Была, видимо, какая-то злая ирония в том, что граф, когда встретил свой конец, был наряжен, как этот выдающийся священнослужитель, и теперь настоящий архиепископ отпевает его на похоронах. «Синьор Луиджи знает свое дело, — с невольным восхищением подумала я, — ибо сшитый портным впопыхах наряд для шахматной партии был почти столь же пышным, как и роскошное одеяние его преосвященства».

Да, наряд был уместен как за проповеднической кафедрой, так и на шахматном поле.

Сопровождаемый свитой из духовных лиц, архиепископ старческим шагом направился к часовне, где его ждала изящная закрытая повозка, достойная своего высокопоставленного седока. На сбруе впряженных в нее лошадей виднелись отличительные знаки архиепископа. Он неуклюже забрался внутрь, и один из священников затворил за ним резную дверь. «Он поедет один, — догадалась я, — остальные духовные лица последуют за ним в более скромных экипажах, а монахи пойдут пешком».

— Наконец-то все закончилось. Ну а теперь мы посмотрим, кто вернется к месту упокоения графа, — тихо проговорил учитель, когда все разошлись и мы остались в компании с поющими жаворонками и мертвецами.

Он приподнялся, взял пустой мешок, где раньше лежало подслушивающее устройство, и аккуратно сложил его вчетверо. Затем Леонардо вновь улегся на землю и подложил мешковину, как подушку, под голову. Его рыжеватые волосы рассыпались по лицу.

— Следи в оба, Дино, — велел он, закрывая глаза и скрещивая руки на груди, — и разбуди меня, если кто вернется к гробнице.

И несколько мгновений спустя к жаворонкам, оживлявшим своим пением пустое кладбище, присоединился и его тихий храп.

Я подавила ухмылку и спросила себя, не в этом ли причина того, что учитель довольствовался всего несколькими часами сна ночью. Другие ученики и я давно заметили, что он несколько раз в день отлучается из мастерской на час или более. Быть может, некоторые из его отлучек связаны не с работой, а с необходимостью вздремнуть.

Я вдруг поймала себя на том, что зеваю, размышляя о том, как было бы здорово соснуть здесь, под лучами садящегося солнца, несколько минут. Но мне бы не хотелось дремать в таком месте после наступления темноты, сказала я себе, и эта тревожная мысль избавила меня от минутной слабости. Кроме того, учитель дал мне поручение, а мне бы не хотелось подводить его.

Я оперлась на локти и устремила свой взор на кладбищенские ворота, высматривая, не покажется ли кто из часовни. Почему учитель был так уверен, что кто-то вернется сюда, понять я не могла, однако знала, что интуиция обычно не подводила его.

Когда по прошествии нескольких минут никто не вернулся к склепу, я стала испытывать растущее беспокойство. Если бы мне не велели наблюдать, я бы достала записную книжку, которую всегда носила при себе, и записала бы в нее все самое интересное, что произошло за день. Что ж, придется подождать до вечера, когда мое дежурство закончится. Теперь же мне только остается тешиться воспоминаниями.

С возвышенности я видела участок дороги, по которой мы с Леонардо пришли к церкви. И она напомнила мне о моем путешествии к славному городу Милану. Улицы моего городка были погружены в темноту, когда я отправилась в путь, и ворота еще были заперты, ибо я пустилась в дорогу задолго до рассвета.

Покинув отчий дом, я нашла временное пристанище в конюшне недалеко от городских стен, уютно устроившись в пустых яслях, и дождалась там рассвета. Тогда, как и сейчас, я тоже не смела сомкнуть глаз, боясь, что засну и пропущу тот момент, когда первые въезжающие в город повозки оповестят о своем появлении грохотом колес. Услыхав знакомые звуки, я смахнула сено со старого плаща, послужившего мне одеялом, и выскользнула из конюшни задолго до того, как мои товарищи по конюшне — три белых кобылы и один храпящий осел — пробудились от сна.

Хоть я и опасалась каждую минуту, что кто-нибудь опустит тяжелую руку на мое плечо и остановит меня, никто не обратил на меня внимания, когда я вышла из открытых ворот и вступила на узкую дорогу, ведущую в Милан. Да и с какой стати? Внешне я ничем не отличалась от других юношей, которые оставляют родной очаг, прельстившись соблазнами величественного города за холмами.

Однако внутри я в своем мальчишеском наряде трепетала, чувствуя себя чуть ли не голой с обрезанными волосами и в коротких штанах. Впрочем, пьянящая свобода движения медленно одолевала меня, и вскоре я едва сдерживала себя, чтобы не пуститься вскачь по дороге — так легко я себя ощущала. Даже пояс, обернутый вокруг талии под жакетом, казался мне перышком, хотя он потяжелел от флоринов, которые отец дал мне накануне вечером до того, как я отправилась в странствие.

— Тебе понадобятся деньги, — говорил он мне в те несколько минут, когда моя матушка оставила нас наедине у очага. — Твой новый мастер, возможно, потребует платить ему… а если и нет, тебе все равно понадобятся монеты, ведь плата ученику, в лучшем случае, скудна.

Он замолк и пристально посмотрел на меня.

— Неужели ты и впрямь исполнишь задуманное? Доля подмастерья не проста. Придется вставать на рассвете и ложиться глубокой ночью. Будешь выполнять самую низкую работу, какую мастер только пожелает поручить тебе, и, вероятно, пройдет немало недель, прежде чем ты притронешься кистью к панно либо стене. А если ты откажешься от тяжелой работы, тебе укажут на дверь, а для начала выпорют.

Он покачал головой и приложил руку ко лбу, и лицо его вдруг стало печальным:

— Ох, не поступаю ли я опрометчиво, позволяя единственной дочери пускаться в такое странствие? — с глухим отчаянием произнес он. — Положим, твой обман откроется, что станется тогда с тобой? Тебя выгонят из учеников, и ни один честный человек не возьмет тебя в жены. Пожалуй, ты закончишь свои дни на улице, возможно, посудомойкой.

Оказывается, столь постыдный способ заработать себе на пропитание не так уж отличается от того, чем занимаются женщины легкого поведения. Я понимала батюшкину тревогу.

— Понимаю, отец, — утешала я его. — Это приключение будет не из легких, но мы оба знаем, что нет иного пути обучиться выбранному мною ремеслу. В нашем небольшом городке нет ни одного великого художника; да если бы и был, он едва ли бы захотел взять женщину учеником к себе. Если Леонардо примет меня в свою мастерскую, клянусь, я буду выполнять самую тяжелую работу.

— Хорошо, — он в знак согласия кивнул головой и запустил руку в карман куртки, откуда извлек мелодично позвякивавший небольшой кожаный мешочек. — Подозреваю, если я даже попытаюсь остановить тебя, то ты уйдешь и без моего благословения. Итак, позволь мне сделать то, что в моих силах, — сказал он и быстро сунул тяжелый мешочек мне в руки.

Когда я было воспротивилась, он покачал головой:

— Мне следовало скопить значительно больше для твоего приданого. Спрячь его хорошенько у себя. Носи в кошеле один флорин — не больше, чтобы те, кто увидит монету, не вздумали ограбить тебя. Держи ухо востро, дитя, и, отправившись в дорогу, постарайся найти себе приятных попутчиков, которые скрасят тебе странствие. Если тебе повезет с погодой и дороги не будут запружены, ты доберешься до города за полутора суток.

— Не тревожься, — произнесла я, пряча мешочек. — Мой наряд послужит надежной защитой, и я буду следовать всем твоим советам. Леонардо непременно возьмет меня. А если нет, подыщу себе другую работу в замке и буду упрашивать его, пока он не переменит своего решения. Как бы то ни было я обязательно дам о себе знать.

— Стало быть, решено, — сказал он и, редкий случай, прижал меня к себе.

— Что решено? — осведомилась матушка, входя в комнату и с любопытством посматривая на нашу нежную сцену.

Виновато вздрогнув, мы завершили непривычное выражение чувств и отступили друг от друга. Батюшка для приличия кивнул мне головой, а затем обратился к матушке:

— Не беспокойся, Кармела, я всего лишь говорил нашей дочери о том, что ее ожидает в новой жизни. Она будет сильно отличаться, и ей следует быть готовой к этому.