— Придется немедленно проверить.

И Рындин исчез в навигаторской рубке. А Сокол с головой зарылся в сложные расчеты.

Больше всего Василию нравилось помогать Гуро, который следил за приборами, автоматически возобновлявшими запасы кислорода в воздухе и поглощавшими лишний углерод и вредные газы — остатки человеческого дыхания. Василий за короткое время так хорошо ознакомился с главными приборами, что мог с полной ответственностью заменять Гуро. Он сказал как-то об этом Николаю Петровичу. Но старый академик предупредил его:

— Друг мой, вы берете на себя слишком много. Автоматы работают сами. Гуро должен лишь наблюдать за их работой. В случае надобности, он выполняет мои приказания по части налаживания. А вы, если хотите, присматривайтесь, как Гуро делает это. Ваши обязанности и без того достаточно интересны и ответственны. Я поручил вам уже автоматы для фотографирования; вскоре дам еще кое-какую работу. Хотел было поручить это Борису, но он не в очень хороших отношениях с механикой… если не принимать во внимание его любви к оружию.

И он весело засмеялся, видя, как поморщилось лицо охотника, обиженного таким неуважительным представлением о его способностях механика. Это было за обедом. Сокол не слышал ничего, увлеченный едой и своими собственными мыслями. Иначе он обязательно добавил бы от себя по адресу Гуро что-нибудь язвительное. Такая уж была привычка у этих двух старых и испытанных друзей — не оставлять неиспользованной ни одной возможности уколоть друг друга.

Вместо очередной остроты Сокол с увлечением сказал, словно делая окончательный вывод из того, над чем он так долго думал:

— Археоптерикс должен быть. Непременно должен быть!

Этого никто не оспаривал. Только Гуро усмехнулся и язвительно заметил:

— А один мой хороший знакомый… Еще вчера уверял меня, что мы не встретим археоптерикса. Дескать, развитие фауны на Венере не дошло еще…

— Неправда, я этого не говорил! — вспыхнул Сокол.

— Да я не о вас говорю, я об одном моем знакомом…

— Хватит острот, уважаемый товарищ Гуро, если можно ваши неуклюжие выпады назвать остротами. Да, вчера я еще не решил окончательно. Для вас, видите ли, вопрос об археоптериксе ничего не значит. Ну, что вам этот археоптерикс?.. Лишняя пуля из вашего ружья, вот и все,

— Не возражаю. Может быть, археоптерикс даже менее интересный объект для выстрела, чем какое-нибудь другое животное, — покорно согласился Гуро.

— А для геолога этот вопрос имеет чрезвычайно большое значение. Что такое, в конце концов, археоптерикс? Ну, скажите!

Гуро, который не слишком хорошо разбирался в палеонтологии, тонко усмехнулся:

— Хм… ну, такая птица… из этих ваших чудовищ какой-то там мезозойской или плезозойской эры…

— Ха-ха-ха!.. — захохотал геолог. — Как вы говорите? Плезозойской эры? Ой, не могу! Ха-ха-ха! Милый Борис… Ой, не могу, не могу, ха-ха-ха!.. Дорогой Борис, вы думаете, от названия животного — плезиозавр — можно производить название эры? Плезозойская?.. Нет, вы немножко ошибаетесь… Ой, насмешил!..

Теперь рассердился Гуро.

— Я не хуже, чем вы, разбираюсь в названиях всяких там эр, — сухо заметил он. — Только сейчас они меня мало интересуют. Мое дело — стрелять без промаху, если мне или вам встретится чудовище любой эры. А какой именно эры будет это чудовище, — это уж ваше дело. На то вы и геолог.

Николай Петрович увидел, что ему пора вмешаться в разговор, который приобретал нежелательную остроту. Он примиряюще заметил:

— На вашем месте, Вадим, я не обращал бы внимания на случайную ошибку. Вполне ясно, что Борис лишь ошибся. Понятно, что он хотел сказать не «плезозойская» эра, а «палеозойская». Правда, Борис?

— Мгм… — немного неуверенно согласился Гуро, не глядя в сторону своего геологического врага — Сокола.

Николай Петрович спрятал усмешку и закончил:

— А вам, Вадим, кроме того, не мешало бы сознаться, что вы и до сих пор не начали упражняться в стрельбе. Делаю вам замечание. Вы должны научиться за время нашего путешествия стрелять не хуже нашего юноши. Это необходимо.

— Я научусь, Николай Петрович, — сконфуженно ответил Сокол, отворачиваясь от Гуро, который сразу повеселел.

— Да… И еще, я думаю, Вадим, много приятнее было бы, если бы вы рассказали нам о ваших мыслях насчет археоптерикса. Забудьте на минутку все споры и разъясните. Это будет полезно всем нам, а в особенности нашему юному товарищу. — И он взглянул в сторону Василия.

— Наш юный товарищ, — ответил Сокол, протирая очки, — знает многое не хуже, чем старшие. Мы с ним разговаривали уже и, если вы хотите доказательств, Николай Петрович, то разрешите первое слово дать именно ему. Он справится с этим заданием, смею вас уверить. И даже без… без «плезозойской» эры, — не сдержался он.

Гуро пренебрежительно смолчал. Рындин заметно заинтересовался:

— Вы так думаете, Вадим? Ну, прошу, Василий, мы слушаем.

Рыжко замялся. Почему-то это напоминало ему экзамены. Именно так, с такими словами обратился к нему как-то раз преподаватель на экзаменах, когда он оканчивал школу: «Прошу, прошу, мы слушаем!» Ну, что ж, если слушаете, то слушайте! Василий Рыжко за словом в карман не полезет. Сейчас он покажет!

— Это, значит, про геологическое время? — спросил он на всякий случай Сокола. И, получив подтверждение, заговорил:

— Историю нашей Земли делят на два времени: догеологическое, т. е. — неимоверно длительный период космического развития нашей планеты, и геологическое. Это последнее подразделяется на эры, эры подразделяются на периоды, периоды на эпохи. Самые древние эры — архейская и эозойская. Они не оставили нам почти никаких признаков существования животных или растений. Наши сведения о развитии жизни на Земле начинаются лишь с палеозойской эры, с самого первого ее периода — кембрийского. За ним шли — девонский, каменноугольный и пермский периоды той же самой палеозойской эры. После этого началась мезозойская эра с ее периодами: триасовым, юрским и меловым. Далее — кайнозойская эра. Это уже наша эра. Ее периоды — третичный и четвертичный. Все.

Он остановился, запыхавшись, как после быстрого бега. Сокол весело захлопал в ладоши:

— Ну, что я вам говорил, Николай Петрович? Разве плохо рассказал? Сжато, конкретно и без ошибок. А теперь могу кое-что добавить и я. Между прочим, это в особенности будет интересно для Бориса…

Гуро пыхнул трубкой.

— Нет, нет, я не о том, — примирительно пояснил Сокол, — я про свое. Вы уже знаете, что Венера настолько моложе Земли, что там должно теперь быть, по нашим расчетам, нечто подобное земной мезозойской эре. Почему именно так — вполне ясно. Все наблюдения, которые производили с целью изучить атмосферу Венеры, доказали, что наша соседка всегда укутана в сплошную пелену туч — от полюса до полюса. Это указывает на бурное испарение на ее поверхности. Далее, последние исследования относительно состава ее атмосферы показали очень своеобразную картину. Я кое-что напомню вам об этом. Помните, Николай Петрович, нашу беседу с этим американцем, Артуром Аделем?

— Профессор Мичиганского университета Артур Адель? Да, да, — подтвердил Рындин.

Очевидно, это было достаточно известное имя, потому что даже Рыжко, соглашаясь, кивнул головой.

— Вот я прочитаю выводы этого самого Артура Аделя. Я тогда записал их.

Сокол перевернул несколько страниц своей записной книжки и громко прочитал:

— «Чрезвычайно густая и высокая атмосфера Венеры заметна с первого взгляда в форме светлого ободка во время прохождения Венеры по солнечному диску. Я сравнивал темные линии спектра Венеры с линиями, которые добывал искусственно в лаборатории, пропуская свет сквозь прозрачный сосуд с углекислым газом. И должен констатировать, что те и другие линии почти сошлись. Итак, можно утверждать, что в атмосфере Венеры содержится очень много углекислоты. Я боюсь ошибиться, но мне кажется, что в атмосфере Венеры углекислоты почти в десять тысяч раз больше, чем в атмосфере Земли. Вот почему я очень советовал бы вам взять с собою достаточно большой запас кислорода для дыхания…» Ну, дальше идут уже совсем специальные выводы. Однако, достаточно и прочитанного.