— Степа, ну где твоя гражданская сознательность? — урезонивала мужа востроглазая Глаша. — Мы тут с то­варищем Колей из ОБХСС раскрываем серьезное пре­ступление, а ты...

— Дык восемь же часов! — засучив рукав до плеча, тыкал в циферблат Степан. — Что ж ты тут, ночевать собралась?

— А что, может и придется, — пальнула глазом в сторону Белухина бойкая молодица. — Как товарищ из ОБХСС скажет, так и будет.

— Ну нет, не бывать тому! — Грозный муж засучил и второй рукав. — Я не погляжу, кто такой этот товарищ Коля. Враз накостыляю! — Степан решительно шагнул к столу. — Слышь, товарищ, — тряхнул Белу­хина за плечо, — ты по какому праву мою женку за­держиваешь?

— Кто, я?.. — Курсант непонимающе моргал воспа­ленными от недосыпания глазами. — Нет, что вы, она может идти. Спасибо, Глаша, идите, я сам управлюсь.

Глаша разочарованно фыркнула и стала шумно соби­раться. Степан сразу остыл, спросил миролюбиво:

— Слышь, друг, неужто всю ночь будешь бумажки мусолить?

— Пока не найду, — вздохнул Белухин. — Что гово­рить — унылая работенка.

— Да уж, не позавидуешь, — посочувствовал Степан и, подхватив жену под руку, направился к выходу. У по­рога обернулся. — Счастливо оставаться!

— До свиданья, Коленька! — стрельнула глазками Глаша и, подталкиваемая могучей дланью мужа, выпор­хнула из комнаты.

18

Крутов гостил у Ирины Пуховой. По-хозяйски закинув ноги на спинку углового дивана, он лениво пролистывал «Огонек». Все, все приедается, в том числе острота и проблемность. Конечно, кто-то еще кидается на свежую прессу, взахлеб поглощает последние откровения эконо­мистов и публицистов. Но он, Крутое, уже порядком устал от словесной эквилибристики, которая ровным сче­том ничего не меняет. У него, Крутова, свой, особый взгляд на жизнь и судьбу. И вообще — нам бы ваши заботы...

Зазвонил телефон — длинно и требовательно. Олег Аркадьевич снял трубку.

— Алле! Вас внимательно слушают... Ирину Влади­мировну? Она вышла, скоро будет. А кто спрашивает, что передать?.. Таня?.. Танечка, извини, дорогая, не уз­нал, очень плохо слышно... Как я здесь оказался?.. Ну, Танечка, это же совсем просто. Мы с Ириной готовимся к отчетному концерту, приходится много репетировать... Ну конечно! Нет, нет, все это гнусные сплетни! Не слу­шай никого, верь мне одному!.. Если бы ты знала, как я по тебе соскучился. Иссох и зачах! Нет, кроме шуток. А ты? Ты, надеюсь, тоже скучаешь? Что, что?.. Много работы? Некогда скучать? Ну, знаешь, это не оправда­ние. У меня работы не меньше, и все же я нахожу время, чтобы думать о тебе. Вернее, я не перестаю думать о тебе ни на минуту. Я люблю тебя, Танечка! Беззаветно и безоглядно! Тебя одну, одну тебя, никого, кроме тебя! Когда приедешь? Через неделю? Так долго?..

Вернулась из похода по магазинам Ирина. Стояла, одетая, в дверях с каменным выражением лица. Ничего не слыша, никого не замечая, Крутов разливался со­ловьем.

— Нет, нет, я не выдержу нашей разлуки, я приеду к тебе. Завтра же. Нет, сейчас же, скажи только адрес!.. Ну, хорошо, хорошо, я подожду... Что, что, говоря громче, ничего не слышно... С мамой?.. — Тон Крутова сразу изменился — из развязно-интимного стал каким-то тревожно-неуверенным. — А что с мамой? Ничего, все нормально. А что может быть? Что, что?.. Ты ей зво­нила? Не отвечает? Странно... Ну, не знаю, может в от­пуск уехала. Она ведь собиралась. Когда видел? По­стой, дай сообразить. Сейчас вспомню... Позавчера! Нет, нет, в воскресенье. Видел и говорил. Да, разговор был нелегкий. Но я на все готов, лишь бы...

Нечаянно обернувшись, Кругов увидел пылающее не­истовым гневом лицо Пуховой. Речь его сделалась од­носложной, прерывистой. 

— Нет, не думаю... Хорошо, я узнаю... Не стоит так волноваться... Уверен — все будет в порядке...

Ирина вырвала трубку, хотела что-то крикнуть неви­димой сопернице, но аппарат уже издавал протяжные гудки.

— С кем это ты так мило ворковал? — Высокая грудь Ирины бурно вздымалась, она тяжело дышала. — Опять с ней? С этой пигалицей писклявой? С этой желторотицей?

Глаза Крутова растерянно блуждали. В мозгу снова и снова вспыхивала навязчивая картина: удар головой... сползающее по стене тело... и этот стон...

«Неужели все-таки?.. И она лежит там мертвая... в пустом доме. И никто не знает... А Таня приедет только через неделю. Что делать? Что делать?»

— ...Если я еще раз услышу! Если ты хоть раз еще посмеешь!..

До Крутова наконец-то дошел смысл слов, которые истерично выкрикивала Пухова. Он вскочил с дивана, схватил ее за плечи и стал бешено трясти.

— Прекрати сейчас же! Мне осточертела твоя дикая ревность. Я буду жить, как считаю нужным. Ходить, куда хочу, встречаться, с кем хочу. И довольно об этом. Хватит! Надоело!

19

Дом, где жила Соколова, Лихарев нашел быстро — когда-то он был здесь частым гостем. Дверь открыл Феликс — худощавый длинноногий подросток с жи­выми умными глазами.

— Дядя Юра! — обрадовался он. — Как давно вы к нам не заходили! Почему?

Юрий Глебович не ответил, и Феликс, интуитивно догадываясь, что эту тему затрагивать не стоит, больше вопросов не задавал.

— Проходите, пожалуйста. Мама скоро будет, она уже звонила.

В гостиной со стены смотрел прямым открытым взгля­дом отец Феликса — Кирилл Родионович Соколов. Под портретом была прикреплена красная подушечка с ор­деном Красной Звезды, полученным посмертно.

Юрий Глебович сел в кресло, Феликс пристроился рядом.

— Ну, друже, как успехи в школе? Ты ведь в вось­мом?

— В девятом, дядя Юра.

— Ах, да! — хлопнул себя по лбу Лихарев. — Из­вини, совсем замотался.

— Так много работы?

— Видишь ли, наш труд оценивается по результатам. Много, мало — не те критерии.

— Понимаю. У вас, как в задачнике: то уравнение с одним неизвестным, то — с двумя.

— С двумя — еще куда ни шло, — улыбнулся Юрий Глебович.

— Могу представить, как все это сложно. У нас, если не получается, можно подсмотреть решение в конце.

— Вам хорошо, — позавидовал майор. — У нас от­вет не подсмотришь, все надо решать самим.

— Но ведь рано или поздно вы находите этого не­известного?

— Как правило, да.

— А бывают исключения из правила?

— Бывают. В виде исключения, — скаламбурил Ли­харев. — Что-то долго нет твоей мамы.

— Ой, совсем забыл! Я же обещал приготовить ужин. Она придет усталая, голодная. Дядя Юра, поможете?

— Что за вопрос? — Юрий Глебович снял пиджак. — Руководи, куховар, я — в твоем распоряжении.

Они прошли на кухню. Феликс снял с гвоздя два фартука, один отдал Лихареву, другой повязал себе.

— Если хочешь порадовать маму, давай испечем кар­тофельные драники. Лады?

— Лады, — согласился Феликс.

Мальчишка принялся чистить картошку, Лихарев на­тирал ее на терке. Когда миска наполнилась до краев, роль шеф-повара взял на себя Юрий Глебович.

— Муку! — скомандовал он.

Феликс достал из стенного шкафчика банку с мукой.

— Сыпь в миску! Так! Еще! Хватит! Теперь щепотку соды, соль. Готово! Где подсолнечное масло? Так! До­ставай две сковороды, посмотрим, у кого оладьи полу­чатся пышней и румяней.

Состязание началось. У Юрия Глебовича было больше опыта, у Феликса — кипучего рвения. Опыт, естественно, перевешивал. Дождавшись, пока оладьи подрумянятся с одной стороны, Лихарев ловко подкинул вверх ско­вородку. Оладьи в воздухе перевернулись и шлепнулись обратно другой стороной.

— Здорово! — восхитился Феликс. — Научите, дядя Юра!

— Это же совсем просто. Смотри — раз! — Лихарев широким блинным ножом поддел оладьи. — Два! — С особым вывертом подкинул сковороду. — И три! — Снова поставил сковороду на огонь.

Феликс попробовал проделать тот же трюк — и, конечно же, оладьи очутились на полу.

— Вот всегда так, — приуныл паренек. — Вчера кот­леты сжег.

— Попало от мамы?

— Немного. Вместо ужина пили молоко. С вареньем. Дядя Юра, а вы откуда знаете, что картофельные оладьи — любимая мамина еда?