- Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!

Только что из-за собственной глупости я потерял Юлю. Навеки! - Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!

Во все горло ору:

Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,

Корнет Оболенский, налейте ля-ля.

Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?

Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.

Час назад случилось непоправимое. Едва я подошел к дверям училища, как оттуда на меня выскочили, как угорелые, три студента. Делаю шаг влево - и они влево, я вправо - и они вправо. Поднимаю глаза и вижу Юлю. Она без пальто. Потому узнаю ее не сразу. Рядом с ней тоже красивая девушка. И парень.

Тот самый, со спокойной прической, который просил Юлю не задерживаться (в тот день, когда я увидел Юлю впервые).

Вместо того, чтобы уступить дорогу, я, как дурак, стою и завороженно (разве только не открыв рот) смотрю на Юлю.

Она, по-моему, тоже растерялась. А вот ее подруга, та, наоборот, во всем сразу разобралась и специально громким голосом сказала:

- Юля, оказывается, при встрече с тобой молодые люди теряют голову. В тихом омуте черти водятся!

- Света, перестань, - отвечает Юля.

Света не унимается.

- Макс, почему ты молчишь! Разве не видишь, что происходит? Юлю собираются у нас отбить.

- Вижу и уже ревную.

Ответ Макса, его снисходительный тон мне не по душе. Подобных типов - наглых и самоуверенных - терпеть не могу. Минуты идут, а я все стою.

- Молодой человек, - обращается ко мне Света, - что-то раньше я вас здесь не видела. На каком курсе изволите учиться?

Молчу, как парализованный. Света подначивает Юлю:

- Может быть, вам нужно пообщаться с молодым человеком, так сказать, наедине, тет-а-тет? Макс, пошли!

Мне стало страшно. Почти так же страшно, как перед прыжком с парашютом. Голова отключилась, а тело не нашло ничего лучшего, чем развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру. Я слышал позади громкий смех и выкрики:

- Молодой человек, куда же вы?

Не оглядывался, но точно знаю: смеялись и улюлюкали только Света и Макс. Юля молчала. От этого, правда, не легче. В глазах Юли я выглядел полным болваном.

План сотворения (звучит высокопарно, но использование любого другого слова мне категорически претит) апланты созрел окончательно.

Часть 14. Секретное дело.

В последний рабочий день старого года, перед тем как служба безопасности начнет опечатывать комнаты, я должен проникнуть на свой склад на 26-м техническом этаже Совета Федерации и закрыться изнутри своим ключом. За десять дней праздников я обязан сотворить апланту. Из этого расчета я намерен сделать запасы продуктов питания, воды, шампанского (для встречи Нового года), а также всего необходимого для апланты: резиновый бинт, резино-вый клей, иголки в ассортименте и шиньон, который я уже выкрал из шкафа в комнате сестры.

С шиньоном, правда, вышла неувязка. Его пропажа обнаружилась практически в тот же час. Сестра перевернула вверх дном всю квартиру, подходила к маме, отцу и все выпытывала с милицейскими интонациями в голосе: "Кто взял шиньон?" Сестра кругами ходила вокруг меня, пока, наконец, не решилась задать вопрос о пропаже. Я на корню пресек все разговоры.

- Сразу говорю: на дурацкие вопросы отвечать не собираюсь.

Сестра была озадачена и растеряна.

- Конечно, шиньон тебе ни к чему. Но на месте его нет. Значит, его кто-то взял. Мама не брала. Папа не брал. Тогда кто?

На это я категорически заявил, что у нее не только дурацкие вопросы, но и сама она дура, а шиньон нужно искать у Бориса, которому он может понадобиться для оперативной работы.

- То есть как это? - удивляется сестра.

- Он у тебя сидит в засадах, выслеживает людей. Или не сидит?

- Сидит, кажется.

- Ну, вот видишь! Парик может понадобиться для изменения внешности.

Были и другие вопросы, но я так ловко, твердо, с необходимой долей иронии и наглости отвечал, что сам уже поверил: пропажа шиньона - дело не моих рук.

Наступают решающие дни. Объявляю родителям, что на все новогодние праздники уезжаю за город, к друзьям. Родители обеспокоены, но, по большому счету, рады за меня. Отец дает совет много не пить, держать ноги в тепле и быть осторожным в общении с незнакомыми девицами.

- Ну, ты меня понимаешь? - подмигивает он мне.

На прощание присаживаемся на дорожку, обнимаемся. Провожают, как в армию. Знали бы милые старики, что задумал их сынок!

Незадолго до окончания последнего рабочего дня старого года проникаю на склад. Запираюсь изнутри. Некоторое время сижу тихо - выжидаю. Слушаю,как постепенно замирает жизнь в огромном здании Совета Федерации. Раскладываю материалы для апланты. Беру в руки ножницы.

В этот момент скорее чувствую, чем слышу, какую-то возню снаружи. Прислушиваюсь. Определенно шаги и разговор. Глухой металлический звук. Связка ключей! Ручка двери медленно поворачивается. Мое сердце готовится к прыжку из груди. Как глупо попался! Если меня поймают, то начнется такое, о чем лучше не думать! Возня с замком затягивается. Ка-жется, они не могут открыть, потому что в замочной скважине торчит мой ключ, и ругаются между собой. Наверняка будут ломать дверь. Нужно идти сдаваться. Меня посадят в тюрьму как террориста. Доказывай потом, для чего мне понадобилась еда на десять дней, резиновый жгут, клей, иголки и женский шиньон.

Время идет, но ничего не происходит. Только слышится сразу несколько голосов, спорящих о чем-то, затем удаляющиеся шаги и неожиданно громкий голос.

- Не хотите - как хотите! Мне тоже все по барабану!

И еще одна пара быстрых ног удаляется.

Кажется, пронесло! Значит, апланте быть!

Быстро темнеет. Включаю настольную лампу, для конспирации обернутую газетой. Склоняюсь над журнальным столиком и, подобно хирургу над операционным столом, приступаю к работе над аплантой.

Спроси меня, какой сейчас день недели, - не отвечу. Отдыхал ли я хотя бы час? Не знаю. Но чем больше углубляюсь в работу над аплантой, тем больше работы остается. Время от времени меня охватывает паника. Кажется, я не успею сделать апланту. А если даже успею, ничего хорошего из этого не получится. Носить ее я не стану. Но мне удается взять себя в руки, и я работаю, работаю и совсем не думаю об отдыхе. Я неудержим. Апланта рождается на глазах.

Позволяю себе отвлечься от дела только для встречи Нового года. В полночь, с боем курантов, желаю себе сотворить апланту и одним махом выпиваю бутылку шампанского. Вообще я малопьющий. Алкоголь ударяет в голову. Малознакомые, но интересные ощущения!

Подхожу к витражу, через который открывается сумасшедший вид праздничной Москвы. Распахиваю окно. Подо мной обезлюдевший, притихший Большой Николопесковский переулок; крыша дома, в котором живет Юля. Она сидит за праздничным столом в окружении родителей, дедушки и друзей. Юля смеется, общается с друзьями, танцует. Она не догадывается, что в каких-то тридцати метрах над нею находится человек, то есть я, делающий все возможное и даже в определенном смысле нечто фантастическое, чтобы завоевать ее сердце.

Мысленно проникаю под металлическую крышу, толщу перекрытий и, кажется, вижу Юлю.

- Ты будешь моею! - говорю я.

Юля беспомощно оглядывается.

- Не бойся, любимая. Я тебя не обижу. Веселись, танцуй. Скоро я приду за тобой.

Холодно! Закрываю окно. Я уже разговариваю сам собой. Плохой признак. Этак можно сойти с ума. Я возвращаюсь к журнальному столику и продолжаю свою работу.

Наступил переломный момент: еще немного усилий - и апланта будет готова. Но сил уже не осталось. Сжав зубы, я довожу дело до конца. Первая примерка показывает ее полную непригодность. Ножницами разрезаю апланту на мелкие кусочки. Отчаяния никакого. У меня в запасе еще несколько дней. Я знаю ошибку и спокойно принимаюсь за работу с самого начала.

Завтра кончаются десятидневные праздники встречи Нового года. На столике лежит апланта. Еще не примерял, но знаю - на этот раз у меня все получилось. Делаю попытку встать: ноги, как ватные, держат с трудом. Спина не разгибается. Пальцы кровоточат от иголки, которой вшивал волосы шиньона в резиновую основу.