Она недобро улыбнулась:
– Вы намерены оказать сопротивление двум жандармским офицерам, явившимся по именному повелению?
Генерал, судя по его жалкому виду, никакого сопротивления оказать не мог – он попросту оцепенел от ужаса, как настигнутый ястребом зайчонок. Ольга, естественно, не испытывала к нему ни малейшей жалости: он приятельствовал с людьми – и притворявшимися людьми существами, – сломавшими ей жизнь…
– Поручик, – сказала она, не оборачиваясь. – Помогите его высокопревосходительству отпереть тайник…
Фельдмаршал, обрадованный, что и ему наконец-то удастся сыграть некую роль в событиях, придвинулся к сидящему, без малейших церемоний сграбастал его за эполет и, склонившись с грозным лицом, сказал властно:
– Ключик позвольте… – и подпустил металла в голос: – Что ж, прикажете кликнуть из коридора нижних чинов, чтобы карманы вам вывернули?
– Как вы смеете… – севшим голосом пробормотал генерал. – Я все же являюсь…
– Да полноте, сударь, – сказала Ольга тоном, каким объясняются с совершеннейшим ничтожеством. – Вы в данную минуту являетесь не более чем лицом, всерьез заподозренным в соучастии не только в военном заговоре, но и в покушении на цареубийство. Если Панафидин вас оклеветал и никаких бумаг предосудительного характера у вас в столе нет, я, конечно, извинюсь должным образом и готов буду снести любое взыскание начальства. Но если бумаги сыщутся у вас в столе, уж не посетуйте на дальнейшее… Ключ!
Генерал принялся расстегивать высокий ворот мундира, и Ольга забеспокоилась, как бы его, чего доброго, не хватил удар – но, как тут же оказалось, Сперантьев попросту держал ключ на шнурке от нательного креста, что было довольно предусмотрительно. Когда он, путаясь, неуклюже потащил шнурок через голову, Ольга быстро ему помогла, обошла кресло, присела на корточки и распахнула дверцу из темного дерева, украшенную финтифлюшками из позолоченной бронзы и накладным узором из более светлых деревянных фестонов.
За ней оказалась другая дверца, металлическая, с узкой замочной скважиной, прикрытой фигурной накладкой. Отодвинув накладку в сторону, Ольга сунула в скважину ключ с затейливой бородкой, осторожно повернула его, еще раз…
Послышался мелодичный звон, и дверца чуточку отошла. Используя повернутый в замке ключ как ручку, Ольга проворно ее распахнула. Там, внутри, лежала аккуратная стопа бумаг – внизу большие по размеру, сверху меньшие… а на них помещалось несколько обтянутых синим и черным бархатом футляров, круглых и продолговатых, с крохотными застежками, то ли золочеными, то ли золотыми.
– Господа, – произнес генерал вовсе уж упавшим голосом, дребезжащим и тусклым, как огонек лучины в окошке одинокой деревенской избенки. – Там пистолет, в левом ящике… Будьте так великодушны и позвольте воспользоваться… Репутация, имя, положение в обществе, господа… Искупить, так сказать…
– Поручик, – не вставая, сказала Ольга. – Проследите, чтобы господин генерал, не дай бог, не улучил случай… искупить грехи свои тяжкие…
– Будьте благонадежны, ротмистр, – весело отозвался Фельдмаршал и, судя по звукам короткой возни, какие-то меры предпринял незамедлительно.
Достав синий круглый футляр с куполообразной крышкой, Ольга выпрямилась. Открыла крышку и замерла в женском, ничуть не наигранном восхищении: на синем бархате переливались острыми лучиками крупные бриллианты княгининого фермуара, окружавшие продолговатый индийский изумруд…
Она опомнилась и дальше уже играла: стоя вполоборота к генералу – его руки бесцеремонно и крепко прижимал к столу Анатоль, – следя краем глаза за лицом хозяина кабинета, принялась созерцать драгоценность с вовсе уж завороженным видом, приоткрыв рот, округлив глаза.
– Бог ты мой, – произнесла она громко, не отрывая взгляда от драгоценных камней. – Да тут, если подумать, мое жалованье не менее чем за пару сотен лет беспорочной службы… Не правда ли, поручик?
– Ежели не за триста, – поддакнул Анатоль, тоже в восхищении рассматривая камни (и, насколько могла Ольга заметить, чуточку ослабив хватку сжимавших генеральские запястья рук).
– Как несправедливо все же устроен мир, – продолжала Ольга все так же громко, с философской грустью. – Мы с вами, поручик, вынуждены нести нелегкую службу, подобно, что уж там, сторожевым собакам… а этот господин преспокойно держит в столе такие ценности… И ведь они все равно пропадут, поручик. Когда мы займемся бумагами, там определенно найдется такое, что даст повод для ареста и обыска… сюда нагрянет целая орава чиновников, а российский чиновник – существо известное и предсказуемое. Могу об заклад биться, что часть этого великолепия – если не все – моментально исчезнет в их бездонных карманах… А жаль. Такое великолепие… Вам не грустно, поручик, оттого, что эти прекрасные камни без зазрения совести присвоят алчные людишки?
– Грусть моя, господин ротмистр, описанию не поддается, – печально изрек Анатоль. – Какая прелесть… Ну чего вам не хватало, генерал, с такими-то сокровищами? Вы и так благоденствовали, баловень судьбы… В то время как мы, жалкие офицеришки с ничтожным жалованьем и убогими именьицами…
Наблюдая за лицом генерала, Ольга с триумфом отметила, что на нем стало появляться выражение, которого он и ждала: надежда. Он как-никак видывал виды, был неглуп и хитер, опомнившись от первого страха, несомненно, стал лихорадочно искать выход… точно, надежда!
Она отвернулась и вновь залюбовалась камнями, поворачивая футляр в руках, прищелкивая языком в знак совершеннейшего восхищения, качая головой…
Лицо Сперантьева тем временем менялось и менялось: заметив ее интерес к драгоценностям и несколько овладев собой, он наверняка стал припоминать, что, по чьему-то меткому выражению, строгость законов российских смягчается небрежным их исполнением, и, как человек, обладающий житейским цинизмом, не мог не знать, что в империи берут все, за исключением разве что государя императора…
Надежда на лице генерала помаленьку переходила в уверенность – или, по крайней мере, намек на таковую. А это означало, что дело сдвинулось…
– Господин ротмистр, господин поручик… – начал генерал осторожно, готовый в любой момент пойти на попятный. – Если я правильно вас понял, ваш визит ко мне вызван исключительно уверениями полковника Панафидина, будто в столе у меня находятся некие… предосудительные бумаги?
– Совершенно верно, – сказала Ольга.
Она поставила раскрытую коробку с фермуаром на стол, достала продолговатый футляр, в котором покоилось колье, и залюбовалась им столь же демонстративно.
– Господин поручик, – мягко произнес генерал, – вас не затруднит убрать руки и не держать меня более? Право слово, я вовсе не намерен… совершать глупости… особенно теперь, когда, сдается, имею дело со здравомыслящими людьми…
Ольга, посмотрев на сообщника, чуть заметно кивнула. Фельдмаршал отпустил сановника, но сварливо предупредил:
– Смотрите у меня, я буду наготове…
– Итак, господин ротмистр… – сказал генерал довольно уверенно. – Из ваших слов вытекает: если вы, вернувшись, доложите по начальству, что ничего предосудительного не отыскали, гнусный навет с меня будет снят?
– Пожалуй, – кивнула Ольга.
– Будем откровенны, как офицер с офицером, – продолжал генерал, уже даже слегка улыбаясь. – Здесь, в ящике, и в самом деле лежит парочка бумаг… о, совершенно невинных, но могущих в сложных обстоятельствах чьему-то взбудораженному воображению показаться… гораздо более серьезными и предосудительными, чем они есть… Время сейчас напряженное, после известного прискорбного недоразумения на маневрах иные учреждения и облеченные властью люди готовы действовать опрометчиво, не вникая в тонкости… А ведь бумаги эти – совершеннейший пустячок! Иногда пожилые, солидные люди в чинах и званиях увлекаются разными дурацкими… прожектами столь же рьяно, как юные поручики… Но должно же понимать разницу меж безответственной болтовней юнцов и забавами скучающих генералов…
– Предположим, я начинаю понимать эту разницу, – сказала Ольга. – И что прикажете делать?