Во-первых, еще никто из историков не привел по данному факту никаких документальных свидетельств. Таковыми, как мы понимаем, могли стать документы расследования трагических событий на «Потемкине» или объяснительные записки самих отбывших с борта броненосца офицеров.
Во-вторых, почему съехавшие на берег офицеры при этом не предупредили командира о готовящемся мятеже? Струсили? Сподличали? С точки зрения офицерской чести, да и вообще человеческой морали, никакой офицер, находившийся в здравом уме и твердом рассудке, никогда бы так не поступил. Если бы такой факт действительно имел место, то Гнилосырову с Тихменевым после этого не было бы места на флоте, тогда как оба они впоследствии вполне достойно служили на флоте и никто никаких претензий к ним относительно событий на «Потемкине» не предъявлял.
В-третьих, выход в море корабля намечался самый заурядный и самый кратковременный, поэтому крайней необходимости присутствия на борту всех офицеров просто не было, тем более что офицеры, скорее всего, были просто отправлены решать какие-то служебные дела на берегу. Это самая обычная практика и в этом откомандировании корабельных офицеров на сутки-двое на берег нет ничего сверхъестественного. Все, служившие когда-либо на кораблях, прекрасно это представляют.
Говоря о команде «Потемкина», необходимо отдельно сказать о такой категории, как сверхсрочнослужащие.
Что касается нижних чинов сверхсрочной службы и кондукторов, то они появились в российском флоте в 90-х годах XIX века, по примеру некоторых западноевропейских флотов. Число сверхсрочников (оставшихся на службе свыше 7 лет) из-за малого жалования и почти одинакового положения с чинами «срочной» службы было незначительным. Мало было и чинов сравнительно привилегированной категории — кондукторов и старших боцманов флота, которые имели свои «кают-компании», особые каюты на кораблях и носили форму одежды наподобие офицерской.
Комплектование кораблей кондукторами и старшими боцманами затруднялось отсутствием системы их подготовки при достаточно сложном экзамене и малыми размерами жалованья. Жалованье кондуктора на берегу составляло 45—55 рублей в месяц — т.е. столько, сколько мог заработать квалифицированный мастеровой, не стесненный к тому же строгими требованиями военной службы. К 1904 году не удалось заполнить даже весьма ограниченные корабельные кондукторские штаты (580 человек). На кораблях эскадры Тихого океана, к примеру, служили всего 96 старших боцманов и кондукторов—несколько более 0,5% от количества нижних чинов. Только при комплектовании 2-й эскадры Тихого океана на каждый большой броненосец удалось назначить по 12—16 кондукторов.
Среди кондукторов были настоящие мастера своего дела. В боях Русско-японской войны кондукторы и старшие боцманы, по существу, будучи избранными из лучших нижних чинов, как правило, вели себя храбро, грамотно руководили устранением повреждений, иногда заменяли офицеров. Об этом свидетельствуют их почетные места в списках награжденных. Однако в силу своей малочисленности эта категория личного состава не в полной мере отвечала тем надеждам, которые возлагались на нее при учреждении. В целом кондуктора и унтер-офицеры «Потемкина» соответствовали предъявляемым им требованиям
Ну а что представляли собой матросы «Потемкина»? Известный военно-морской историк капитан 1-го ранга В.Ю. Грибовский в свое время дал развернутую картину общего положения дел в 1904—1905 годах на Тихоокеанском флоте, которая не слишком отличалась от ситуации на флоте Черноморском. Он писал: «Достаточно высокий уровень развития системы подготовки нижних чинов позволил в военное время успешно обучить многочисленных новобранцев и направить их на корабли. Дополнительные потребности покрывались призывом 6,6 тысяч запасных матросов и унтер-офицеров, которые на кораблях 2-й эскадры Тихого океана составили от 15 до 23% общей численности нижних чинов. Опасности войны не вызвали возрастания дезертирства, что свидетельствует о достаточно высоком моральном духе рядового состава флота.
Немногочисленными “нетчиками”, как и до войны, оказывались матросы “дурного поведения”, зачастую из разряда штрафных, т.е. бывших под судом. Даже в исключительно тяжелом и длительном походе 2-й Тихоокеанской эскадры на театр военных действий “нетчиков” были единицы. Так, по свидетельству обер-аудитора этой эскадры В.Э. Добровольского, среди нижних чинов (почти 16 тысяч человек) был зафиксирован всего один побег — с крейсера “Адмирал Нахимов” в Малаккском проливе. Беглец был подобран иностранным судном и вернулся на эскадру. Правда, имелись сведения и о трех матросах, пропавших с новых броненосцев во время стоянки у берегов Индокитая.
Редки были в этом походе и т.н. “массовые беспорядки” — коллективное выражение претензий во фронте. Оба случая — на броненосце “Орел” и “Адмирале Нахимове” — были связаны с недовольством команды пищей. Только последний случай закончился судом с приговором “зачинщиков” к 3—4 годам каторжных работ (приговор отложен и не исполнен). И это притом, что матросы эскадры были оставлены без положенного вещевого довольствия и напоминали оборванцев в импровизированной обуви. Увольнения на берег — т.е. минимальный отдых — были редки, а на части кораблей с наиболее многочисленным экипажем не проводились вовсе.
Из дисциплинарных проступков 46 стали предметом расследования, из них только 11 закончились судом. Максимальный приговор — 8 лет каторги с отсрочкой исполнения, два дела касались “оскорбления действием” матросом офицера, одно — кондуктора. На берегу имели место случаи массового пьянства нижних чинов. Но на эти явления начальство смотрело сквозь пальцы. Зато за пьянство в сообществе подчиненных ему нижних чинов боцманмат-фельдфебель Алексей Новиков контр-адмиралом Н.И. Небогатовым был лишен звания и понижен в матросы 1-й статьи.
Случаи рукоприкладства офицеров по отношению к матросам не были правилом, хотя и имели место. Любители кулачной расправы, если случай становился известен начальству, подвергались взысканиям в приказе: например, лейтенанту А.П. Мордвинову (“Владимир Мономах”) за удар по лицу машиниста Щербакова было объявлено 5 суток ареста в каюте “с приставлением часового”. В то же время многие унтер-офицеры и боцмана явно злоупотребляли рукоприкладством, которое не наказывалось и как бы оставалось не известным офицерам.
В боях нижние чины, как правило, сражались храбро и самоотверженно. Многие раненые не оставляли своих боевых постов. Об этом ярко свидетельствуют рапорты и боевые донесения. Так, матрос Булгаков (“Паллада”), имея ранение, помогал переносить других раненых, а после перевязки вернулся к своему орудию. Остался у орудия дважды раненный комендор Малахов (“Диана”) и др.
Случай паники имел место только один раз — на крейсере “Дмитрий Донской” в бою 15 мая 1905 г. Но он носил исключительный характер, так как в расстройство пришли уже потрясенные накануне гибелью своего корабля и выловленные из воды матросы броненосца “Ослябя”. В значительной степени были деморализованы и потянулись к казенному вину матросы сдавшихся 15 мая 1905 г. кораблей, но это произошло только после сдачи. Даже в безнадежных условиях люди до конца оставались на боевых постах.
Многие нижние чины проявили себя не только храбрыми воинами, способными к самопожертвованию, но также инициативными исполнителями и далее руководителями, принимавшими самостоятельные решения. Среди таких можно назвать боцманмата с броненосца “Победа” Петра Апалинова, кавалера всех четырех степеней Знака отличия Военного Ордена (самостоятельно командовал минным катером) или машинного квартирмейстера с крейсера “Баян” Василия Бабушкина, участника боев под Порт-Артуром и Цусимского сражения. Помимо четырех “Георгиев” Бабушкин был отмечен также Знаком отличия ордена Святой Анны — т.е. получил максимум возможных для нижнего чина наград. После войны (в порядке исключения) в офицеры по Адмиралтейству был произведен бывший минный квартирмейстер с “Баяна” Андрей Буторин, который в Порт-Артуре со знанием дела выполнял самые рискованные вылазки.