– Что же вы, прелестница, не торопитесь забросать меня уничижительными эпитетами? Язычок замерз? Ну да, и меж стройными ножками холодит… Если испытываете такую потребность, драгоценная Оленька, не стесняйтесь, ругайте меня на чем свет стоит, я вам не запрещаю, напротив, интересно будет послушать…

Язык у него во рту выглядел самым обыкновенным, человеческим – но Ольга уже понимала, что столкнулась с чем-то другим. Несомненно, именно граф был здесь хозяином, а камергер Вязинский, в сущности – мелкая сошка, мозгляк, нечто ничтожное и незначительное, слуга…

– Вы были приятны на вкус, красотка, – сказал граф почти равнодушно. – Но мне скучно уже, честно говоря… Мишель, вы уж сами распоряжайтесь…

Слышно было, как он удаляется неторопливым, легким шагом. Возле пыточного стола опять объявился камергер, глядя на Ольгу с той же кривой улыбочкой торжествующей мелочи:

– Ну что? Отпробовала настоящего?

– Ты тут все равно ни при чем… – воскликнула Ольга срывающимся голосом. – Ты-то служишь, как ученая собачка за колбасу… Ну? Еще хочешь? Пользуйся случаем, пока я связанная… По-другому у тебя вряд ли получится…

Она не стремилась геройствовать: просто-напросто понимала, что ей больше нечего терять. У иных это вызывает панику и страх, а Ольгу осознание того печального факта, что ей, похоже, пришел конец, бросило в откровенную, веселую злость. Помирать, так с музыкой. Не ползая в ногах.

Было и другое соображение: а вдруг камергер, разъяренный до крайности, ее попросту убьет каким-либо образом? И все сразу кончится…

– Вы оказались бездарным и непроходимо скучным любовником, господин камергер, – продолжала она в осуществление плана. – Меня от вас тошнит… Как права я была, что не согласилась вам отдаться прежде – ощущения оказались бы не из приятных…

Кажется, он все же усилием воли держал себя в спокойствии. Долго смотрел на нее, кривя губы, мечтательно улыбаясь, потом крикнул:

– Степан!

Показался бородатый великан, уже сменивший палаческий кожаный фартук на прежнюю вышитую рубашку, – щеголь, чтоб ему убиться на ровном месте…

– Если ты рассчитываешь, что я тебе тут же перережу глотку, то такой милости не дождешься, – сказал камергер. – По секрету признаюсь, меня так и подмывает прикончить тебя на месте, но это нарушит все планы… Дистилляция, учено говоря… – он заговорил деловито, сухо, чеканя слова. – Времени, конечно, мало – но оно исчисляется не часами и днями, а неделями. Здесь, в доме, двадцать восемь человек быдла, вот вроде этого, – он небрежно указал на невозмутимого Степана, пялившегося на Ольгу с видом голодного нищеброда, узревшего в витрине ресторана отлично зажаренный бифштекс. – И ни один из них тебя не минует. Я их к тебе в очередь буду выстраивать, по дюжине в день… За пару недель я из тебя сделаю не просто грязную шлюху, а подстилку, с которой вытворяют все, что только способно измыслить грязное воображение. Потом посмотрим, что получилось. Если окажется недостаточно, еще через пару недель ты придешь в надлежащую кондицию, не то что словечка поперек не пискнешь – по первому жесту будешь вытворять такое… Я из тебя сделаю такое… Степан!

– Да, барин…

Не отводя глаз от Ольги, камергер сказал торжествующе:

– Нынче же и приступай, голубчик. Пусть малость оклемается, а там отбери человек пять – и валяйте. Слышал, как она тут пыталась дерзить? Вот и сделайте так, чтобы у нее подобные стремления отшибло решительно и бесповоротно. Уловил?

– Не извольте беспокоиться, – прогудел Степан, ухмыляясь. – И орать будет, и маму звать, и живенько шелковой станет.

– Ты уж там… поразнообразнее и обстоятельно.

– Не извольте беспокоиться, уработаем сучонку…

– Ну, убери ее…

Степан проворно развязал ремни, рывком сдернул Ольгу со стола, поставил на ноги, сунул в руки дерюжное платье и подтолкнул к двери. Она брела, шатаясь, чувствуя кровь на разбитых губах, боль от многочисленных укусов и ссадин. Великан бесцеремонно подталкивал ее в спину, бормоча:

– Шагай-шагай, не прибедняйся, подумаешь, двух пропустила…

Тем временем Ольга трезво рассуждала: если очень постараться, можно все же зубами раскромсать дерюгу на полосы, свить петлю – ну, а прикрепить ее к оконной решетке будет уже нетрудно. Грех, конечно, если судить по-христиански, но что поделать… Или, может, вплотную подойти к медведю? Будет, конечно, больно и жутко, но все, надо полагать, кончится очень быстро…

Бесцеремонно огладив ее пониже талии, Степан хохотнул:

– Ну, полежи часок, оклемайся. А потом я тебя первым подомну и так отделаю, что водой отливать придется. Ты, сучонка, даже сейчас привлекательная, так что готовься. Мы барским затеям, может, и не обучены, но в парижских блядских домах гуливали, сопровождая барина в сей веселый град. Ох, я ж на тебе душеньку отведу, такому научишься…

Мастерить петлю слишком долго, отстраненно прикидывала Ольга. Могут прийти раньше. Если у них будет достаточно времени – а так оно и есть – в конце концов и в самом деле превратят в такое, что и жить не стоит. А впрочем, и так не жить… Значит, медведь. Господи, ну что же ты меня оставил-то, я ж искренне пыталась делать что-то доброе…

Степан сильным толчком в спину отправил ее в прежнюю темницу и с грохотом захлопнул за ней дверь. Завизжал засов.

Она так и стояла у входа, не сделав ни шага, нагая, в тесно обхватившем ее талию чародейском пояске, держа в опущенной руке дерюгу. Четких, ясных мыслей не было – но что-то робко ворохнулось в сознании, и где-то глубоко-глубоко затеплилась надежда…

Камергер оказался забывчив: под потолком все так же горели гроздья зеленых комочков холодного света, медведь стоял в прежней позе, словно набитое искусным мастером чучело, а в воздухе висела полоска зеленого свечения, длиной с пол-аршина. Ольга не могла еще осознать, о чем думает и на что надеется, но поддалась некоему зову.

Пальцы разжались, и дерюга упала на пол. Не обратив на это внимания, Ольга, как завороженная, шагнула вперед, ведомая каким-то непонятным ощущением, – и, протянув руку, решительно ухватила двумя пальцами кончик светящейся полоски, словно обычную ленточку из косы…

И полоска ей поддалась, как обычная ленточка! Ольге не удалось скомкать ее, зажать в кулак. А потом полоска исчезла из руки, и не нужно было разжимать пальцев, чтобы это увидеть, Ольга знала и так…

Медведь, обретя свободу движения и способность соображать, не замедлив, рванулся к ней, и Ольга едва успела отпрыгнуть на безопасное расстояние. Ноги не держали, и она опустилась на пол, тяжко вздохнула. В глазах стояли слезы, хотелось разреветься самозабвенно и обильно, но девушка пересилила себя.

Когда ленточка растаяла в кулаке, Ольге показалось, что она ощутила некий толчок. Осознать его по-прежнему не удавалось, однако что-то определенно изменилось, будто прикосновение к обрывку магии вдохнуло в нее… бодрость? уверенность? силу? Совершенно непонятные процессы бурлили в мозгу. Но ей теперь было легче.

Силы возвращались, хотя и медленно. Оглядев свое истерзанное тело, Ольга горько покривила губы: правда, к счастью, чувствуется, что нутро ей все же не выжгло этим непонятным холодом. Там и сям ощутимо побаливает, подонки постарались на совесть, но ничего, переживем…

Не обращая внимания на бесновавшегося медведя, она отчаянно прислушивалась к себе, будто пытаясь расслышать призыв, прозвучавший на пределе человеческого слуха.

А если… Вспыхнула отчаянная надежда, но тут же пропала, когда после нескольких попыток выяснилось, что все обстоит по-прежнему удручающе и прежние способности к ней не вернулись. И все же, все же… Некая слабинка ощущалась в окружающем, некая щель…

Потом ее обожгло. Мысль была смутной, невыразительной, невнятной… а если попытаться сделать ее четче, рассмотреть поближе?

Ольга так и сидела с закрытыми глазами, привалившись к холодной неровной стене. Происходившее у нее в сознании как всегда, не могло быть выражено человеческими словами и понятиями. Самая ближайшая аналогия – как если бы человек медленно-медленно, с превеликими усилиями, царапал, пробивал булавкой или чем-то похожим, крохотным, слабосильным, однако острым нечто вроде толстой глиняной стены. Выцарапывал по крошечке, пробивал крохотные дырочки, соединяя их в одну, методично и упрямо стремился проделать отверстие… нет, не затем, чтобы вырваться: просто-напросто заглянуть хоть одним глазком за преграду.