Иных собратьев по партии такая риторика отталкивала. Нельсон Рокфеллер называл высказывания Голдуотера опасными и пугающими. Мэр Нью-Йорка Джон Линдзи в интервью «Нью-Йорк таймс» сказал, что ему придется «основательно покопаться в душе», прежде чем принять решение поддержать Голдуотера. И даже экс-президент Эйзенхауэр испытывал немалое смущение; он говорил, что в своих речах Голдуотер «похлопывает по плечу хулиганов, а всем остальным раздает тумаки».

Простое сравнение съездовских речей Рейгана и Голдуотера позволяет услышать грозные обертоны последнего. Голдуотер говорил по преимуществу о партии и об идеологии; в речи, состоявшей из 3100 слов, слово «республиканец» он употребил 32 раза, а Рейган — всего четырежды в речи из 4900 слов (включая цитату из Линкольна и призыв к «республиканцам, демократам и независимым»).

Голдуотер уделил идеологическим проблемам 37 процентов своего выступления, Рейган — 22; с другой стороны, на протяжении почти половины речи он говорил о национальной гордости американцев, Голдуотер же апеллировал к такого рода чувствам в лучшем случае попутно.

Рейган протянул демократам оливковую ветвь мира, он даже Рузвельта цитировал, а республиканцев назвал «партией, готовой объединить всех в стране, кому дороги ценности, воплощенные в следующих словах: семья, работа, добрососедство, мир и свобода». Моя цель, просто сказал он, заключается в том, чтобы «объединить страну, обновить американский дух и чувство цели».

Напротив, выступление Голдуотера стало сугубо партийным манифестом консерватизма. Он заклеймил философию правительства, которая «возвышает государство и принижает гражданина». Он заявил, что равенство, «если его правильно понимать… ведет к свободе», но «если его толковать превратно, что трагически характерно для нашего времени, оно ведет сначала к конформизму, а затем к деспотии». Он поклялся «противостоять концентрации власти, личной или общественной, которая укрепляет подобный конформизм или насаждает подобную деспотию».

Его речь представляла собой панегирик частной собственности и призыв к правительству всячески ее поощрять. «Лишь в святости частной собственности, — говорил он, — видим мы единственно прочное основание конституционного правительства в свободном обществе».

Связывая свободу с «децентрализацией власти», Голдуотер клеймил тех, «кто стремится прожить вашу жизнь за вас», как предшественников тех, кто «божественную волю» подменяет «земной властью». Нападая на Джонсона столь же яростно, сколь Рейган на Картера, он не удовлетворялся простой критикой деятельности оппонента. «Мы, республиканцы, видим не просто политические различия и отмечаем не просто политические просчеты. Эти последние мы рассматриваем как результат абсолютно превратного представления о человеке, его природе и его предназначении». То есть спор, по убеждению Голдуотера, имел мировоззренческий характер.

В то время как Рейган призывал всех под свои национальные знамена, Голдуотер делал оговорки: «Всем, кто искренне готов присоединиться к нам, мы протягиваем руку. Но тех, кто к нашему делу равнодушен, мы в своих рядах не ожидаем видеть ни при каких обстоятельствах. И пусть наш республиканизм будет последователен и неколебим, так чтобы не могли его ослабить или размыть никакие бездумные и глупые ярлыки».

Ну и наконец, можно только поразиться сколь незабываемому, столь и самоубийственному заявлению, сделанному Голдуотером на съезде: «Экстремизм, направленный на защиту свободы, не является пороком. И позвольте мне также заметить, что умиротворение как инструмент достижения справедливости не является добродетелью». Одним-един-ственным жестом Барри Голдуотер вполне успешно лишил себя практически всяких шансов на избрание.

«Оба они, и Рейган, и Голдуотер, — отмечает историк Майкл Герсон, — воплощают дух Запада, но в отличие от чужака и диссидента Голдуотера Рейган был своим парнем. У одного был талант к откровенности, у другого, как бы сказать, талант быть счастливым. Ясно, кому достанется награда Америки. Голдуотер покорил партию. Рейган покорил страну, главным образом за счет того, что сумел сгладить острые углы 1964 года».

Голдуотер дорого заплатил за свое отступничество в нападках на своих же союзников-республиканцев, из которых никто не оценил его острый язык и сарказм. Губернатор Пенсильвании Уильям Скрэнтон, бросивший Голдуотеру запоздалый вызов за право представлять партию на президентских выборах, назвал философию выходца из Аризоны «безумной пестрой смесью абсурда и опасных взглядов», добавив, что Голдуотер «слишком легко предлагает ядерную войну как способ разрешения конфликта». Когда Нельсон Рокфеллер и другие попытались сгладить нанесенный ущерб призывом к формальному осуждению экстремизма, возникший в результате этого скандал среди делегатов стал настоящим телевизионным спектаклем, напугавшим всю Америку и возродившим мрачные воспоминания о фашистах-коричневорубашечниках (на съезде республиканцев эта инициатива не прошла, и ее в конце концов осуществили демократы).

Будущий президент Джордж Х.У. Буш в поминальном слове по несбывшемуся президентству Голдуотера, обнародованному в журнале «Нэшнл ревью», набросал необычный психологический портрет его сторонников. «Негативный образ» Голдуотера Буш объясняет тем, что он, как говорится, «немного чокнутый». «Колеблющегося избирателя, — пишет Буш, — запросто может прихватить какой-нибудь сильно нервный тип с антиджонсоновской брошюрой или подстрекательским памфлетом под мышкой. Колеблющийся избиратель не получит сколько-нибудь ясного представления о позиции Голдуотера, вместо него он получит какого-нибудь фанатика, готового растерзать Линдона. Голдуотер не хотел отменять социальное страхование, но некоторые из его наиболее решительных сторонников хотели. Он не хотел бомбить здание ООН, но они хотели. Они пропагандировали свои взгляды от имени Голдуотера и до смерти напугали рядового беспартийного совестливого обывателя».

В свое время поражение Голдуотера представлялось результатом экстремизма — как его собственного, так и — что отмечает Буш — его приверженцев. В большой степени это верно. Проголосуй Голдуотер за ратификацию Договора о запрещении ядерных испытаний и за Акт о гражданских правах, не рассуждай он публично о добровольной страховке и тактическом ядерном оружии, шансы его на избрание сделались бы гораздо выше.

Загнанный в угол собственными высказываниями, Голдуотер на протяжении всей кампании вынужден был защищаться от обвинений в экстремизме. По его собственным словам, «стратегию борьбы со мной построили на страхе, который я вызываю». Но это, как ни взгляни, его собственная вина. Если умение Рейгана непринужденно посмеяться над оппонентом оживило дух политического сезона 1980 года, то скрипучий стиль Голдуотера, его способность наживать врагов и, напротив, неспособность донести до рядового американца суть своих идей легли тяжелым бременем на всю его кампанию. Голдуотер проиграл, и проиграл тяжело, получив всего 27 миллионов голосов против 43, поданных за Джонсона. Но он сам выписал себе рецепт поражения.

Каковы же уроки кампании Барри Голдуотера? Один, разумеется, — стиль. Мрачная манера, агрессивный тон — возникало чувство, словно за каждым углом притаился враг, — сыграли свою роль. Особенно опасна такая манера для человека принципа, призывающего к тому же к радикальной смене курса: чтобы достигнуть успеха, идеолог должен быть гибче, нежели соглашатель, и мягче, нежели шарлатан. Лишь ценой концентрации всего политического мастерства он может выковать из последовательности победу.

Вместо того чтобы переступить через идеологию и взять на вооружение символы национальной гордости, да еще сдобрить их изрядной долей оптимизма, как это сделал Рейган, Голдуотер двигался узким коридором, оставаясь в четырех стенах собственной идеологии — и в конце концов так там и испустил политический дух.

Больше тридцати лет пришлось ждать Уинстону Черчиллю, прежде чем мир упал к его ногам. Подобно Рейгану, он упрямо держался позиций, сформированных в годы изгнания. Мир сам пришел к нему. Правда, для этого понадобился определенный толчок.