На следующий день Дэй Морган заглянул в Стоун-хаус, чтобы удостовериться, что несколько часов, проведенных в пещере, не сказались на здоровье Винни и Лилиан. Чикки угостила его кофе за большим кухонным столом и оставила наедине с Генри и Николой, которые в то утро спустились к завтраку последними.

Доктор оказался крупным широкоплечим мужчиной за шестьдесят с приветливой ободряющей улыбкой.

— Чикки сказала, мы с вами коллеги, — заметил он.

Супруги сразу же насторожились. Меньше всего им хотелось сейчас рассказывать о том, чем они занимались раньше или как поднимались по служебной лестнице. Но и грубить этому симпатичному мужчине не хотелось тоже.

— Это правда, — ответила Никола.

— Расплата за грехи, — пошутил Генри.

— Ну, бывают профессии и похуже, — усмехнулся Дэй Морган.

Они вежливо улыбнулись в ответ.

— Я буду скучать по здешним местам, — внезапно сказал он.

— Вы уезжаете? — Вот так сюрприз… Чикки ничего об этом не говорила.

— Да. Решил на этой неделе. Моя жена Энни больна. Диагноз уже подтвержден. Она хочет вернуться назад, в Суонси. Там живут ее сестры и мать — старушка скачет, как блоха, хотя ей далеко за восемьдесят.

— Мне очень жаль, — сказала Никола.

— Все действительно так плохо? — спросил Генри.

— Ей осталось несколько месяцев. Мы проконсультировались с несколькими специалистами, к сожалению, ошибки быть не может.

— И как она к этому отнеслась?

— О, Энни — настоящий бриллиант. Она прекрасно держится. Никаких слез, никаких трагедий — она просто хотела бы провести это время с семьей.

— А потом? — спросил Генри.

— Я знаю, что не смогу вернуться сюда. Стоунбридж стал нашим домом. Без нее здесь все будет не так.

— Вас тут любят. И как человека, и как врача, — сказала Никола.

— И я люблю это место, но один здесь жить не смогу.

— Когда же вы уезжаете?

— Перед Рождеством, — просто ответил он.

Генри с Николой говорили о докторе, сидя в пабе на холме, в двери которого время от времени заглядывали овцы со смешными черными мордами. Как странно, что доктор с женой забрались так далеко от дома, пустили здесь корни, прожили много лет, а сейчас решили вернуться назад.

Они говорили о нем, пока шли по длинному пустому пляжу, где не было никого, кроме них. Почему доктор Дэй решил остаться в этом маленьком, уединенном городке, не зная ни своих будущих пациентов, ни их семей?

Они говорили о нем вечером в своей спальне под шум волн, разбивающихся об утесы.

— Ты понимаешь, что на самом деле мы говорим не о докторе? — спросил жену Генри.

— Да, мы говорим о себе, а не о нем. Смогли бы мы обрести мир в местечке, подобном этому, как сделал он?

— Да, ему это удалось, но удастся ли нам?

— Я думаю, что должно найтись место, где мы могли бы прижиться, делать что-то, а не пытаться вписаться в систему. — В глазах Николы светилась надежда.

Генри наклонился и взял лицо жены в ладони.

— Я очень тебя люблю, Никола. Хелен была права. Я очень счастливый человек и у меня счастливая жизнь — все потому, что ты со мной.

С каждым днем они все больше ждали очередной беседы с Дэем Морганом. Ему, похоже, тоже нравилось их общество. Они не заговаривали с ним о болезни жены, понимая, что любые утешения в данном случае прозвучат фальшиво. Супруги стали общаться более откровенно, не так настороженно, как при первой встрече. Со временем они поделились с ним своими надеждами найти какое-то место, где смогли бы приносить людям пользу — как это делал он.

— О, я много всего упустил, — вздохнул доктор Морган. — Если бы можно было повернуть время вспять, я многое изменил бы.

— Что, например? — Вопрос Генри не был продиктован любопытством: он искренне хотел знать.

— Нашел бы управу на одного бугая из коттеджей за городом. Меня дважды вызывали туда: он говорил, что у Бриджит, его жены, какие-то головокружения. Один раз она упала с лестницы, второй — из машины. У нее были ушибы и переломы. Мне показалось, что он ее избивает. Он мне не нравился, но что я мог поделать? Жена клялась, что упала. На третий раз мои опасения подтвердились, но было слишком поздно. Она умерла.

— Боже мой… — выдохнула Никола.

— Да уж. Где был этот самый Бог, когда ублюдок набросился на нее в третий раз? Я не заявил в полицию, потому что у меня не было никаких доказательств, — только моя интуиция. Я не стал на нее полагаться и вот результат — Бриджит больше нет.

— Но потом вы дали делу ход? — в глазах у Николы стояли слезы.

— Я попытался, но семья Бриджит была против. Ее собственные братья и сестры сказали, что не допустят, чтобы имя покойной было опорочено. Пускай покоится в мире, как возлюбленная жена и счастливая мать, иначе получится, что ее жизнь не имела смысла. Я не мог этого понять. До сих пор не понимаю. Однако если вернуть все назад, я не стал бы молчать еще в первый раз.

— А что случилось с ним? С ее мужем?

— Он остался здесь и жил дальше. Пролил немного крокодиловых слез, пару раз вспомнил о своей «бедняжке Бриджит». А потом женился на другой, только она оказалась совсем не такой покладистой, и стоило ему раз поднять на нее руку, тут же заявила в полицию. Его судили за избиение. Он отсидел полгода и с позором уехал из Стоунбриджа. Семья Бриджит списала все на его скорбь по покойной жене. Такой вот результат. — Лицо у доктора стало мрачным.

— Вы часто вспоминаете о том случае? — спросила Никола.

— Раньше вспоминал чаще. Каждый день, проходя мимо кладбища, где похоронена Бриджит. Каждый, глядя на их дом, я видел ее словно наяву — как она клялась мне, что упала с лестницы. Но потом Энни сказала, что эти воспоминания мешают мне жить дальше, что я не смогу помогать другим людям, если их не преодолею. Так что я сделал над собой усилие и в каком-то смысле смог избавиться от них.

В ответ на его слова супруги кивнули, выражая истинное понимание и сочувствие, и доктору казалось, что они сами переживают нечто подобное.

Он осторожно добавил:

— Энни сказала, что я слишком много на себя беру. Считаю любые проблемы своими проблемами, любые события — результатом своего вмешательства. Или невмешательства. А ведь есть масса прочих обстоятельств: тот бугай, например, всю жизнь был жестоким ублюдком, скорым на расправу, но его жена все это терпела. Я что, ангел мщения, которому дано право судить? И я согласился с ней.

— Вы простили себя? — спросил Генри.

— Дело в том, что тогда случилось еще кое-что. Как-то раз я был у себя в кабинете, и тут ко мне доставили одного из ребятишек О’Хара. Мать сказала, что у него разболелся живот и началась рвота. Потом он стал сонливым, поднялась температура. Я сразу заподозрил менингит и позвонил в госпиталь. Они сказали, надо как можно быстрее привезти ребенка к ним. У нас не было времени дожидаться «скорой»; я спешно посадил мать с ребенком к себе в машину и помчался в город. Я гнал изо всех сил — в госпитале нас уже ждали. Ребенку сделали анализы, сразу же начали вводить антибиотики, и нам удалось его спасти. Сейчас это здоровенный парень и, кстати, не дурак выпить. Но очень славный. Он обожает своего младшего брата Шэя. Отлично заботится о нем. Каждый раз, когда я прохожу мимо, он говорит: «Вот идет человек, который спас мне жизнь», — а я прошу его назвать хоть одну причину, по которой это должно меня радовать. Но я знаю, что действительно его спас, и это все меняет.

— Я уверена, что этот случай не единственный, — сказала Никола.

— Может и нет, но то было искупление, в котором я так нуждался.

В тот вечер, сидя у себя в спальне в ожидании гонга к ужину, Генри и Никола вспоминали слова доктора Дэя.

— Искупление… Возможно, это именно то, чего ищем и мы с тобой, — сказала она.

— Что же, попросим его у Санта-Клауса.

В его словах не было цинизма. Генри искренне улыбнулся и взял жену за руку.