— Николай Пантелеймонович, проходите, пожалуйста, запросто, по-соседски, — сразу подступилась к приставу Карамышова. — Сейчас я вам все расскажу. Вот как все было…

Ты, Капитолина Матвеевна, того… погоди! — оборвал ее пристав. — Мы сейчас не соседи с тобою. Я — лицо должностное. А ты — свидетельница. Поняла? И порядок здесь такой: я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Это дело следственное! Уголовное! Рассказывай, как все было.

— Я легла спать… помолилась… Я ведь и вас поминаю всякий день, Николай Пантелеймонович…

— Ну, будет об этом! Дальше что?

— Дальше… я помолилась и легла спать…

— Святые угодники! — пристав едва не спугнул уже притихших после давешнего крика замоскворецких собак. — По делу говори, Капитолина Матвеевна! По делу!

— Упокойник! — выпалила купчиха.

— Что упокойник?

— В мезонине лежит упокойник… жилец мой… В кровавой луже.

— Ты что, поднялась в мезонин и увидела, что там лежит мертвый жилец?

Купчиха, страшась опять сказать что-нибудь невпопад, согласно кивнула головой.

— А зачем ты пошла в мезонин? Услыхала чего?

— Да… я легла спать… — испуганно закивала купчиха.

— Помолилась!.. Да ну же, дальше!

— И тут слышу: наверху как чего-то грохнется. Так что домишко мой подпрыгнул. Я вскочила и вперед к образам — Заступнице молиться. А потом тихонечко прокралась наверх. Стучу к жильцу — тишина. Открыла дверь… а он лежит возле стола… не дышит…

— А почему ты узнала, что он не дышит?

— Да какой дышать, когда у него мозги наружу.

Пристав снял фуражку и протер лоб платочком.

— Теплая ночь какая. Будто летом. Ну пойдемте, посмотрим… что там…

В этот момент в проеме калитки показалась длиннополая тень. Фарид покорно посторонился. Тень мягкими шажками приблизилась.

— Батюшка, благословите, — тотчас сложила руки лодочкой Карамышова.

Священник перекрестил ее и позволил приложиться к руке.

— Не вовремя вы, отец Александр, — пробурчал пристав.

— А у паствы неприятности всегда не вовремя, — ответил священник. — Мой двор граничит, как вы знаете, с двором Капитолины Матвеевны, и я пришел рассказать, что видел и слышал. Может быть, вам какая польза будет?..

Пристав поморщился, чего, впрочем, никто не заметил впотьмах.

— Ну что вы там видели? — спросил он.

— Прежде всего, я услышал сильный грохот. Не знаю даже, с чем сравнить. Будто рт обрушенья чего. Через некоторое время закричала Капитолина Матвеевна. Но главное — когда я уже оделся и вышел из дому, я увидел, как из двора Капитолины Матвеевны через забор в мой двор перескочил человек. Меня он не заметил.

Он прошел через весь двор и спокойно вышел в калитку, туда к нам — в Екатерининский.

— Ясно. Это был убийца, — заключил пристав. — Вы хорошо его разглядели?

— Я вовсе его не разглядывал. Вот вообразите, сейчас в дюжине шагов от нас пройдет человек — сможем мы его разглядеть? Я думаю, что вы и меня не сразу разглядели, когда я появился у калитки.

Батюшкины доводы были убедительными, отчего пристав расстроился пуще прежнего.

— Ладно, — сказал он. — Пойдемте поглядим, что там наверху… Вы, отец Александр, не уходите пока. Может быть, еще понадобитесь. Или ступайте с нами, если желаете.

Они поднялись в мезонин. У двери жильца все нерешительно остановились, каждый надеялся, что кто-нибудь другой, а не он откроет дверь и первым войдет в комнату, где лежал убитый. Капитолина Матвеевна вообще держалась позади мужчин. Когда пауза затянулась, пристав не выдержал и распорядился:

— А ну-ка, Гузеев, отвори…

Нижний чин покорно исполнил команду и, придерживая саблю, переступил порог. Остальные неслышно, словно боясь кого-то разбудить, вошли за ним в комнату и застыли.

С минуту все стояли, совершенно оцепенев и не в силах оторвать взора от зловещей темной лужи с пугающими сгустками, разлившейся возле стола.

— А где же труп? — обернулся Гузеев к Артамонову.

Студент медицинского факультета Григорий Вало-вик снял комнату у купчихи Карамышовой полгода назад. До этого он квартировал в Хамовниках, у одного шорного мастера. На его беду, шорник оказался ревностным христианином. Сдавая комнату внаем, он прежде всего проверил: а православным ли записан студент? Вид, с точки зрения набожного шорника, у Валовика оказался в порядке. Но скоро обнаружилось, что записан Валовик мог быть хоть конфуцианцем, — это для него не имело ровно никакого значения. В ближайший же пост шорник его изобличил и отказал в квартировании.

После этого Валовик и оказался в Казачьем переулке. Среди московского студенчества Замоскворечье пользовалось недоброй славой именно из-за своей патриархальности. Но зато комнату здесь можно было найти дешевле, чем в других частях города. К тому же купеческое сословие стало в последнее время уделять большое внимание образованию своих чад, а значит, здесь скорее, чем где-либо, можно было найти работу домашнего учителя, которая студенту позволяла жить в достатке.

В доме, где Валовик нанял квартиру, жила вдова-купчиха с дочерью, воспитанницей последнего, седьмого класса гимназии. В свое время глава семьи Алексей Силантьевич Карамышов, торговец бакалейными и колониальными товарами, загорелся мыслию дать единственной своей дочке, Ольге Алексеевне, такое же образование, какое полагается благородным барышням. А для этого, по его разумению, она должна была не только окончить гимназию, но и поступить затем на курсы врачебного дела. Конечно, это было проявление обычного купеческого форса. К чему дочке бакалейщика ученость, когда бы с лихвой хватило и простой грамоты? Но с другой стороны, чем лучше девушке до замужества сидеть в светлице, будто в узах, как это чаще всего и бывает в купеческих домах?

Бакалейщику, увы, не довелось увидеть дочку свою курсисткою. Он умер, оставив после себя дом с садом в Замоскворечье, лавку на Моховой и приличный счет на Кузнецком. Однако дело, начатое главою семьи, непременно решилась довести до конца его вдова. И жильца-студента Карамышова пустила вовсе не потому, что нуждалась, а единственно ради обучения дочки.

— А где же труп? — Голос Гузеева походил на предсмертный стон.

— Г-где он? — спросил пристав Карамышову.

Купчиха даже не входила в комнату. Она стояла в дверях, зажав обеими руками рот, и молчала. Как свидетельница она была на ближайшее время для следствия потеряна.

— Ну-ка, Гузеев, возьми лампу и обойди дом кругом, — велел пристав. — Да посмотри там: нет ли следов крови? Все ясно, — продолжил Артамонов, — убитого либо спрятали, либо вовсе не убили, а только ранили, и пока никого не было здесь, он поднялся и ушел.

— Позвольте, Николай Пантелеймонович, высказать мне свои догадки? — осторожно спросил батюшка.

Пристав посмотрел на него не просто недоверчиво, а сочувственно, как на человека, возбуждающего лишь жалость к себе.

— Извольте…

— Я прежде никогда не знал таких ужасных случаев. Бог миловал, — сказал отец Александр. — Но мне кажется, что человек, раненный столь тяжко, едва ли будет в состоянии без участия к нему подняться и уйти. Но даже сумей он сделать это, он бы пошел или пополз к людям — искать помощи. Но, насколько я могу судить, его никто больше не видел. Так ведь, Капитолина Матвеевна?

Купчиха закивала головой. По-видимому, способность говорить к ней еще не вернулась.

— Это очевидно, — произнес пристав таким тоном, словно все сказанное священником ему было давно ясно. — Труп скрыл сам же убийца. Совершив злодейство, он спрятался где-то поблизости. Но когда вы, Капитолина Матвеевна, выбежали из дому звать на помощь, он вернулся и вынес убитого.

В это время возвратился Гузеев.

— Ну что? — спросил его Артамонов.

— Так точно! — выпалил городовой.

— Ага! Нашел? Докладывай? — Пристав самодовольно посмотрел на отца Александра.

— Что нашел? — не понял Гузеев.

— Упокойника нашел?

— Никак нет. Упокойника не нашел.

— Так зачем же ты говоришь, что нашел?! Какой, однако же, ты бестолковый, братец. Рассказывай, что ты видел: кровь видел где-нибудь?