Серёжа много думает о Дзыкине. Даже во сне, приснившемся ему после вести о фашистском мятеже в Чили и гибели президента Альенде, «каждый из врагов был Дзыкин». Верно. Он — враг. И в Чили не только Пиночет с подручными, но и тамошние Дзыкины загубили дело трудового народа — мы помним, как одурелые собственники делали всё возможное, чтобы парализовать экономику и транспорт страны ещё до переворота и как им помогала главная сила мира Дзыкиных — Соединённые Штаты Америки.
Так что и у нас всякий Дзыкин — враг. Таким его сделали упущения друзей и усилия врагов советской власти. Его переделывать поздно. Его лишь можно и должно отбрасывать с дороги, научить пятиться перед дружной силой людей, в том числе и детей, а не захочет уйти, не научится отступать, не задумается хотя бы о сохранении собственной шкуры и жизни — бить смертным боем в прямом и переносном смысле. И нельзя давать ему блаженствовать на глазах у людей — это опасно для общества, это увлекает на дзыкинский путь наиболее слабых из очеловеченных, но людьми всё же не ставших. А такие есть в немалом количестве, это во все времена отмечали мыслители, изучавшие законы развития человеческого общества. И не в укор Дарвину, а как горькое подтверждение таких фактов, звучит анекдот:
«— Папочка, это правда, что человек произошёл от обезьяны?
— Да, доченька, Ева часто изменяла Адаму».
Именно так оно и было — генетики доказали, что все до единого люди планеты Земля имеют двух общих предков. Но если бы только их дети, внуки и прочие потомки совокуплялись между собой — вымирание от кровосмешения через несколько поколений было бы неизбежно. Брали в партнёры двуногих того же вида, но не той мутации, — вот и имеем неизбежный человеческий брак, хотя в любом двуногом остались следы происхождения от предельно редчайшей пары первочеловеков… Вот и имеем Дзыкиных. Имеем и ещё менее симпатичных типов, которые, если уж сформировались, таковыми и останутся. А если попытаться использовать их хозяйственные способности, их инстинкты накопителей и стяжателей ввести в рамки? Могут быть полезными. Но захотят ли? Яков Лукич Островнов в «Поднятой целине» не захотел, хотя и был у него момент колебания. И была бы его судьба предостережением Дзыкиным, если бы они о ней читали и участвовали в читательских конференциях по обсуждению образа Островнова. Но — не читают и не участвуют, у них своих дел полно, а вовремя их не выявили и «работу среди них» не произвели…
Напрасно Серёжа сомневается: «Петя Дзыкин не был, наверное, настоящим врагом. Он был просто собственник и склочник»… Нет, он как раз потому и враг, что собственник и склочник. Он и такие, как он, подобны скопляющемуся в воде аквариума рыбьему дерьму. Не откачаешь его — рыбы передохнут. Большевики это понимали, время от времени проводя «чистки партии» и «чистки аппарата». Когда настоящие большевики были выбиты — чистки эти обернулись против людей и в пользу нелюди и расчеловеченных, на всех уровнях обернулись, в том числе и в деле воспитания подрастающего поколения…
Но вернёмся к Крапивину и его герою. Серёжа, уже не раз задававший себе вопросы о том, откуда берётся та или иная разновидность зла, ломает голову над данной его разновидностью:
— Кто же виноват, что среди людей попадаются такие Дзыкины? Они вредят, гадят, хапают. И не всегда по злости, а просто потому, что им наплевать на всех, кроме себя. И кроме таких же, как они.
…И один такой может испортить жизнь многим хорошим людям.
…А всадники успевают не всегда…
Кто виноват?! И на этот вопрос отвечает Крапивин. Мы, взрослые, виноваты. Все, кто молчит и не вмешивается. Кто одёргивает вмешивающихся.
В данном случае какую реакцию вызвало столкновение с Дзыкиным у тёти Гали? Вот какую:
…- Что ты такое утром натворил?…Ну, про мяч я не знаю. А грубить-то зачем? Зачем ты ему таких слов наговорил?
— Я? — изумился Серёжа. Я ему только сказал, что здесь общий двор, а не его огород. А что, неправда?
— Такие слова взрослому человеку говоришь. Хоть бы подумал: он в три раза старше тебя.
— Если старше, пусть не хулиганит. Его, что ли, мяч? Если нравится протыкать, пусть купит себе и протыкает…
— Вы же сами его из терпения вывели. Все цветы потоптали.
— Мы? Потоптали? — вскинулся Серёжа. — Во-первых, не «мы», потому что я там даже не играл. Во-вторых, ни один цветок не был сломан. Ведь ты же не была там, а говоришь!
— Ладно, ладно… Ты уже закипел, как чайник. Я в этом деле разбираться не стану. Отец придёт, пусть разбирается.
(Но ведь начала же разбираться? Только вот кустарно и неумело начала, на место происшествия не сходила, сама не посмотрела, а ведь всё рядом, в этом же дворе).
— Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы увидел, как они к ребятам пристали.
— Ну и что же? Он — это другое дело. Он взрослый человек. И тот взрослый…
— Ты всё одно: «Взрослый, взрослый»! — действительно закипел Серёжа. — Тот Дзыкин не взрослый человек, а взрослый шкурник! Ну откуда такие берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для их грядок и гаражей! Всё будто только для их пользы! Поэтому и наглые. Как тот шофёр!
— Господи, какой ещё шофёр?
— Забыла? Ты меня всё за рубашку дёргала: сядь да сядь. В автобусе чего он к бабке привязался? Я же видел, что она деньги опустила, а он орёт: «Деньги не бросала, а билет отрываешь! На кладбище пора, а совести нет!» Она плачет, а он орёт. Его самого бы на кладбище! А ты только одно: «Сядь, не груби».
— Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.
— Как ты сказала! Он и не посмотрел на тебя. Хорошо, что лётчики вмешались… А другие сидят и молчат, будто не их дело. Тоже взрослые…
Тётя Галя устало отмахнулась:
— Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.
Вот и договорились… Он ещё не раз услышит в повести такое. Но ведь даже те лётчики, которые за него и за ту бабку вступились в автобусе, поначалу молчали. Им лишь потом в голову пришло, что нужно ввязаться в бой, начатый мальчишкой. Так что вывод Серёжин точен — виноваты те, которые сидят и молчат, будто не их дело, тоже взрослые. А хороших людей много — только их всех старательно учат «не лезть не в своё дело», учат, что всё вокруг — не их дело. И многих выучивают. И сидят хорошие люди, и молчат. Потому-то Дзыкиным и раздолье — и перечисленным выше дзыкино-подобным персонажам крапивинских произведений — тоже.
У Дзыкиных — машина, гараж, но они явно не интеллигенты, а так называемые «работяги». Их заразность — одна. А у дядюшки-археолога — иная, но тоже заражает. И ведь есть между ними сходство! Оно — в уверенности в неправоте «идеалистов» думающих обо всех; в уверенности в правоте тех, кто думает лишь о том, как бы лично им — только им! — хорошо и удобно прожить. Дзыкин, дядюшка и бандит Гаврик — одного поля ягоды, одна мутация. Субпассионарии, как называл таких Гумилёв. Все они не терпят иной жизни, иного стереотипа поведения, чем у них. И из окружающего их мира они берут лишь то, что им годно на потребу — вплоть до слов. Гаврик, хотя школу и не кончил, но тоже «знает слова». Видимо, много этих слов наговорили ему когда-то горе-педагоги. Эти слова приелись, над ними смеются, слова о добре стали заклинанием зла против добра. «Шурик, это же не наш метод!»- бормочет пойманный Шуриком и ожидающий порки хулиган в «Операции Ы». «Коллектив всегда прав», — издевательски наставляет Серёжу Гаврик, когда Серёжа оказал сопротивление «коллективно» пытавшимся его ограбить Кисе, Гусыне, Лысому и Кеше-Сенцову. Нет, на слова в борьбе со всеми видами зла рассчитывать не приходится. Тот же хулиган в «Операции Ы» не случайно показан «чуткой личностью», мгновенно улавливающей в потоке речи прораба, играемого Пуговкиным, то, что ему подходит. И Шурику он издевательски советует: «Веди среди меня разъяснительную работу… И мух отгоняй!» А стоило его выпороть, хотя это и «не наш метод»- он и перековался, уразумев, что придётся отвечать собственной шкурой и впредь.