- Я буду их сказывать. Как ты. Ты же сказатель...

   С великим и могучим русским языком тоже были проблемы. Иза оказалась невероятно изобретательной на слова. Сказатель - потому что сказал, рассказывал сказки. Буковы, а не буквы - потому что буковы вкуснее говорить. С кровати утром она сногивалась - вставала на ноги, следы на снегу звала темножками, подоконник - локотником. Олег пытался "выправлять" слова, но Иза со своими неологизмами была настолько изобретательна и упорна, что он махнул на это дело рукой.

   Дети росли. Олег с любопытством и тревогой наблюдал за тем, как они менялись. Даже сквозь беспрекословное послушание отчётливо проступали черты характера. Не было ничего проще, чем рассмешить пухленькую светловолосую Галю и труднее, чем оторвать Антона от созерцания неба на прогулках - разве что суровым резким окриком воспитателя. Никакие наказания не выбивали слёз из спокойного, ясноглазого Кости, дававшего на занятиях самые хорошие результаты. Тихая Иза всегда стремилась пожалеть наказанных и больше других была подвержена перепадам настроения. Странно, но во всём НИИ никто не воспринимал их, как детей. Никто, кроме Олега.

   - Как ты вообще можешь проводить с ними столько времени? - удивлялся Виталий - один из офицеров, проводивший с детьми занятия-тренировки. - Они же тупее овец. И опаснее психов. С ними невозможно общаться. Я не удивлюсь, если по итогам эксперимента этой осенью проект закроют. И так денег выделяют всё меньше и меньше. С нас требуют настоящих результатов, а они настолько тупы, что не могут ничего, кроме копирования предметов. На нужное расстояние переместить их не могут - хорошо, хоть в нужном направлении перемещают. И то частенько хрень всякую материализуют. Лупи - не лупи... Бестолковщина.

   - Кормить надо досыта - тогда они будут думать о том, что вам от них надо, а не о том, чего им в данный момент больше всего хочется, - мрачно ответил тогда Олег.

   - Может, ещё усыновишь их, а? Или женишься на одной из овечек годика через два?..

   Он не обращал внимания на гогот, плоские шуточки и сплетни. Для человека, живущего только своей работой, не существовало никаких других радостей. Да. Это были его дети.

   Смотр осенью они практически провалили. Мальчики с заданиями справились успешно, а девочки...

   Иза разбудила Олега в четыре часа утра. Он проснулся и понял - зовёт. Просто почувствовал неладное. Натянул брюки, набросил сверху белый халат и босой, выбежал в полутёмный коридор спящего НИИ.

   Девочка сидела в углу комнатушки - сжавшаяся в комок, растрёпанная, плачущая почти беззвучно.

   - Иза, малыш, ты что? Что случилось?

   Олег щёлкнул выключателем, тусклый свет ночника сменился искусственным днём. Тёмные пятна на полу, подол застиранной до потери цвета ночной рубашки, судорожно зажатый между коленями также в подсохших бурых и свежих алых... и перепачканные красным маленькие руки.

   - О господи, Иза... Не плачь, всё в порядке.

   Присел рядом с ней, накрыл сорванным с кровати одеялом. Иза вздрагивала, глотая слёзы, и испуганно повторяла:

   - Я не сделала ничего... Я была послушной, я хорошая... За что меня наказывают? За что?

   - Тихо-тихо, никто не наказывает тебя. Я понимаю, что ты испугана, но давай-ка успокаивайся. Пойдём, тебе ополоснуться надо.

   Отнёс её в душ, вымыл, вытер, одел в свою старую рубашку. До утра рассказывал, как девочка превращается в девушку. Говорил, что это таинство, сказка, это хорошо, это правильно. Иза успокоилась, притихла. Задумалась о чём-то. А днём на смотре не смогла выполнить ни одного задания, пребывая в состоянии непонятной Олегу отрешённости. Потом будто очнулась, поняла, что наказание неминуемо - и забилась в тихой истерике перед комиссией. Её испуг передался Гале - и та с трудом выполнила несколько заданий. Выглядела она при этом до того затравленно, что со стороны казалось, что девчонка исполняет приказы под дулом пистолета.

   Принятое комиссией решение повергло Олега в глубочайшее уныние. Результатами эксперимента высокие чины остались недовольны, и проект решено было закрыть - как малорезультативный. А когда после отъезда гостей Олег обратился к руководству с вопросом, что будет с детьми - нарвался на ледяное:

   - С какими детьми? Не значится в документах никаких детей.

   В приоткрывшуюся дверь заглянул красный, встрёпанный Виталий.

   - Господин полковник, разрешите доложить...

   Руководство устало приподняло седую бровь.

   - Ну что там, Виталий? И давай без чинов.

   - Дети отказываются повиноваться приказам.

   Олег оттолкнул стоящего в дверях офицера и помчался по полупустому коридору в противоположное крыло. В голове металась одна мысль: только бы ничего не натворили... только бы не прорвало на полную реализацию их способностей.

   Вся четвёрка обнаружилась в коридоре. Сбившись в тесный живой комок, мальчишки и Галя закрывали собой съёжившуюся на полу плачущую Изу. На окрики и побои дети практически не реагировали - лишь вздрагивали и жались друг к другу плотнее. Олег плохо помнил, куда и кого он бил, ему плевать было на приказы и последствия их нарушения. Это были его дети. Его. И кроме него некому было их защитить.

   Оттащили, заломили руки за спину, по-доброму успокоили коленом в живот. Прежде чем его уволокли, успел крикнуть:

   - Иза! Ты - сказатель! Надо поверить! Открой дверь, беги! Можно!..

   - Зря ты это сделал, Олег.

   Болело всё. Или только скованные за спиной руки? Боль пульсировала в вывернутых запястьях, змеилась по телу, впивалась кривыми острыми зубами. Больно было даже от солнечного света, льющегося из окна. Олег поёрзал на стуле, отворачиваясь от раздражающего сияния. Пахло осенними кострами, горьковатой листвой.

   - Ты прекрасно знал, к чему это приведёт. Ну, дал ты им ласку, расслабил - и что? Ради чего ты научил их огрызаться, идиот? Они всё равно не смогли бы оказать должного сопротивления. Ты обрёк проект на провал, а образцы - на уничтожение. Эти существа без чувства страха способны угробить мир. Ты понимаешь?

   Руководство не то, чтобы гневалось и топало ногами - скорее, пребывало в отчаянии. Иначе Олега расстреляли бы ещё вчера, а не притащили бы на этот моноспектакль. Он просто молчал и старался не слушать. Слова усиливали головную боль.

   - Зачем ты это сделал, отвечай!

   А что ему было ответить? Что он любит этих детей? Что Иза ему дороже всего НИИ, всех секретов государства с его миллиардами? Что у детей должно быть детство и право на сказку? Что не всё можно держать в кулаке, не всего добьёшься угрозами и подавлением? Не поймёт всё равно. Олег молчал, глядя в пол.

   - Иза всё рассказала, можешь не отпираться.

   Ерунда и ложь. Она послушная, знает правила. Про тарелку - любимая присказка. Он улыбнулся и покачал головой. Мели, Емеля...

   - Зря не веришь. У нас есть способы заставить говорить даже немого.

   Полковник взял со стола диск, вставил его в привод компьютера, запустил. Олега развернули лицом к экрану. От увиденного перехватило дыхание.

   Бледное личико с дорожками от слёз на щеках. Обессмыслившийся взгляд больших и неподвижных, как у куклы, глаз. Ни страха, ни искорки жизни. Ремни, фиксирующие к подлокотникам кресла тоненькие руки у локтей и запястий. Покрытые синяками и ссадинами маленькие ступни, не достающие до пола. Тихий, бесцветный голос:

   - Он сказывал сказки. От сказок тепло и тянет вверх. Улыбался - и улыбались мы. Не страшно. Картинки яркие. Их можно рисовать в голове - никто не видит, не узнает, не отнимет, не накажет. А с ними хорошо... Он хороший. Лучше всех. Он никогда не делает больно и плохо. Всегда рядом - и становится хорошо. Он приносит сказку - и страх уходит... Я не боюсь. Придёт Олег. Он сказатель.

   Олег понял, что плачет.

   За неимением карцера Олега заперли в одном из пустующих боксов. До выяснения обстоятельств и принятия окончательного решения - как сказал ему приносящий еду солдатик. Дни тянулись один за другим, ничего не происходило. Только сны. В них его звали дети. И Иза - тянула за руки. "Скажи... скажи..."