Павел Николаевич Шумилов с тяжелым вздохом окинул великолепие своего кабинета и опустился в кресло. Громоздившийся на столе Монблан бумаг навевал тоску. И пусть Совет Министров и подчиненные министерства и ведомства замкнуты в единое целое компьютерной сетью, пусть легким касанием клавиатуры можно вывести на настенный экран последнюю сводку событий с мест или организовать видеоселектор с председателями областных советов, все равно основную часть работы составляет приевшаяся и никакими чудесами техники не заменяемая бумажная канитель. Десятки докладных записок, отчетов, актов, проектов документов лежали перед Председателем Совета Министров, ожидая его высочайшего решения. Еще сотни обрабатывались сотрудниками Совета Министров и помощниками Шумилова. Половина бумаг шла с пометками: «Срочно!» или «Чрезвычайно важно», за каждой стояли люди, заводы, фабрики, сельхозкооперативы, города.
Павел Николаевич вытянул из кипы первый попавшийся документ и принялся читать. Это оказался проект инвестирования и реконструкции Тюменского нефтяного месторождения. Безвестный инженер Тюменского нефтяного концерна Д. С. Бурков на восьми страницах грамотно обсчитал и доказал необходимость полного преобразования нефтегазовой компании в химический комплекс. Себестоимость добычи с каждым годом растет, месторождение иссякает, еще 10 лет, и придется забрасывать всю созданную за долгие годы инфраструктуру. А там стоят города, живут люди. Планировалось постепенно снижать добычу, а через шесть лет полностью прекратить продажу сырой нефти и переключиться на продукты нефтепереработки. Руководство концерна было согласно с преобразованием и всеми силами поддерживало проект, в Нефтьюганске уже велось силами концерна строительство нефтеперерабатывающего завода, а в Сургуте была разбита площадка под комплекс глубокой переработки углеводородов. Все дело в том, что прибыли концерна не хватало на весь комплекс работ, требовалась помощь Центра. В приложении к проекту специалисты Миннефтегазпрома обсчитали стоимость проекта в 29 миллиардов рублей на четыре года, из которых 18 лягут на плечи самого Тюменского нефтяного концерна, а на 11 можно дать налоговые послабления. Шумилов старательно вывел на титульном листе: «В Минфин, решить срочно. Об исполнении доложить!»
Настроение незаметно поднималось. Каждый день бы так! Нефтегазовый добывающий комплекс был головной болью Шумилова. Экспорт сырья составлял почти 20 % валютных поступлений страны и 16 % бюджета. Все умные люди понимали, что дальше так жить нельзя, но поделать ничего не могли. Нельзя одним росчерком пера уничтожить целый добывающий комплекс. Нельзя одним словом заткнуть финансовую дыру в десятки миллиардов. Нельзя оставить без работы сотни тысяч человек, занятых в добывающей промышленности. Верховный ежегодно сокращал экспортные квоты, Совет Министров душил нефтяников налогами, Шумилов лично курировал конверсию отрасли, но отучить людей от нефтяной халявы было непросто. Прибыль в 300–400 % завораживала. Но жесткие меры постепенно давали результат. За последнюю пятилетку в 20 раз сократился экспорт древесины. Полностью прикрылась внешняя торговля алмазами и железной рудой. Постепенно закручивалась задвижка на нефтяной трубе. Правда, вырос экспорт природного газа, но это было не страшно, газа стране хватало на 50 лет по самым скромным оценкам.
Работа спорилась. Постепенно куча бумаг перед Шумиловым таяла, пару раз звонил телефон, но по пустяковым вопросам, не требующим времени для своего решения. Павел Николаевич с воодушевлением вчитывался в документы, звонил помощникам, требуя прояснить спорные моменты, один раз пришлось выйти в Интернет. Секретарь всеми силами оберегал покой советского премьера, пропуская только звонки, требующие немедленного решения. Сегодня до обеда надо было разгрести накопившиеся дела, а затем придется лететь в Плесецк. Товарищи из НПО «Молния» довели до ума свою аэрокосмическую систему МАКС и завтра с утра клятвенно обещали показать ее в действии. Ради такого можно было слетать на космодром, посмотреть на новое чудо техники, по заверениям разработчиков способное монополизировать весь мировой рынок космических запусков.
Сергей Анютин обрадуется, он приложил немало усилий к проталкиванию этого проекта. Еще в 93-м году Анютин предложил выделить несколько перспективных проектов и научных разработок, обещавших дать значительный коммерческий успех и технологический прорыв, и обеспечить им первоочередное финансирование и всестороннюю помощь государства. Возглавляя Министерство точного машиностроения, Сергей Дмитриевич лично курировал программу МАКС. Космос стоял первым в списке «Работ Государственной Важности», наравне с термоядерной энергетикой, авиационной промышленностью и новыми строительными технологиями. Чем-то Анютин напоминал Лаврентия Павловича Берию, такой же талантливый организатор, фанатично преданный делу, способный двигать невозможные проекты, концентрировать усилия на первоочередных задачах и добиваться успеха там, где другие пасовали. И так же, как Берия, равнодушный к личному благосостоянию. Разумеется, Анютин не брезговал спецобслуживанием и отдыхом всей семьей на правительственных курортах, но, сидя на миллиардах, он не взял ни копейки себе лично. Даже Шумилов помогал бизнесу своей жены, Бугров держал пару миллионов рублей на счете в Сбербанке, большинство министров и крупных чиновников обладали значительными личными сбережениями, это было неизбежное зло. Сергей Дмитриевич Анютин жил только за счет зарплаты. И это при том, что до переворота он не брезговал брать взятки и курировать пару кооперативов, присосавшихся к его заводу. Взлетев на вершину власти, этот человек отказался от мелочей, он жил Идеей, великой Идеей Великого Советского Союза. Благо, у него были возможности для воплощения своих планов.
Многие проекты, к которым приложил руку Анютин, были реализованы и приносили прибыль. Подольский завод вычислительной техники держал 14 % мирового рынка процессоров и разрабатывал техническую часть всесоюзной информационной сети, в перспективе способной заменить персональные компьютеры. Липецкий «Интеграл» уже год выпускал ЭВМ на восьмеричном коде, рядом с которыми знаменитые «интеловские» разработки выглядели как лодка-долбленка по сравнению с круизным лайнером. И это несмотря на то, что восьмеричные ЭВМ весили до восьмидесяти килограммов, просто машины с аналогичным быстродействием на традиционной базе можно было перечислить по пальцам. А «Интеграл» гнал свои «Технотрониксы» конвейером.
Под Новосибирском полным ходом шли работы на термоядерной электростанции. И это тоже было заслугой Анютина, обратившего внимание на провинциальный научный коллектив, почти на голом энтузиазме разрабатывавший термоядерную установку лазерно-взрывного действия. Туполевские лайнеры неуклонно продвигались на мировых рынках авиаперевозок. Даже продукция ставших притчей во языцех ВАЗа и КамАЗа постепенно перестала ломаться на каждом километре. Мало кто догадывался, каких сил и нервов это стоило Сергею Дмитриевичу. Анютин на каждом совещании требовал четкой и грамотной работы от директоров и ведущих специалистов своих заводов. Ставил жесткие сроки, безжалостно увольнял провинившихся, угрожал репрессиями. Затем по-царски награждал отличившихся, регулярно превышал лимиты финансирования, но дело делал. Недаром его за глаза называли «Рыцарем кувалды и теодолита». Под стать ему было и большинство специалистов министерства и директоров предприятий ведомственного подчинения.
Правда, по мнению большинства, серьезным провалом Анютина был Сарапульский НИИ прикладного машиностроения, ежегодно поглощавший десятки миллионов рублей на работы с антигравитацией и взамен уже который год показывавший только фокусы с летающими шайбами. Академия наук давно собиралась закрыть эти антинаучные исследования, но останавливалась перед занявшим жесткую оборону министром точного машиностроения. Сергей Дмитриевич после очередного приступа мастистых академиков и лауреатов сокрушенно качал головой, выслушивая убийственные аргументы в пользу закрытия НИИ, обещал разобраться, ехал в Сарапул, устраивал страшный разнос сотрудникам института и… выделял им еще пару миллионов.