После этого Голиков объявил, что все, кто желает теперь кушать борщ, должны выйти к 12-дюймовой башне, а кто не хочет, на тех у него найдется управа.

Первыми выполнили команду кондукторы, боцманы и большинство унтер-офицеров, всего человек двадцать. Первым вышел, пользовавшийся большим авторитетом, кондуктор Вакуленчук. Голиков еще раз повторил свой приказ. Тогда из строя вышло уже более полутора сотен человек Позднее в потемкинской литературе, освещая этот скользкий момент, будут писать, что матросы, «боясь сами за себя, удерживали друг друга за рукава». В реальности представить такое невозможно, и правильно, потому что ничего подобного не было. На самом деле боевики Матюшенко удерживали остальных матросов в строю, применяя при этом физическую силу. Однако матросы все переходили и переходили. Тогда матюшенковцы начали применять для удержания матросов на своей стороне физическую силу. Увидев это, Голиков понял, что активистов надо изолировать от остальной команды и уже потом с ними разбираться, поэтому он приказал вызвать караул.

Прибыл караул. После этого почти вся команда бросилась к башне, т.е. туда, куда переходили те, кто был согласен обедать.

Отказников оказалось, по воспоминаниям очевидцев, всего каких-то человек тридцать — Матюшенко и его подручные. После этого Голиков приказал арестовать их и отправить в карцер для последующего разбирательства.

Историк Ю. Кардашев так описывает этот момент: «…Старший офицер И. Гиляровский, решивший, что если из строя выйдут все, то виновных не останется. “Караул, окружите их! Переписать их имена! — продолжал командовать он. — Остальным обедать!”»

Думается, что это и была первая ошибка, которую совершил капитан 2-го ранга Гиляровский, посчитавший, что буза уже закончилась и теперь осталось только наказать зачинщиков.

Прапорщик Ливийцев, боцман Зыбалов и фельдфебель Михайленко начали переписывать упорствующих. Часть не желавших обедать, поняв, что дела их плохи, попытались удрать через офицерский люк, но дорогу туда им преградил сам командир. После этого Голиков приказал команде следовать на обед.

Для Матюшенко наступил момент истины. Сдаться командованию значило получить, что называется, по полной программе, т.е. дело уже не могло закончиться для него только списанием с корабля, вопрос стоял как минимум об арестантских ротах. И Матюшенко принял решение рискнуть и поставить на кон все. Он решил попытаться спровоцировать открытый бунт. Для этого надо было действовать как можно быстрее и решительнее, т.к. каждая минута теперь работала против него.

Как только этот приказ следовать на обед прозвучал (это потом историки выдумают, будто Голиков приказал расстреливать матросов!), Матюшенко начал действовать и кричать: «Кто переписывает, тот будет висеть на рее сегодня с Голиковым!» и призывать к бузе.

В этот момент Гиляровский совершает вторую роковую ошибку и зачем-то приказывает принести на ют брезент с вельбота. Этим воспользовался Матюшенко, который сразу же начал кричать, что брезент несут для расстрела: «Братцы, нас сейчас будут расстреливать! Забирай винтовки и патроны! Бей их, хамов!»

Брезент еще только выносили на ют, когда Матюшенко, сорвавшись с места, со своими сотоварищами с криками «ура» бросился в батарейную палубу, где стояли пирамиды с винтовками. Несшие брезент матросы, испугавшись, бросили брезент и разбежались. Матюшенковцы ворвались в батарейную палубу, взломали пирамиды. Первыми вооружились Матюшенко, Заулошнов, Резниченко, Шестидесятый, Гузь и анархист Бредихин. Но винтовки были без патронов, матюшенковцы стали требовать патронов. За ними в батарейную палубу устремилась часть команды из строя. Не было патронов, дверь оружейного погреба на замке, но машинный ученик Порфирий Глаголев, бывший слесарь Тульского оружейного завода, сбегал в машинное отделение, «принес зубило, молоток и сломал замок». Теперь у матросов были патроны. По другим сведениям, это сделал кочегар Медведев ломом, он же вытащил оттуда и цинки с патронами. Вскрывая цинки, Медведев и помогавшие ему кочегары Богданов и Фурсаев порезали руки в кровь. Матюшенковцы, быстро вооружившись, начали стучать прикладами о палубу. Это был сигнал оставшимся на палубе подельникам, что они уже вооружились.

Когда сторонники Матюшенко кинулись за оружием, капитан 1-го ранга Голиков крикнул в сторону батарейной палубы: «Кто не хочет участвовать с бунтовщиками, переходи ко мне!» Одновременно он распорядился дать сигнал общего сбора, а фельдфебелям вывести команду на ют.

В это время до продолжавших обед офицеров-механиков донесся громкий крик старшего офицера, вслед за этим послышался крик сотен голосов, всем стало очевидно, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Теперь находящимся в кают-компании было уж не до обеда.

Из воспоминаний находившихся в кают-компании офицеров: «Нестройный крик толпы, походивший на «ура», и топот ног, бегущих в батарейную палубу, откуда лишь треск разбиваемых пирамид». После этого прибежавший вахтенный квартирмейстер прокричал, что командир требует всех офицеров на ют.

Впоследствии штурман Гурин объяснял, что не мог идти на ют без фуражки, за которой якобы и побежал. Когда же взял фуражку, идти на ют уже не решился, а отправился на один из сигнальных постов. Младший артиллерийский офицер мичман Бахтин и старший механик Цветков также побежали в свои каюты, где взяли сабли. Когда они вернулись в кают-компанию, там уже было пусто. Тогда Бахтин решил переждать ситуацию в каземате 6-дюймового орудия, а Цветков спустился в машинное отделение.

Остальные четыре офицера (минный механик Заушевич, приехавший из Питера лейтенант Григорьев, инженер Николаевского завода Харкевич и поручик Коваленко) спрятались в каюте Коваленко и закрылись на ключ.

Оба врача, которых Голиков отправил с юта опечатывать борщ на камбуз, поняв, что все зашло слишком далеко, разбежались.

Что касается обедавшего в одиночестве за обеденным столом в командирском салоне полковника Шульца, то он перешел в отведенный ему для проживания адмиральский салон в ожидании развязки.

Вооруженный браунингом, на ют прибыл только гидравлический механик поручик Назаров. Из воспоминаний Назарова: «Я с лестницы, ведущей на спардек… глянул вниз и увидел… сбившихся в кучу матросов возле опущенных стволов в сильнейшем возбуждении, громко кричащих. В дверях, ведущих из закрытой батареи на шканцы, стоял лейтенант Тон. Я слышал, как он громко и внятно спросил: “Чего же вы хотите?” На что ответили ему дружным криком “Свободы! Свободы!” Лейтенант Тон слегка усмехнулся и, как мне показалось, ответил словами: “Ну, этого не будет”. После этого шум и крики усилились…»

Следом за Назаровым на ют прибыли вахтенный начальник прапорщик Алексеев, вахтенный механик подпоручик Колюжнов, младший минный офицер прапорщик Ястребцов и ревизор мичман Макаров.

На юте уже находились Голиков, Гиляровский, вахтенный офицер Ливийцев, старший минный офицер Тон и старший артиллерийский офицер Неупокоев. Рядом с ними стоял вооруженный караул из 12 матросов. Чуть поодаль стояли несколько сотен матросов, которые не желали бунтовать.

Только тогда Голиков приказал караулу зарядить ружья, а находящимся на шканцах офицерам — пересчитать всю оставшуюся в строю команду. Одновременно он распорядился кондукторам и фельдфебелям идти по всему кораблю и вызывать матросов на ют. В принципе решение это было правильным, потому что только так можно было бы собрать вокруг себя подавляющее большинство команды и дать отпор бунтовщикам. Но Голиков, увы, опоздал с этим решением.

Теперь ситуация для командира, офицеров и поддерживающих их матросов сложилась критическая. После захвата обоих входов на батарейную палубу и господствовавшего над ютом спардека они оказались начисто отрезаны от всего корабля. При этом офицеры находились на открытом пространстве, тогда как мятежники — в укрытии. Впрочем, оставался еще один люк, ведший с юта в низы. Часть матросов кинулась туда, чтобы спрятаться, всего около полутора сотен человек.