Потом начинались другие игры. Человек подбрасывал шишки, а Машка пыталась шишки ловить и убивать. Или шишка бегала за кожаным шнурком, а она бегала за шишкой. Если находилось подходящее бревно, Роман сажал Маху сверху, и требовал по бревну ходить. Страшно было, аж глаза закрывались. Потом понравилось, смекнула, что всё равно упасть не дадут, поймают. Она иногда специально на человека спрыгивала, только он за это ругал и на Маху сердился. И обратно на бревно сажал. Ещё ей не нравилось на ветке висеть. Человек подсадит так, чтобы передние лапы за ветку зацепились, и отпустит. Попробовал бы сам задние лапы на ветку забросить. А отпустить ветку и падать страшно, земля далеко. Висит Машка, ругается, головой вертит, задними лапами дрыгает. Потом лапы устают, и даже когти удержаться не помогают. Приходится падать, но человек и тут ловит, не даёт об землю удариться.

Набегавшись, напрыгавшись не грех искупаться и подкрепиться. После еды Машка спит, а Роман всякими непонятными делами занимается — то стружки из палок делает, то со шкурками возится. Со шкурками Машка хотела помочь, только он не даёт. Противный. После сна опять игры, только чаще всего плавать приходится. Маху несут в речку, далеко, и отпускают в воду, а она к берегу плывёт, фыркает. Плавать ей нравится, и иногда она плывёт не к берегу, а начинает плавать вокруг человека. Тогда он смеётся, и начинает плавать вместе с ней. Хорошо плавает, быстро. Маха быстро устаёт, выбирается на берег, долго и шумно отряхивается, вылизывает свою дымчатую шёрстку. Под солнцем становятся видны пятна на её шкуре, как у леопарда. Но разглядеть их можно только под солнцем, и только под определённым углом.

До вечера человек опять возится с разными неживыми штуками, Машка дремлет недалеко, приглядывает за ним, время от времени открывая один глаз. Вечером они разводят огонь, и жгут в нём разные палки. Роман жжёт, а Маха лежит поодаль, следит, чтобы всё по правилам было. На костре варится уха. Уха вкусная, только Роман любит уху горячую, а Машка холодную, поэтому человек свою часть выливает в миску, и ест сразу, а Машкину порцию прямо в котелке относит на реку и в воду ставит. Как остынет юшка, в Машкино корытце перельёт. Однажды Машка попробовала из его миски полакать, вдруг там вкуснее, но Ромина уха её за язык укусила, больно, пришлось бежать к речке, лакать холодную воду. С тех пор миску Маха не любит, обходит стороной и рычит на неё, на всякий случай.

Когда огонь в костре становится маленьким, а от дров остаются красно-серые камни, Машка подходит к Роме, садится рядом, и они долго смотрят, как засыпает пламя, а камни превращаются в серый порошок. Человек иногда замирает, дышит очень редко и медленно, и невидимая часть его становится большой, забирает в себя Машку, лодку, остров и может быть, всю их реку. Машке нравится быть внутри человека, она замирает и тоже начинает медленно дышать, и внутри становится тепло и приятно, даже приятнее, чем от тёплого мяса с кровью. Тепло, как от мамы….

Затем они залезают в шалаш, спать. Человек сначала ворочается, но в конце концов засыпает. Машка сначала лежит рядом, только спать не хочется, и она идёт гулять по острову. Хорошо, если на острове живут весёлые мышки, которые ночью вылезают из норок и играют с ней в прятки. Маха тоже прячется, сжимаясь в комок и замирая. Тогда грызун может подбежать близко, и можно на него прыгнуть и поймать. Начинается игра в догонялки. Когда мышка быстрее, когда Машка. Иногда хвостатая устаёт, и не хочет больше бегать, лежит, не шевелится, даже не дышит. Тогда Маха бросает ленивую мышку, и идёт искать другую. Наигравшись, она тихонько заползает к человеку в шалаш, прижимается к тёплой ноге и кладёт голову на бедро. И засыпает.

***

По обоим берегам реки тянется степь, невысокие холмы до самого горизонта. Почти исчезли рощицы, встречавшиеся раньше, деревья жмутся к рекам и ручьям, прячутся в оврагах и ложбинах. На отросшей траве пасутся тысячные стада копытных. Взамен брошенного куска кожи Роман добыл новую, содрал шкуру с чёрного быка, целый шатёр получился. Бычья кожа, конечно, толстая и тяжёлая, так не на своём же горбу её переть, река несёт.

Недавно Роман, обходя окрестности стоянки, напоролся на группу товарищей, доедавших в овраге лошадь. Волки поворчали для проформы, но добычу уступили, поджав облезлые по летнему времени серые хвосты. Собственно, лошадь ему была ни к чему, а вот длинный хвост он обрезал, и теперь плетёт из конского волоса верёвочку, она крепче лыковой, и не размокает, как сыромятный ремень. Лесу Шишагов связал ещё раньше. Поэтому за лодкой частенько тянется небольшая рыбка, с укреплённой вдоль тела крепкой щепкой. Хитро привязанная деревяшка при рывке разворачивается поперёк, и вечерняя уха варится то из щуки, то из судачка. Иногда рыбку заглатывает крупный окунь. Ставить вершу на ночь Роман не любит, слишком много рыбы в неё набивается, возни на целый день. С дорожкой проще, и рыба каждый день свежая.

Маха растёт, на лес глядя, ростом уже с хорошую рысь, только масть другая. И зубы меняться начали, ещё одна головная боль Шишагову. Мяско теперь с жирком ищет, и хрящей чтобы побольше мелкой досталось. А сколько нервов потратил, пока приучил её живым кормом питаться! Принесёшь ей подбитого суслика, так она с ним играет, а есть и не думает. Пришлось потихоньку приучать, сначала полуразделанными тушками кормить, потом только с надрезом, чтобы кровь сочилась. И только после этого голодная Машка очередную «добычу» съела. На вчерашнем привале изловила в камышах утку. Пока Роман заметил, от птички остались клюв, лапки и горсть перьев. Растёт питомица, радует.

От постоянной мелкой работы пальцы у Ромы стали шершавыми, но ловкими и сильными. Последняя работа — рогожный полог на лодку, в дырочки которого только иглу и просунешь. Не от хорошей жизни плёл, комары заставили. Ночи стоят тёплые, и над камышами гнус облаками вьётся, пришлось изгаляться, рукодельничать. В два слоя сплёл, на дугах в центре лодки укрепил, и на день не снимает. Зато теперь хоть и стоит всю ночь комариный звон в ушах, а до тел путешествующих редкая кровососка добирается. Ну, и на ночь лучше всего на якорь становиться, посреди широкого плёса, на ветерке. Хорошо, что опасность под шальной пароход угодить не слишком велика.

Иногда вечером или на рассвете доносит ветер до них рык Машкиных родичей. Тихий поначалу, рык набирает силу, крепнет, заполняет окрестности и внезапно обрывается кодой. Только эхо, отражаясь от обрывистых берегов, мечется над водой. Сначала, услышав такой рёв, Машка сжималась, выгибала спину и тихо шипела, но когда подросла, пугаться перестала. Встаёт, настораживает уши, подаётся вперёд. Диафрагма сокращается, в горле у неё клокочет, но пока ни разу ещё не зарычала в ответ.

В новой своей жизни Роман привык обходиться без многого, мнившегося раньше совершенно необходимым, в том числе и без соли. Но если была возможность соль добыть, предпочитал пищу, хоть и не обильно, но подсаливать. Поэтому, когда в прихваченном в дорогу кожаном мешочке осталась последняя горсть серого порошка, принялся искать солонец. Самому солёную землю найти — та ещё задача, но вот если за травоядными посмотреть, проследить их тропы, время на поиск может значительно сократиться. Им, в отличие от хищников, соли в пище не хватает. Но по левому берегу второй день тянется меловый обрыв, а справа стеной стоят камыш и рогоз, этим плавням конца и края не видно. В болоте соли уж точно не найти. А на обрыв вскарабкаться вполне возможно, вот по этому овражку, например, ещё и удобно будет.

Роман несколькими быстрыми гребками весла развернул лодку, и повёл её к берегу. Кажется, не сильно себя греблей утруждал, но постоянная практика в течение долгого времени в сочетании с обильным питанием нарастила мышцы на торсе, да и ухватка появилась. Долблёнка куда маневреннее стала, чем поначалу.

Днище с разгону зашуршало осокой, затем заскребло по камням. Нос лодки на метр выполз на берег. Из-под носового настила появилась недовольная внезапным пробуждением Машка, морда заспанная, глаза щурит на свету, глядя на Романа с упрёком: