великий художник. Главное, он с невероятной легкостью схватывал физиономические особенности. Знаете, в свое время в Тюильри мне с братьями часто случалось потихоньку просматривать «Карикатюр» и «Шаривари». Больше всего нас удивляло — к чему скрывать? — и развлекало то, что Домье, видевший нашего отца, может быть, две или три минуты за всю свою жизнь, когда тот возвращался с эскортом с какого-нибудь торжества, умел схватить на лету позу, выражение лица, даже характерный тик короля, известный нам одним… Разумеется, я не имею в виду аллегорию «Груша», которая недостойна таланта Домье.

Это похвальное слово герцога Омальского делает честь сыну Луи-Филиппа, так же как и беспощадному обличителю бойни на «Улице Транснонен».

Но только через несколько лет после смерти его подруги репутация Домье-живописца, претерпев внезапный взлет, утвердилась, так что, наконец, оправдались суждения критиков и многих дальновидных художников, современников старого мастера. Ведь недаром Т. Рибо произнес пророческие слова: «Уверен, великие творения Домье встанут в один ряд с самыми великими творениями всех времен во славу французского искусства».

Выставка 1890 года окончательно закрепила славу Домье-живописца, и в «Очерках о французской школе» Роже Маркс ^{223}, сам немало сделавший для этой победы, выразил единодушное мнение, написав: «Ирония его акварелей, изображающих врачей, любителей, судейских — ирония его литографий главенствует над всем. К сожалению, все восхищались только ими, и, за исключением небольшого круга избранных, никто не интересовался картинами Домье. Но вот теперь обнаружилось, что это произведения первостепенной важности, достойные, по силе своего нравственного воздействия, Мольера или Бальзака… Если бы даже единственная заслуга выставки 1900 года состояла в том, что она доказала принадлежность Домье к числу лучших мастеров живописи, то уже одним этим была бы оправдана ее организация».

Весной 1901 года в Школе изящных искусств открылась общая выставка всех работ Домье. На выставке были представлены сокровища из собраний Бюро, Дюран-Рюэля, Эно-Пельтри, Десуша, Лютца, Фейдо, Сарлена. С этого времени никто уже не оспаривал таланта Домье-живописца. Англия, США и в особенности Германия отныне стремились приобрести не только его литографии, но также и акварели и картины маслом. Так, например, холст, который сам Домье уступил торговцу за пять или шесть сотен франков, недавно был продан на аукционе за сто миллионов старых франков (1 000 000 новых франков).

Последняя по времени и наиболее полная выставка произведений Домье состоялась в Лондоне в 1961 году: ее организовал в Музее Тейт «Британский Совет по делам искусства». Великолепен каталог этой выставки с предисловием Габриеля Уайта, Алана Боунесса и К.-Е. Мейсона ^{224}. Мы с нетерпением ждем каталога, автором которого является такой крупный знаток творчества Домье, как К.-Е. Мейсон.

Лувр приобрел «Воров и осла», «Криспена и Скапена», а затем и «Прачку». Тот самый Лувр, который в 1913 году отказался взять около тридцати холстов Домье — собрание Поля Бюро: об этом отказе сообщил нам, моему наставнику Гюставу Жеффруа и мне, господин Леприер.

Прискорбной расплатой за славу явилось появление на рынке картин поддельных Домье, конкурирующих с поддельными Коро. К их числу относится приписываемый Домье портрет Шопена, который находился в Версальском музее ^{225}. Его незадачливый «напарник» — так называемый портрет Домье в Пти-Пале, столь легкомысленно приписанный Коро. Как-то раз Лувр чуть было не купил портрет Мишле, якобы работы Домье, подлинность коего представлялась не менее сомнительной. В самом деле, на Монмартре, а также в Швейцарии давно существуют самые настоящие «фабрики» поддельных Домье.

Что же касается жалкого «Дон Кихота», приобретенного Луи Лушером и преподнесенного Клемансо^{226} от имени бывших его министров, то этот поддельный Домье, завещанный его владельцем Лувру, по счастью, не был включен в экспозицию. Его даже не решились послать в провинцию! Правда, Лушер заплатил за этого Домье всего 6 тысяч франков, тогда как подобная картина — подлинная — уже в 1921 году продавалась за 60 тысяч франков!

Если, к стыду Марселя, этот город, вопреки предсказанию Шанфлёри, так и не воздвиг памятника Оноре Домье на какой-либо из самых красивых своих площадей, если Париж, увы, до сих пор не установил бюста на бедной могиле Домье на кладбище Пер-Лашез, то, напротив, маленькая коммуна Вальмондуа показала, что она лучше всех других сознает долг людей перед памятью этого великого человека.

Пятого августа 1900 года здесь, на площади у мэрии, воздвигнут мраморный бюст работы Адольфа Жоффруа. 9 августа 1908 года, по случаю столетия со дня рождения художника, в этом городке, где еще жива память о «папаше Домье», состоялось большое празднество.

Сегодня нет такого поклонника искусства, который бы не был готов благоговейно возложить на могилу Оноре Домье веточку лавра, произросшего на славном берегу Уазы. Уже давно воздано должное заслугам узника Сент-Пелажи; заслугам Домье — скромного пенсионера Республики; заслугам живописца, которым некогда пренебрегли. Анри Марсель с полным на то основанием написал: «Этот человек в настоящее время вошел в число самых крупных художников французской школы». Из высказываний наших критиков о Домье было бы легко составить великолепный сборник. В своей отличной работе Жан Адемар сделал это.

Чтобы кратко выразить сущность Домье-человека и Домье-художника, достаточно привести лишь малоизвестные — и сколь горестные! — слова другого художника, великого и непреклонного Ж.-Л. Форена^{227}: «О, Домье! Он не то, что мы… Он был великодушен и щедр».

«Именно нам, в СССР, дано до конца оценить „явление Домье“ во всем его глубочайшем значении», — писал известный советский критик Яков Тугендхольд в 1928 году. — Домье — мастер воинствующей сатиры, беспощадный разоблачитель буржуазного общества, реалист и бытописатель — был в то же время великим мечтателем, грезившим о наступлении новой эпохи, когда будут воплощены в жизнь светлые идеалы человечества. «Если бы даже Домье не был деятелем трех революций, — продолжал свою мысль Тугендхольд, — то и тогда его искусство не перестало бы быть революционным само по себе — по всему своему мироощущению, по всему своему тонусу. Это искусство — огненный сплав реализма с романтикой, быта с героикой. Это искусство — буря и натиск человеческого духа, рвущегося из оков мещанства»[20].