– А по-моему, человек, который считает себя вправе судить других за моральные проступки, не может себе позволить верить слухам, – тяжело вздохнула я.

Все разборки с Антониной проходили по одной и той же схеме. Сначала она бесстрастно издевалась над своей жертвой совершенно монотонным голосом, а в определенный момент, доведенная до точки кипения, срывалась с цепи и начинала орать дурниной, как буйнопомешанная. Я уже ждала, что своими словами значительно приблизила эту точку, но Канаева тихо прикрыла выпуклые веки и выложила на стол телефон с фотографией на экране, сделанной в тот момент, когда я пыхтела над тем, чтоб вытащить Дениса из машины.

– А вот это что? – провокационно и победно проскрипела Антонина, мол, теперь не денешься ты никуда, деточка.

Я завела глаза к потолку.

– Ну сердце у человека прихватило, что ж мне теперь, притвориться, что не вижу, ради ваших весёлых доводов?

– Ты мне сказки не рассказывай, у здорового мужика проблемы с сердцем! А если фотографии попадут в интернет?! Нет, где это видано, а?! Нашей школе не нужна такая слава! – вот и всё, Тонька приподнялась со здорового кожаного кресла, охреначила кулаком по столу, как в древних патриархальных семьях, и понеслась в степи гортанного рёва на всех парах.

– Отставить истерику! – я стукнула кулаком по столу в лучших традициях Севки-сектанта.

Это было настолько неожиданно, что она и правда отставила, тяжело плюхнувшись обратно в кресло. Удивительную смелость ты приобретаешь, зная, что последний школьный учебный год кончится через пару месяцев. У Тоньки дрожала губа. Это был верный признак того, что внутри неё сейчас во всю шёл перезапуск шквальной волны безумных криков.

Поэтому я заговорила очень тихо.

– На деле вы старая женщина, из-за скучной жизни охочая до сплетен и кривотолков. Ищете разлад там, где его нет и в помине. Если хотите устранить все пятна на репутации школы, помните, Вы — самое большое.

Потрясывало от злости.

Я тогда просто свято верила, что между нами с Громовым нет ничего. А ещё меня прямо-таки выводило то, что эта женщина считает себя вправе лезть, куда её совсем не зовут, прикрываясь нравственными порядками. Я бы ей и пощечину шлёпнула с удовольствием, легонько – ну а кто об этом не мечтал? Чтобы остановить себя от этого опрометчивого действа, я стремительно вышла за дверь.

Больше не вернулась ни в кабинет, ни на урок. Что мне досталось от мамки, так это излишняя импульсивность. И пора прекращать давать волю дурной наследственности.

Мне надо было найти Громова. Не знаю, с чего это я вдруг рассудила, что разговор с ним решит все мои жизненные проблемы, но отделаться от этой мысли было уже чертовски сложно. А ещё мне жуть как хотелось просто кому-нибудь пожаловаться. В своём биологическом классе его, конечно, не обнаружилось. Ещё бы, отболтал урок у нашей параллели и смылся радостно невесть куда. А у девятого класса вела уже химичка…

Звонки мои остались без ответа, что на домашний, что на сотовый. Долгие равнодушные гудки, совершенно невыносимые. Сначала внутри всё замерло, будто похолодело, и только потом я поняла, с чего вдруг. Эх, Громов-Пономарёв, у меня ведь были железные нервы, а тут на глазах прямо превращаюсь в психовавшую истеричку. Вдруг ему резко стало хуже? Это ведь совсем неудивительно, после пулевого ранения на следующий день на работу скакать. Либо же он пошёл делать свои тёмные громовские дела, и я даже не знаю, что из этого более вероятно. Дрожащими руками запихнув телефон глубоко на дно сумки, я вышла за школьные ворота.

Прогуглила ещё сегодня утром: та вчерашняя больница находилась на Токарева, не так уж далеко, как мне вчера показалось, и самое главное, рядом с домом моей мамки.

Надо будет навестить студентика, поспрашивать его, вдруг расколется. Даже если Громова там нет…

Я на беду решила сначала дойти до мамкиного дома, а потом уже сориентироваться на месте, куда дальше. Но как раз-таки там меня ожидала подлая засада.

Окно со скрипом распахнулось, посыпая траву засохшей отваливающейся краской, и в проеме показалась встрепанная мамкина голова.

– Мирослава! А ну зайди! Зайди в дом, кому говорят!

Тьфу ты господи, выследила! Неусыпно она бдит, что ли?

Матерь визжала так, что грозилась изгнать с насиженных мест всех бесов в округе, и я, сердобольная, над ними сжалилась, ступая в обитель иконок и святого воздержания.

Пусть и старалась не отходить сильно далеко от двери, мало ли, потребуется срочная эвакуация.

– Таня приходила из соседнего дома, – с заложенными за спину руками она вышагивала вдоль по коридору, как тюремный надзиратель, – ей звонила директриса и просила передать, что нас вызывают в школу!

– Ишь ты, какая сложная у вас система связи.

– Я, право, поражена до глубины души! Я сказала об этом Евсевию. Святой человек! Он выразил готовность выпороть тебя ремнём, чтобы очистить от скверны.

– Мам, мне уже семнадцать лет, не находишь, что я слишком взрослая девочка, чтобы очищать меня от скверны, в смысле, ремнём стегать. Я уже сама кого хочешь отстегаю. В том числе и Севку, – я деликатно понизила голос, пытаясь сделать убедительный зловещий намек, но сарказм не дошел, матерь истово продолжала свои гневные обличающие речи.

– Да тебя надо запереть, блудницу вавилонскую! Скажи мне, вы уже согрешили?

– Нет, мам, мы ещё _не_ согрешили, но знаешь, у меня это в планах, потому что он чертовски горяч.

– Сева, неси ремень, она одержима бесами! – люто взревела маман, делая страшные глаза, как будто я только что созналась в зверском убийстве тридцати человек с последующим расчленением. – Такая же, как твой отец, сатанинский паскудник, нагулял невесть кого и думал, что это простится ему! Бог всё видит! – с этими словами она вихрем унеслась на кухню, чтобы втянуть своего сектанта-старовера в это адовое противостояние.

Пока бог не смотрел, я оперативно скрылась из отчего дома и, перемахнув через хилую оградку едва ли выше колена, оказалась с другой стороны дома, ближе к оживлённым улицам. Пыталась сориентироваться, куда мне теперь податься, чтобы прийти в нужном направлении. С горем пополам, пару раз поворачивая не туда и возвращаясь, я всё-таки восстановила вчерашнюю дорогу по памяти и оказалась перед светлым трёхэтажным зданием. Обнесенное забором и всё такое сверкающее, оно казалось чересчур величественным для больницы, но тем не менее. Во дворе стояли поразительно ровными рядами иномарки, чистенькие, блестящие на солнце. Так, стоп, а это не… Машина чёртова биолога! Ну точно она! Значит, он здесь, всё-таки. Ну, хотя бы сам приехал.

К тому моменту, как я обежала ограду, нашла вход на задний двор, прошло уже приличное количество времени, а ко всему вдобавок, ещё и ручка черного входа не поддалась. Заперлись, ты подумай, сокровища какие.

Ладно, придётся, как белые люди, через парадный. Минуя тихонечко пост с бахилами и грузной медсестрой, морщась от острого неприятного запаха, я всё-таки просочилась внутрь и застыла посреди белого вылизанного коридора в неловкой растерянности. Ну и… куда теперь?

Ладно, я безнадёжно заплутала уже минут через пять, тогда даже не запомнила, что за кабинет это был. И ведь за помощью не обратишься, эх ты ж.

Хотя уже готова была и это сделать, пусть не доставят меня к цели, так хоть из этих катакомб выведут. Но как раз тогда мое внимание привлекли два приглушенных голоса в соседнем коридоре. Разговор шел явно не об истории болезни. И какое счастье, что Севка и маман всё-таки не обратили меня в свою веру, иначе подслушивать было бы грешно. А так меня ничего не смущало.

========== 15. Пять секунд безумия ==========

Я ювелирно подкралась к стене, вслушиваясь в приглушенные женские голоса за углом.

– Да какой же он киллер, раз с расстояния вытянутой руки по цели мажет?

– Язык попридержи, это Салвиния, там никто не мажет. Раз не убил, значит, не хотел.

После этих слов я буквально слилась с побелкой, застряла, как говорится, в текстурах.