В итоге мы окружили котов и загнали их в комнату. Отец вошел в помещение, вооружившись револьвером, оставшимся у него еще с Первой мировой, — он сказал, что револьвер надежнее, чем дробовик. Звучали выстрел за выстрелом, и снова, и снова. Еще не отловленные коты, почуяв, что их ждет, бесновались и орали на весь буш, люди гонялись за ними. В какой-то миг отец вышел из комнаты совершенно белый, губы сжаты, в глазах слезы. Его стошнило. Он долго ругался, а потом вернулся в комнату и продолжил стрельбу. Наконец он вышел. Слуги отнесли трупы в заброшенный колодец.

Некоторые коты скрылись — трое так и не вернулись в наш кровожадный дом и, видимо, со временем одичали. Когда мама вернулась из поездки и сосед, который ее подвез, уехал, она безмолвно и тихо прошла по дому, в котором теперь осталась одна кошка, ее старая любимица, спавшая на ее кровати. Моя мать не просила оставить эту кошку — кошка была старой и не очень здоровой. Но она ее искала, после чего долго просидела, гладя свою любимицу и разговаривая с ней. Потом вышла на веранду. Там сидели мы с отцом; оба мы ощущали себя убийцами. Мать тоже села рядом. Отец дрожащими руками скручивал себе папиросу. Он поднял на жену глаза и сказал: «Этого больше не должно быть никогда».

И я полагаю, что этого больше не было.

Я была сердита из-за кошачьей бойни: наверняка без нее можно было обойтись. Но особого горя не помню. Ведь я была уже закалена: несколькими годами раньше, лет в одиннадцать, я очень страдала из-за смерти любимого котика. И тогда, держа в руках холодное тяжелое тельце, которое всего лишь вчера было необъяснимо легким, как перышко, созданием, дала себе клятву: больше никогда. Но я, помнится, и раньше в этом клялась. Когда мне было три года, рассказывали мои родители, в Тегеране, гуляя с няней, я, несмотря на ее протесты, подобрала на улице и принесла домой умирающего от голода котенка. Говорят, я объявила, что это мой котенок, но родные отказались его приютить, и я с боем добилась, чтобы котенка оставили. Его вымыли в марганцовке, потому что он был грязный; и с тех пор он спал на моей постели. Я не желала расставаться со своим любимцем. Но, конечно, это пришлось сделать, потому что наша семья уезжала из Персии, а кот оставался. А может быть, он умер. Может быть — откуда мне знать? Во всяком случае, где-то в прошлом очень маленькая девочка сражалась за кота и выиграла сражение, и кот стал ее спутником денно и нощно; а потом она его лишилась.

Начиная с определенного возраста — для некоторых с очень юного — в жизни нашей больше не появляются новые люди, животные, сны, лица, события; все это уже было у тебя: они появлялись раньше, пусть в другом обличье, в других одеждах, были другой национальности, другого цвета; но те же, те же, все на свете — лишь отзвук и повторение прошлого; и не бывает даже ощущения такого же горя, какое пришлось пережить ранее из-за исчезновения чего-то, что давно выпало из памяти; горя, проявлявшегося невероятной тоской, слезами круглые сутки, ощущением одиночества, осознанием предательства и всего подобного, — и все из-за маленького, худого, умирающего котенка.

Я болела в ту зиму. Это было очень некстати, потому что пришло время побелить мою большую комнату. Так что меня перевели в маленькую, в конце дома. Дом наш стоял почти на верхушке холма, но не совсем, так что все время казалось, будто он вот-вот соскользнет вниз, на кукурузные поля. В этой комнатке, скорее даже не комнатке, а пристройке к стене дома, дверь вечно была открыта, и окна тоже, несмотря на холодный и ветреный июль при неизменно ясном, голубом небе. В небе всегда сияет солнце; поля залиты светом. Но холодно, очень холодно. Кот, голубовато-серый перс, появился, мурлыкая, на моей кровати и расположился с удобствами, чтобы разделить со мной болезнь, еду, подушку, сны. Когда я просыпалась по утрам, моего лица касалось полупромерзшее постельное белье; меховое одеяло снаружи было холодным; из соседней комнаты доносился запах свежевыстиранного белья — пахло холодом и какой-то химией; студеный ветер наносил пыль к наружной стороне двери, но в сгибе моего локтя примостилось легкое, теплое, мурлыкающее существо — мой кот, мой друг.

За домом, прямо за стеной ванной комнаты, в землю вкопали деревянную бадью, чтобы собирать в нее воду после ванны. На той ферме не было труб, подающих воду к кранам; когда требовалась вода, ее доставляли на повозке, запряженной волами, из колодца, находящегося за несколько миль. В сухой сезон — длящийся месяцы — для полива сада употреблялась только эта грязная вода из ванной. Однажды кошка упала в эту ванну с горячей водой. Она заорала, ее вытащили под холодным ветром, отмыли в растворе марганцовки, потому что ванна была грязной — кроме мыльной воды, там были листья и пыль; потом кошку обсушили и засунули ко мне в постель, чтобы она согрелась. Но она чихала и хрипло дышала, а потом стала обжигающе горячей — у бедняги началась лихорадка. У кошки было воспаление легких. Мы лечили ее всеми лекарствами, какие нашлись в доме, но тогда еще не существовало антибиотиков, так что она умерла. Неделю кошка пролежала у меня на руках и постоянно мурлыкала, дрожащим хриплым тоненьким голоском, который становился все слабее, потом смолкла; она лизала мне руку; открывала огромные зеленые глаза, когда я звала ее по имени и умоляла выжить; она закрыла их, умерла, и ее выбросили в глубокую шахту — глубиной более сотни футов, — эта шахта пересохла, потому что потоки грунтовых вод в какой-то год сменили курс, и нам остался, как мы решили, надежный колодец: сухая, растрескавшаяся скалистая скважина, которая вскоре наполовину заполнилась мусором, консервными банками и трупами.

Как я тогда решила, так и поступила: никогда больше. И я годами сравнивала кошек, которых встречала в домах друзей, в магазинах, на фермах, бродячих уличных котов, котов, сидевших на стенах, или запомнившихся мне котов с той, оставшейся в памяти кошкой, которую никогда никто не мог бы заменить, — с тем ласковым голубовато-серым мурлыкающим созданием, в котором для меня воплощалось само понятие «кошка».

И, кроме того, в течение ряда лет образ жизни не позволял мне обзаводиться ничем, кроме самого необходимого: никаких излишеств, никаких любимых существ. Какие уж тут кошки, если я вечно переезжала с места на место, с квартиры на квартиру. Кошке требуется не меньше, чем человеку, нужен свой постоянный дом.

И только через двадцать пять лет в моей жизни появилось место для кошки.

Мы жили в большой неуютной квартире на Эрлс-Корт. И решили: нам требуется крутой, незакомплексованный нетребовательный кот, способный постоять за себя в той жестокой битве за власть, которая шла на задних дворах и на стенах между садовыми участками и которую мы наблюдали каждый раз, выглядывая из окна во двор. Он должен уметь ловить мышей и крыс или же пусть ест все, что ему дадут. И еще наш кот не должен быть породистым, то есть слабосильным.

Такой набор качеств, конечно, вовсе не подходит лондонским котам, скорее, он характерен для котов из Африки. Например, на ферме мы наливали котам в миску парное молоко, которое приносили ведрами сразу после дойки; любимцам перепадали огрызки с хозяйского стола; но никогда они не получали мяса — этим они сами себя обеспечивали. Если заболевшие не выздоравливали через несколько дней, их уничтожали. И на ферме можно содержать десяток котов, не думая об ящике для нечистот. А уж в их баталиях за сохранение статуса все шло в ход: подушки, стулья, ящик в углу сарая, дерево, клочок тени. Каждый претендовал на свой участок территории и защищал его: от домашних котов, от диких котов, от фермерских псов. Территория фермы доступна любому пришельцу, так что здесь среди животных, бывает, идет больше сражений, чем в городе, где домом или квартирой владеет один кот, в крайнем случае пара котов, и они защищают свои владения от чужих или агрессора. Что происходит между этими двумя котами в пределах пограничной линии — совсем другое дело. Но есть линия обороны от чужаков — это черный ход. Одна моя подруга здесь, в Лондоне, была вынуждена неделями держать в доме туалет для кота, потому что не менее десятка других, рассевшихся по стенкам и деревьям ее сада, поджидали его, чтобы убить. Потом у них изменилась направленность военных действий, и ее кот сумел снова заявить права на свой сад.