– От всей этой истории определенно попахивает, – сказал Анатоль сочувственно. – Никак не похоже, чтобы покойный генерал такое сделал, это какая-то интрига…

Ольга сердито бросила:

– Я совершенно уверена, что купчая подделана… только доказать это нельзя. Никому я ничего не докажу, а если попытаюсь, затянется надолго…

– Вот и я говорю, – сказал Анатоль мягко. – Мы уедем в Европу. Фальшивый заграничный паспорт для тебя, в конце концов – не столь уж труднодобываемая вещь. А уж в Европе… Если хочешь, можешь даже стать графиней. Я не шучу. В Вене обитает один примечательный субъект, напрочь разорившийся граф из очень старого рода. В поисках средств к существованию он давненько уже открыл оригинальный источник дохода: пользуясь недочетами и прорехами в законах Австрийской империи, официальнейшим образом удочеряет… либо усыновляет нуждающихся в титуле людей. Насколько мне известно, он наплодил уже не менее трех дюжин натуральнейших графов и графинь. Разумеется, за очень приличное вознаграждение. А когда ты станешь австрийской графиней, крайне трудно будет тебя связать с беглой крепостной девкой камергера Вязинского… А уж в Европе, чует мое сердце, мы с тобой сможем многого добиться…

Ольга молчала, вертя в пальцах круглый бокал на высокой тонюсенькой ножке.

– Что ты об этом думаешь?

– А что я могу думать? – пожала она плечами. – Мне ничего более и не остается…

Она встала и отошла к окну, за которым уже сгущались сыроватые сумерки. Горечи не было, скорее уж некоторое возбуждение в ожидании жизненных перемен. В прежней жизни не оставалось ничего, о чем стоило бы сожалеть – разве что следовало, навестив свой домик на Васильевском с соблюдением всех предосторожностей, забрать оттуда загадочный медальон, единственное звено, связывающее ее с таинственными родителями. Ну что ж, значит – Европа. Лишившись колдовского дара, не особенно и поборешься с камергером и его шайкой, так что Анатоль кругом прав, нужно побыстрее покинуть Петербург…

За ее спиной раздались неспешные шаги – слишком неспешные, чтобы быть спокойными, и Ольга легонько улыбнулась в темноту: как всякая женщина, она могла предугадать события с превеликой точностью. Вот и сейчас прекрасно знала, что вскоре произойдет.

Самое главное – она не имела ничего против.

Когда ладони Анатоля легли на ее плечи, Ольга не пошевелилась, лишь спросила тихо:

– И это весь долгий срок, на который тебя хватило, чтобы сдерживаться?

– Знаешь, у тебя в голосе сейчас есть что-то, что придает уверенности…

– У меня печаль в голосе, – сказала она, улыбаясь. – Я – одинокое, беззащитное, слабое создание, совершенно потерянное в этом жестоком мире…

– Вот уж нет, – сказал он хрипло, все увереннее обнимая Ольгу и прижимая к себе. – Я не знаю, что в тебе кроется, что ты такое, но ты настолько не похожа на других… У меня голова кругом идет…

– И ты, разумеется, говорил это всем, кого собирался очаровать…

– Ничего подобного, я… Оленька…

– Да верю, верю, – сказала она, оборачиваясь к нему лицом. – И ничего не имею против…

Поначалу он действовал осторожно, скованно, словно опасаясь ее испугать страстным напором – но, вскоре уловив, что на его поцелуи и ласки отвечают с достаточной опытностью, стал и смелее, и предприимчивее. Пока он расстегивал на ней рубашку, Ольга не отрывалась от его губ и, ощутив нетерпеливые ладони на своей груди, подумала мельком, что жизнь все же как-то налаживается…

Пробуждение выдалось самое безмятежное – Ольга пребывала, как сразу вспомнила, открыв глаза, в безопасном месте, и жизнь пока что складывалась, и крыша над головой имелась, и не было нужды пробавляться сухой корочкой с родниковой водой, и преследователей не наблюдалось поблизости, и рядом сонно посапывал не только человек, на коего можно полагаться, но и неплохой любовник, не обманувший ее ожиданий…

Вышепомянутый индивидуум вскинулся вдруг с придушенным воплем, хватая воздух руками, сел в постели, озираясь, не сразу вернувшись в реальность. Увидев Ольгу, блаженно обмяк, опустился на подушки и уставился в потолок с видом полного довольства жизнью. Идиллия, а? Словно в пасторальном романе аббата Бенуа о счастливых пейзанах…

– Тебя, часом, не разъяренный Сперантьев преследовал, требуя вернуть брильянты?

– Хуже, – сказал Анатоль, слегка поеживаясь. – Привиделось вдруг, будто все почудилось, а на самом деле не было ни брильянтов, ни тебя…

– И о чем же ты больше сожалел, позволь спросить? – лукаво прищурилась она.

После чего была сграбастана, опрокинута на спину, жарко расцелована и некое неотмеренное, но безусловно долгое количество времени тихонечко постанывала в объятиях опытного любовника, отвечая со всем пылом. Когда страсти улеглись и они лежали молча, умиротворенные, наконец-то последовал ответ, о коем следовало догадаться заранее:

– О тебе, конечно. Камушков на свете много, а вот ты… – он искренне рассмеялся. – Вот что делает с человеком предосудительный образ жизни. Будь ты по-прежнему благонравной барышней из хорошего дома, а я – блестящим, но ординарным гвардейским поручиком, мы ведь могли и не дойти до такого… уж наверняка. Вообще могли разминуться, как две лодки на Неве…

– Пожалуй, – согласилась Ольга.

И подумала про себя, что она в «предосудительный образ жизни» окунулась помимо собственного желания – но это ни о чем не говорит, всего лишь констатация факта. Анатоль оказался хорошим любовником, на него можно полагаться в опасных делах, а значит, они надолго связаны одной веревочкой: чем-то это напоминает известную истину о том, что основанный на трезвом расчете брак гораздо прочнее и счастливее того, что берет начало в пылкой любви…

– Что ты хмуришься?

– Да не дает мне покоя вчерашняя сцена со Сперантьевым, – сказал Анатоль после некоторого колебания. – Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы, слушая тебя, дорисовать картину… Значит, все же имеется некий заговор? И все серьезнее простого покушения на государя?

– Знал бы ты, насколько… Прости, но у тебя такой вид, словно ты задумался, нельзя ли извлечь из этих знаний какую-нибудь выгоду…

– Мысль такая наличествовала, – признался Анатоль, чуть вымученно улыбаясь. – Но, вспоминая некоторые прозвучавшие из твоих уст имена и домысливая… Из таких дел лучше и не пытаться извлечь что-то для себя. Чересчур рискованно.

– Рада, что ты это понял, – сказала Ольга. – То, что нам вчера удалось, случается только раз. Никаких сомнений: Сперантьев кинется к друзьям, расскажет все… А поскольку я наврала насчет следствия и арестов, все они на свободе и в полной силе, могут нас стереть в порошок, не особенно и напрягаясь.

– Согласен. Потому-то и намереваюсь побыстрее уехать в Европу. У человека полета камергера наверняка сыщется превеликое множество собственных шпионов и сыщиков, они тебя уже наверняка ищут по Петербургу…

«Ты и не представляешь, – подумала Ольга, – кого он может пустить по моим следам: созданий, от которых не спасет ни шпага в трости, ни лучшие кухенрейтеровские пистолеты… стойте, стойте, а если попробовать серебряные пули?»

– Послушай, – сказала она, тщательно взвешивая слова. – Ты уже несколько лет вращаешься в довольно… специфическом обществе. Многое должен знать, много чего наслушался. Ты никогда не слышал, чтобы в Петербурге потаенно действовали силы… ну, скажем, не вполне человеческие?

– О господи! – с досадой сказал Анатоль. – И ты туда же? Оленька, ты мне представлялась умной, трезвомыслящей, этакой современной амазонкой… Неужели и у тебя голова забита мистикой, почерпнутой из английских готических романов? Нечистая сила, шмыгающая в потемках по залитым зловещей тьмой, окутанным таинственным мраком улицам Петербурга… Есть у меня один знакомый, некто Артамонов… о нет, не из наших, но собеседник интересный, собутыльник неплохой, остер на язык, умен, начитан, много путешествовал и повидал… Так вот, есть у Николаши Артамонова этакий пунктик: когда превысит меру горячительного, любит загадочными намеками и полупризнаниями излагать завлекательные истории о всякой бесовщине, якобы правящей бал в ночном Петербурге. Если бы не эти забобоны – прекраснейший человек. Вот уж он к подобной мистике отнесся бы с самым живейшим интересом. А я, прости, ни во что такое не верю… в наш-то век? Стыдно. Электрические машины, суда, плывущие посредством механизмов, гальванический телеграф, а теперь еще и чугунная дорога, по которой опять-таки посредством пара двигаются самобеглые экипажи… И на фоне всего этого прогресса – дедовские побасенки о бесиках? Неужели ты всерьез…