— А вы чем вообще занимаетесь, Александр Вонифатиевич? — спросил Воротынцев, когда они выпили по бокалу.

— Служу-с. По почтовому.

— Как интересно…

— А вы, позвольте узнать?

— А я ничем таким не занимаюсь.

— Ничем?

— Представьте себе. То есть решительно ничем. Вот как вы теперь здесь на даче.

— А хорошо это — служить по почтовому? — спросил Вельдбрехт.

— Очень, очень хорошо, — оживился Александр Вонифатиевич. — Ведь это же обо всем иметь известие, обо всем знать… Приезжает вот курьер из Москвы и рассказывает, а что там в Москве делается… Или курьер из Варшавы… и рассказывает, что в Варшаве происходит…

— Но зачем, скажите, знать, что происходит где-то? — спросил Воротынцев. — Разве может произойти что-нибудь такое, чего уже не происходило?

— Что вы, господа! Да вы знаете, сколько то и дело всякого случается. Вот послушайте, я расскажу вам историю…

Вельдбрехт поморщился, предполагая уже, какую убогую историйку может поведать им этот столь же, в сущности, убогий захмелевший человечек. Что-нибудь скучное, банальное и наверно приторно-душецелебное. Воротынцев тоже обреченно вздохнул и подлил всем шампанского.

Но в это время в зале все оживились, загомонили, задвигали стульями, несколько человек захлопали в ладоши. Воротынцев с Вельдбрехтом сразу повеселели и, показав знаками Александру Вонифатиевичу смотреть на эстраду, отвернулись от него.

А на эстраду из задней двери уже выходили люди в мужицких расшитых по вороту рубахах и с балалайками. Они выстроились в шеренгу и взяли балалайки на изготовку. И тогда в дверях появился малый лет тридцати, с нахальной красной мордой, одетый, как и балалаечники, в платье a la russe, но с гармонью. Он окинул зал нарочито бесстыжим взглядом, выдержал паузу и эффектно выкрикнул:

— Поет известная и всеми любимая исполнительница р-р-русских песен!.. Дуня Мохова!

Все захлопали. Балалаечники грянули что-то такое частушечное, и на эстраду выплыла молодая дородная девица в сарафане, тесном ей в груди, и с длинною ко сой наперед, толстою, как канат станового якоря. Девица плавно раскланялась в зал на три стороны и застыла, глядя куда-то поверх голов посетителей. Тогда гармонист тряхнул головой и врезал «Возле речки, возле моста». Балалаечники взяли вначале много тише, и казалось, будто они играют за стеной, но постепенно они прибавляли и наконец вышли вровень с гармонью, но так, чтобы не перебивать главную инструментальную партию. И тут запела Дуня. И очень недурно, надо сказать. Голос у нее оказался исключительно могучим. Силы необыкновенной. Но это-то всю прелесть и составляло. Такой голос вполне подходил к богатырской наружности певицы. И Дуня пела от души. Зажигательно. Вовсе не жеманничая — она для этого была слишком молода — и не красуясь намеренно.

Александр Вонифатиевич так увлекся этим концертом, что обо всем позабыл. Он и подпевал Дуне, как, впрочем, и некоторые другие подвыпившие посетители, и притопывал в такт, и в ладоши хлопал горячо, причем оглядывался на Воротынцева с Вельдбрехтом и восхищенно вскрикивал:

— Вот ведь хорошо! Вот это по-нашему!

Молодые люди только улыбками обменивались, глядя, какой восторг обуял доброго Александра Вонифатиевича.

Из буфета они вышли, когда уже смеркалось. Александр Вонифатиевич был очень весел и все время пытался что-нибудь рассказывать своим спутникам. Что-то такое веселое, что, по его мнению, должно быть интересно молодым. Но Воротынцеву и Вельдбрехту всякий раз удавалось избегать его рассказов, ловко отводя Александра Вонифатиевича то от одной темы, то от другой. Неожиданно Воротынцев сам спросил:

— Тут по дачам слух ходит, будто вы женитесь. Верно это?

— Да! — радостно подтвердил Александр Вонифатиевич. Ему очень об этом хотелось поговорить. А тут вышел случай. — Третьего дня я сделал предложение дочке хозяйки дачи, Надежде Романовне. И представьте, господа, она сразу согласилась!

— Ну еще бы… — глухо отозвался Вельдбрехт.

— Это такая девушка… такая девушка… знали бы вы, господа, — все с нарастающим восторгом говорил Александр Вонифатиевич.

— Я знаком с Надеждой Романовной, — вдруг заявил Воротынцев.

Вельдбрехт бросил на него удивленный взгляд. О знакомстве своего друга с красавицей соседкой он знал от самого Воротынцева. Но не странно ли теперь об этом рассказывать ее жениху?

— Мы еще в прошлом году с ней познакомились. Когда я впервые приехал сюда к дядюшке, — продолжал как ни в чем не бывало Воротынцев. — Это действительно замечательная девушка. Я вам завидую, Александр Вонифатиевич. Как жаль, что мы забыли выпить за Надежду Романовну.

— Так давайте возвратимся и выпьем за невесту господина Атсекова, — сказал Вельдбрехт, поняв, что Воротынцев затеял этот разговор не случайно.

— Господа! Господа! — чуть ли не закричал Александр Вонифатиевич. — Позвольте, наконец, и мне вас угостить… шампанским! Пойдемте!

— Александр Вонифатиевич, Николай, пожалуйста, давайте не будем горячиться и сегодня уже кутить закончим, — урезонил их Воротынцев. — Но у меня есть вот какое предложение. В любом случае, это важнейшее событие в вашей жизни, Александр Вонифатиевич, и в жизни несравненной Надежды Романовны нам надо как-то отпраздновать. Так ведь, Николай?

Вельдбрехт согласился. Он уже видел, что начинается новое развлечение, новая игра Воротынцева, а значит, ему нужно непременно принять в этом участие.

— И я вот что предлагаю, — говорил дальше Воротынцев. — Давайте по этому случаю устроим такой маленький колоритный праздник. Пусть это будет, если угодно, ваша помолвка, Александр Вонифатиевич, с Надеждой Романовной. И непременно на природе. В Англии это называется пикником. А по-русски это… как бы сказать… ну, что ли, такая… пасторальная трапеза. Понимаете?

— Пасторальная трапеза?.. — повторил в восхищении Александр Вонифатиевич.

— Совершенно верно. К тому же, Александр Вонифатиевич, вы меня очень обяжете, если согласитесь быть с Надеждой Романовной моими гостями, то есть позволите мне все издержки взять на себя.

— Ну, я, право, не знаю… удобно ли… За что такая честь… — смутился Александр Вонифатиевич. Но по его голосу понятно было, что он очень польщен предложением.

— Прошу вас, не думайте об этом даже, — успокоил его Воротынцев. — Доставьте мне удовольствие сделать вам и Надежде Романовне приятное.

Александр Вонифатиевич, как и давеча в буфете, только развел руками, покорствуя желанию Воротынцева.

— Но только, Александр Вонифатиевич, можно мне вас попросить об одном одолжении?..

— Весь к вашим услугам, Артур… — сразу стушевавшись, вымолвил Александр Вонифатиевич.

— Да нет, я не думаю, чтобы вас это затруднило, — поспешил его заверить Воротынцев. — Но видите ли… мне бы хотелось, чтобы гости, а я намерен пригласить и других своих знакомых, чтобы они думали, будто все это устроили вы. Одним словом, будьте там первым лицом и хозяином. Вот, собственно, и вся моя просьба.

Александр Вонифатиевич, подумавший вначале, что просьба Воротынцева будет содержать вполне справедливое желание заручиться и какими-то ответными его подобными обязательствами, совершенно успокоился и даже с удовольствием согласился исполнить все, что от него требуется.

Воротынцев с Вельдбрехтом проводили Александра Вонифатиевича до самой его дачи. Раскланиваясь с ними, он все старался сказать им напоследок что-то особенно уважительное и приятное, и друзьям даже не без труда удалось его спровадить.

— Что ты придумал? — спросил Вельдбрехт, когда они отошли подальше отдачи Фелиции Болеславовны.

Воротынцев улыбнулся и ответил не сразу.

— Скажи, Николай, — начал он издалека, — какого ты мнения о нашем друге?

— Разве тут может быть какое-то особенное мнение? Редкостный чудак этот господин Атсеков.

— Вот именно. А следовательно, не допустить, чтобы умная, красивая барышня была несчастна, это, я бы сказал, даже долг благородных людей.

— Так ты хочешь помешать этой женитьбе?