Иван подошел к тому убитому, что был ближе к Фоме, к погибшему первым. Левая рука вдоль тела, шапочка зажата в кулаке. Правая в кармане куртки, в боковом кармане.

Что там, в кармане? Оружие? Увидел Фому, полез за оружием…

Иван осторожно ощупал карман снаружи, а потом через подкладку, не касаясь руки убитого. Ничего. Может, что-то небольшое есть в кулаке, но не пистолет.

Зачем он полез в карман? Или не лез, а просто держал там руку, пока шел.

Иван просунул руку под куртку, нащупал брючный ремень, двинул руку в сторону, скользя пальцами по краю. Вот. За поясом, слева был пистолет — крупная машинка. Ее лучше не трогать. Достаточно того, что оружие было. И, в принципе, выхватить его было достаточно просто. При малейшей угрозе, вон как тот, возле порога. Выхватить и выстрелить.

Но этот — не успел. Даже не попытался. Не ожидал он увидеть здесь никого. Шли они с приятелем по улице, болтали… Нет, просто шли, по такой погоде особо не поболтаешь. В такую погоду намечают маршрут, потом молча этот маршрут преодолевают.

Получается, что встреча была случайной. Во всяком случае, для них. Хотя… Для Фомы, скорее всего, тоже. Если бы он устраивал засаду, то достаточно было просто чуть сдвинуться в сторону, на пол метра.

Входят двое, один за другим. Ты поднимаешь пистолет на уровень их голов. Туловище заднего ты почти не видишь, но это и неважно. Тебе хватит и его головы. Два нажатия на спуск, быстро, одно за другим. И меньше чем через секунду ты имеешь два трупа.

Фома это прекрасно знал и отлично умел. Но тут, похоже, он не ожидал, может быть, даже стоял спиной ко входу, услышал шаги, резко обернулся и выстрелил.

В безоружного, неизвестного. А это мог быть кто угодно, не так часто в святом городе встретишь вооруженного человека. Тем более двух.

Тут вполне могут шастать бродяги или даже паломники в поисках чего-нибудь эдакого… Того, что могло сойти за реликвию. Отец Стефан говорил, что количество гвоздей с Креста за последние двадцать лет удвоилось. Уже даже не пытаются искать хоть как-то похожие на те, настоящие. Выставляют на продажу и для поклонения что попало, лишь бы ржавое и не меньше сотки.

Вполне мог здесь лазить такой торговец. Да кто угодно тут мог лазить, от патрульного до кого-нибудь из жидовствующих.

Иван посмотрел на часы — бригада вот-вот должна появиться. Буквально с минуты на минуту.

Что ему еще нужно посмотреть? Или убрать. Вроде бы — все. Прикосновения к телу Фомы оправданны, а к телам этих двух покойников мы не прикасались. Вот гадом буду, не прикасались. Да и зачем это нам? Мы помним устав и инструкции. И блюдем их.

Вот сейчас демонстративно отойдем к двери и будем ждать. Будем…

Иван присел возле тела у порога. Рука с пистолетом вытянута вперед. Край рукава отошел, открывая кожу выше запястья и сдвинувшийся манжет черной рубашки. Ткань врезалась в кожу, пуговица до половины вылезла из петли.

Скоро приедут. Скоро. Но соблазн велик. Иван осторожно, указательным пальцем двинул пуговицу, подтолкнул ее из петли. Есть, манжет разошелся. Теперь осторожно, очень осторожно приподнять руку, следить за тем, чтобы не выпал пистолет и чтобы потом рука снова легла на свое место.

Иван наклонился, направил луч фонарика на внутреннюю сторону предплечья. Старая татуировка, лет двадцать, не меньше. Три цифры — 216.

Иван отпустил руку, тяжело вздохнул и выпрямился.

А с другой стороны, чего он ожидал? Сержанта папской Швейцарской гвардии? Два — точка — шестнадцать. Галат. И тот, другой, тоже наверняка имеет такое же украшение. С юридической точки зрения, Фома получается чистым. Хотя… Божье перемирие. Галаты его тоже блюдут. Не стали бы они планировать акцию с вечера пятницы до утра понедельника. Не стали бы. Если бы Фома остался жив, то проблемы все равно должны были возникнуть. И если в Конюшне он отделался бы выговором и епитимьей, то галаты объявили бы на него охоту. Это с гарантией. Галаты такого законникам не прощают.

И, что самое главное, Фома это тоже знал.

Что же с ним произошло перед смертью? Что за помрачение? Что он делал?

Иван вернулся к телу Фомы.

— Что же ты делал? — тихо спросил Иван. — Что ты со мной сделал? Как же я теперь?

Фома не ответил.

— Если тебе нужно было идти сюда, почему не позвал меня? Почему? — Иван присел на корточки. — Я бы накричал, послал бы трижды на хрен, но потом все равно пошел бы, никуда не делся.

Рука Фомы была холодной и твердой. Рот чуть приоткрыт, будто улыбается Фома Свечин. Печально улыбается.

Зазвонил мобильник Ивана.

— Да?

— Где вы тут? — спросил отец Серафим. — Не видать ничего.

— Я сейчас выйду на улицу, — ответил Иван. — Сейчас.

Все, больше его с Фомой наедине не оставят. Больше ничего не получится спросить, и ответов получить не получится.

Потом будет общее прощание, отпевание с панихидой, но остаться вдвоем уже не получится.

— Прощай, — сказал Иван другу. — А я тебя прощаю.

За дверью, сквозь свист ветра, слышались голоса.

Бригада прибыла, можно даже не выходить, а просто крикнуть.

Иван еще раз коснулся левой руки Фомы, той, что сейчас неловко свисала в сторону, все еще сжимая окровавленный носовой платок. Взял ее в свою руку, сжал. Скрипнул зубами. Фоме так неудобно. Рука может затечь.

Подчиняясь этой глупой и нелепой мысли, Иван осторожно сдвинул руку друга, положил ее вдоль тела Фомы. И замер.

На куске штукатурки лежали четки. Черные шарики поблескивали в свете фонаря.

— Ты где? — донеслось с улицы.

Иван оглянулся на дверь, снова посмотрел на четки. У Фомы не было четок. Никогда. Операм не стоит занимать свои руки ничем посторонним. Да и все свои молитвы любой из Конюшни может пересчитать и без четок. Ничего больше положенного и необходимого.

— Иван!

Он еще и сам не сообразил, что происходит, а рука схватила четки и сунула их в карман.

— Я здесь! — крикнул Иван. — В лавке.

И вышел под удары ветра.

Комната для бесед в Конюшне не отличалась особым удобством, хотя и образцом аскетизма не была.

Стол и стулья. Ничего лишнего. Стол пустой, если не считать микрофона на гибкой подставке. Не было ни карандашей, ни настольной лампы — ничего, что вопрошаемый мог бы использовать как оружие. Стол и стулья были наглухо прикреплены к полу, хотя тут было некое отличие — стул вопрошаемого находился чуть дальше от стола, чем стул вопрошающего.

— Вопросы задаю я, — сказал дежурный вопрошающий.

Иван усмехнулся.

— Вы меня не поняли, — улыбнулся в ответ вопрошающий. — Это я не в том смысле, что вам следует помалкивать…

— Хотя мне и следует помалкивать, — сказал Иван.

— Я в том смысле, что вопросы задаю я, дежурный вопрошающий, и все это не в рамках расследования, а с целью составления подробного отчета. Сами понимаете, не каждый день у нас такое. Везде… — Вопрошающий возвел очи горе и печально вздохнул. — Везде будут спрашивать, интересоваться подробностями. Умерший — оперативник Ордена Охранителей…

— Убитый, — подсказал Иван, спокойно глядя в лицо вопрошающего.

— Что, простите?

— Убитый оперативник. И это случается, к сожалению, не так редко.

— Да-да-да, — мелко закивал вопрошающий. — Конечно. К нашему большому сожалению, все еще гибнут Охранители за веру, ради всеобщего блага… Но без покаяния, да в Божье перемирие…

Лицо вопрошающего разом утратило мягкость и доброжелательность, глаза сквозь очки глянули остро и недобро.

— Согласитесь, Александров, Свечин погиб там, где не должен был находиться. И если бы он просто погиб… Мы бы погоревали, нашли бы, в конце концов, виновников. Но он убил в воскресенье. Вы ведь сами все видели…

— Я приехал, когда все было кончено, — сказал Иван. — Он уже умирал. Я успел в последнюю минуту. Я ведь говорил вам…

— Говорили, — кивнул вопрошающий. — Я не подозреваю вас во лжи… Я только хотел сказать, что вы видели место происшествия. И сами все прекрасно поняли — Свечин стрелял первым. И в безоружного.