Самый лучший, прекрасный, фантастический Город на свете – мой Киев. Самый замечательный муж – мой. Самый интересный, родной, дорогой человек на земле – я сама…

И пусть я трезво понимаю, насколько я, муж, Город, страна далеки от идеала – то, что они мои, для меня в сотню раз ценней какого-то там совершенства!

И дело действительно не в патриотизме, не в нарциссизме, не в слепой женской любви… Просто абсурдно любить не свои, а чьи-то чужие ноги. Пусть даже ноги твоей соседки лучше твоих, разумно ли на этом основании собственноручно делать ей педикюр? Разумно – улучшать и совершенствовать свои конечности, делать зарядку эпиляцию, баловать их кремами и новыми туфельками.

Забота, внимание и желание всего самого лучшего – неотъемлемая часть любви. И хотя самоощущение «мое!» – не равнозначно чувству на «Л», без него любовь похожа на дом, лишенный фундамента.

Самый распространенный и понятный пример – дети. Мало кому нужно объяснять, почему «мой ребенок» в сто крат дороже чужого. И пусть тот, чужой, красивей и умней, вундеркинд и мастер спорта – своя кровиночка все равно дороже. Если же ты вдруг начинаешь возвеличивать сына соседки, считая его лучше родного, или недолюбливаешь родную дочь за отсутствие вопиющих достоинств, налицо большие проблемы. Не столько у ребенка, сколько у тебя самого. Ты плохо умеешь любить других и себя.

Размышляя об абсурдной с точки зрения холодного здравого смысла человеческой способности жертвовать ради детей абсолютно всем – жизнью, карьерой, любовью, деньгами и силами, – я поняла, что Господь Бог все-таки гений. Он нас, на нашем же эгоизме, с детьми и подловил. В большинстве людей заложена способность любить только то, что соответствует понятию «мое!». Полюбив другого, ты сразу проникаешься к нему чувством собственности. Поэтому-то самая сильная и самоотверженная любовь в мире – именно к детям. Поскольку они, как никто, часть тебя. Продолжение тебя. Отражение тебя (ведь они так похожи на маму и папу!). Вначале, неотделимый от материнского тела, ребенок – часть матери в прямом смысле слова. В перспективе же – он идеальный ты. Ты, – но получивший достойное образование и воспитание. Ты, – но достигший карьерных высот и счастья в личной жизни. Ты, словно бы получивший шанс прожить жизнь второй раз, избежав всех неудач и осуществив все мечты…

Не буду напоминать, что твой ребенок – не ты, а все помянутые выше мечты весьма иллюзорны. Важно, что в детях любишь того же – второго – себя, и трудно сказать, чего больше в отношениях отцов и детей – жертвенности или эгоизма. Слишком они неотделимы друг от друга. И сей дивный сплав точно определяется понятьем «мое!».

Есть у меня знакомая. Мы приятельствуем почти десять лет и все эти годы ведем один нескончаемый спор на тему «Можно ли изменять мужу?». Она успела развестись, я выйти замуж, но наша дискуссия не сдвинулась с мертвой точки. Я упрямо повторяю «Нельзя». Она возражает: «Но почему? Не вижу никаких аргументов, кроме абстрактных. Измена – лучшая разрядка, если брак застоялся, стал скучным, превратился в рутину. Ну развлекусь я, пофлиртую, пересплю на стороне и вернусь. Чем я хуже сделаю мужу?» За столь долгое время я озвучила немало ответов на ее провокационный вопрос. Признавая: да, многие мужья могут простить любимой измену. Но принять регулярные измены жены под соусом законного права способны только три типа мужчин – геи, альфонсы и искатели экстраординарных приключений, готовые создать пару а-ля секс-Бонни и Клайд. Проблема лишь в том, что ни с одним из этих сомнительных типов она не желает иметь никакого дела. Приятельница мечтает о патриархальной семье, где муж – глава семьи, сильный, богатый, добытчик и защитник… готовый жить с неверной женой. «Почему ты считаешь, что это невозможно? – повторяет она. – Ведь можно ему объяснить. Он поймет, если не закомплексованный…»

Увы, за истекшие десять лет ее покуда не понял никто, кроме трех упомянутых типов. Но лишь недавно, обдумывая тему «мое», я поняла, каков мой главный аргумент… В той идеальной семье, о которой она так мечтает, муж и жена – одно целое. Твоя половина – столь же неотделимая часть тебя, как рука или нога. Тут есть свои «минусы», но есть и «плюсы». Никто не выбросит собственную руку, пусть даже она регулярно не дает тебе жить – колет, крутит, ноет, болит. Мы можем возненавидеть свою часть тела за причиненную боль, но нам и в голову не придет отрезать конечность только за то, что в данный момент она доставляет нам массу неприятных эмоций. Мы будем заботиться о ней, нянчить, гладить, нежить, лечить и не пойдем на ампутацию до последнего… Не отбросим человека, являющегося частью нашего «Я», – пусть даже он болен, пусть у него черная полоса неудач, депрессия, истерика и на поверхность всплыли все худшие качества характера. Пусть в данный момент в нем нет никаких достоинств и ты почти ненавидишь его – все это искупается архиважным «мое».

Мы часто ощущаем близких частью себя на животном, физиологическом уровне. Мы теряем сон, когда у них неприятности, нам больно, когда у них что-то болит. И если человек, о котором ты можешь сказать «он – это я» изменит тебе, ты почувствуешь себя изнасилованным. Многие, кому довелось пережить подобное предательство партнера, знают: тебя охватывает не только душевная боль, но и странное физическое чувство гадливости и к нему, и, как ни странно, к себе. Как будто над твоим телом надругались. И сколько найдется мужчин, готовых вновь и вновь ощущать себя жертвами насилия благодаря изменам жены (ведь если твою конечность охватывает гангрена, готовая разрушить все твое тело, мы откажемся даже от руки или ноги, чтоб спасти хотя бы себя)? Ответ все тот же: только три типа – геи, альфонсы, искатели маргинальных секс-приключений. Однако, есть и четвертый – тот, кто, живя годами рядом с тобой, не становится тобой, даже в браке держит дистанцию, оставаясь внутри одиночкой. Наверное, по-своему он тоже любит тебя. Но много ли стоит любовь, лишенная кровного чувства «мое»?

«Мое» – не столько чувство собственности, сколько чувство неотъемлемости. И я искренне не представляю, что останется, если отнять от меня мой Город Киев, его церкви, холмы, загадки и тайны? Что останется, если отнять от меня мою маму – ее шутки, бесконечные дизайнерские экспромты, склонность к нестандартным ходам, которая за тридцать лет не перестала меня удивлять? Что останется, если вычесть из меня мои любимые книги, моих друзей, моего мужа, мой дом? Останется ли от меня вообще что-нибудь? Но коли и так, это буду уже не я, – совершенно иной, незнакомый мне человек, которым (благодаря моим книгам, Городу, маме, друзьям) я никогда не стану. Ибо все, что мы определяем понятием «мое», как некий химический элемент, в сочетании с которым мы приобретаем новое качество – лучшее или худшее, как повезет.

Иногда «мое» выращивает нас, иногда вырастает из нас, как трава из земли – это твои дети, твои книги, твое любимое дело. Самый дорогой на свете газон – тот, что я вырастила у себя на даче, собственноручно выполов все сорняки. Само собой, он не самый лучший. Но неизвестно, полюбил бы Пигмалион Галатею, а профессор Хиггинс – несовершенную Элизу Дуллитл, если б они не вложили в них столько душевных сил. И что они любили больше, ставших прекрасными дев или прекрасное дело своих рук – так и останется вечным вопросом.

Эгоистичное «мое!» – превыше совершенства, сильнее любви. Но и самая высокая любовь, со временем, перерастает обычно в глубокое чувство «мое».

Потому «мое» таит все ее опасности – в диапазоне от героизма до преступления. От матери, погибшей, спасая жизнь своих детей, до Хосе, зарезавшего вероломную Кармен… И, признаюсь, я всегда сочувствовала не ей, а ему. Страшно полюбить человека, не способного принадлежать никому. Больно прирасти кожей к чужому. К счастью, испанские страсти скорее исключение из правила. Чаще чувство «мое» заклинивает по мелочам. Мы не слишком охотно отдаем долги (ведь, как известно, «берешь чужое и ненадолго, а отдаешь свое – мое и навсегда»). Мы не пускаем супруга играть в преферанс. И не отпускаем детей, которым пришла пора уйти из отчего дома, – не понимая, они никогда не были нами точно так же, как никогда не перестанут быть частью нас.