Очень схожи все эти запреты. И все кровью пахнут — все они очень большой крови лучших людей стоили… А ведь тому же Серёже не равнять себя, нынешнего, с Лениным хотелось, а равняться на него, ещё не думая, что тем самым он сможет при определённых условиях встать вровень с Лениным или даже в чём-то превзойти его, ибо плох тот учитель, которого не превзойдут его ученики — плохо он их учил!

Надо равняться на Ленина, надо стремиться встать вровень с ним. Надо идти дальше, чем смог пройти и увидеть он. Надо быть ему равными по цели, по поведению, по нормам морали — и надо учитывать обстоятельства, вынуждавшие его иной раз поступать круче и беспощаднее, чем следовало бы при наших обстоятельствах, а потому не обезьянничать, а решать как лучше. Надо стремиться поднять всё человечество до ленинского умственного уровня и выше — чтобы бешеная умственная работа мозга не уносила будущих гениев из жизни в начале шестого десятилетия её, как к великому нашему горю случилось с Ильичом.

Надо изучать великих людей именно с целью понять причины их величия, секрет гениальности. Пусть некогда Сальери не смог понять секрета Моцарта — немало лет с тех пор прошло, и теперь ли, вскоре ли, а будет этот секрет понят. Надо… Нужно… Необходимо!.. Особенно детям. Ведь каждый ребёнок от двух до пяти лет — гений. Потом положение меняется, но наши учёные как раз и бьются теперь над проблемой — как всех сделать гениями.

И первые успехи есть! Первое условие — заткнуть глотки дядюшкам и прочим Неллям Ивановнам, майорам и первым секретарям, а там дело пойдёт…

Олегу Московкину, максимум на 10 лет старшему в сравнении с его питомцами, уже пришлось хлебнуть прелестей общения с нечистью на педагогическом фронте. Вспомним, как он был вынужден покинуть интернат, где был таким старшим вожатым, что память о нём на годы там осталась, а не таким, какая имеется в Серёжиной школе.

Запомним, ушёл на пенсию, а значит — он был учителем из того крылатого поколения. которое сформировалось ещё до «термидора».

Что же, эту тётю можно понять, как, впрочем, и Гитлера тоже, ибо нет непознаваемого, а есть лишь непознанное. В середине 1970-х годов Волгоградский район Москвы был потрясён страшной вестью — погиб целый класс одной из школ. Поехали девятиклассники на экскурсию, и врезался в их автобус пьяный шофёр на бензовозе. Кто сразу сгорел, кто в больнице домучился, а несколько выживших на всю жизнь искалечены. Директор школы сразу инфаркт получил, да и прочим учителям было не легче. А начальство — оно и во сне не дремлет, оно бдит, оно знает, что всякая тризна требует жертв. И вот — кого из сотрудников школы посадили, кого уволили, чтобы не было впредь повадно устраивать экскурсии. от коих одни неприятности.

Таким случаям, пусть не столь трагичным, имя — легион. Перестраховка прочно вошла в быт всех детских учреждений. Одной из её вершин стало развитие в московских РОНО мыслей из приказа № 408-м из «Сборника приказов и инструкций Министерства Просвещения РСФСР за декабрь 1970 года» (сборник № 36, стр.15, от 13/XI-70). Там приводились случаи рукоприкладства и явного злоупотребления наказаниями в различных школах федерации. Что же, наличие таких преподавателей, как Нелли Ивановна или Александр Викентьевич из «Колыбельной для брата» вполне может послужить поводом для появления такого приказа со словами: «запрещено рукоприкладство… не допускать злоупотребления со стороны воспитателей и учителей мерами наказания»(стр.16). Но в московских РОНО, видимо, не без указаний из ГОРОНО, этот приказ был творчески развит местными Беневоленскими и в итоге было совершенно запрещено выставлять хулиганящее чадо из класса, ставить его в угол и так далее. Самый приказ № 408-м учителям не зачитывали, где он есть — не сообщали, номер и дату замалчивали… На него только ссылались, полностью запрещая наказания. И в итоге ребёнки определённого пошиба, отлично знающие свои права, стали систематически срывать уроки, лишая десятки одноклассников в каждом таком случае возможности учиться.

И одни учителя со скрежетом зубовным стали уходить из школы (а в первую очередь уходили мужчины, что резко ускорило феминизацию школьного образования, лишение детей мужского воспитания со стороны профессионалов), другие шли к начальству протестовать и слышали в ответ, что-де где-то кого-то выгнали с урока, а он ушёл во время занятий на улицу и там совершил преступление, а ещё кто-то где-то выгнанный взял, да и повесился в уборной… Последний довод я слышал дважды, а в третий раз, случайно сумев купить семитомник Макаренко, нашёл в пятом томе на странице 240 заданный Антону Семёновичу вопрос: «В Ленинграде был случай, когда ученик, получив плохую отметку, пытался покончить самоубийством. Как быть в подобных случаях?» — и его ответ, из коего я понял, что не случайно велела наша завРОНО не говорить ей о Макаренко. Ведь в конце концов пришлось мне оборвать цепь подвигов одного третьегодничка в четвёртом классе пощёчиной, в результате чего в моей трудовой книжке появилась статья 106 пункт 4, в тексте КЗОТа гласящая «аморальное отношение воспитателя к воспитанникам», обернувшая трудовую книжку в волчий билет. А что было делать? Когда из твоего набора инструментов изъяли рубанок, поневоле пускаешь в ход топор. Но ты ли в том виновен или тот, кто умышленно рубанок стащил? Ответ понятен каждому кроме сотрудников народного, городского и республиканского судов, всякий раз заявлявших мне, что бить ребёнков нельзя, а раз ударил — нарушил, а раз нарушил — подлежишь изгнанию… Потому-то в пионерских лагерях не пускают детей купаться — вдруг утонут?! Потому-то и туристские походы превращаются в комедию: потеряются, заболеют, ногу наколют, а нам отвечать…

Немудрено, что пришлось и Олегу Московкину уйти из того интерната, где повторилась смена Арсения Петровича Гая Ангелиной Никитичной. Правда, упомянутая тётя в конце концов будет оттуда изгнана (или переведена на другую работу в той же системе, возможно даже — на более высокий пост, это я тоже видал в жизни), а его позовут туда опять по просьбе помнящих о нём ребят, так что в масштабе интерната имело место нечто вроде временного возрождения ленинских норм после ХХ съезда партии. Но скольким она успела кастрировать души и разум, скольким ещё она нагадит в мозги и сердца в своей жизни при нынешних всё ухудшающихся обстоятельствах?! А те, кого она уже выучила? А их дети и ученики?

А вспомним, как распоясываются контролёрша в кинотеатре и некая тётка с сумкой в троллейбусе — опять никто кроме верящего пока что в справедливость мальчишки — того же Серёжи Каховского — не становится на их пути. Пока что — выделил я. Потому что уже и ему становится невмоготу, и он начал терять железобетонность убеждения, что власть находится в руках хороших людей. Он не пошёл в райком комсомола добиваться места на демонстрации для своего оставленного вне закона клуба — не поверил, что помогут, что захотят помочь. А ведь совсем недавно счёл бы врагом всякого, кто сказал бы ему, что возможно недоверие к райкому комсомола…

…Илья Эренбург в «Буре» рассказал о том, как немцы в своей газете для русских рабочих в Германии написали, что Москва взята, и воспитанная в доверии к печатному слову девушка этому поверила. В продолжении «Бури» — романе «Девятый вал» — французский посол де Шомон говорит журналисту Саблону: «Они вывели новую породу людей, верящих всему, что пишут в газетах». Это потому, что писали правду, когда-то писали, и осталась инерция веры в правдивость прессы, кстати сказать, на придонном уровне советского океана ещё и поныне не до конца изолгавшейся. Потому что была Советская власть. Была… А сейчас? Я не намерен ограничиваться намёками — скажу, что думаю. Ибо нельзя писать о храбреце, если сам трус — как сказал герой Гражданской войны в Дагестане Махач Дахадаев. Данную страницу я печатаю в середине декабря 1984 года. Что было в истекшие несколько недель? Было торжественное захоронение на Новодевичьем кладбище рядом с Маяковским праха Шаляпина — «великого русского», позорно бросившего Родину в трудные для неё годы. Была впущена обратно Светлана Аллилуева, немало грязи вылившая не только на память о своих родителях, но и на свою страну. И нигде, ни в одной газете, ни в одной телепрограмме ни единым словом не было упомянуто, что прошло ровно полвека со дня злодейского убийства Сергея Мироновича Кирова. Была награждена орденами большая группа писателей, в том числе получил орден Трудового Красного Знамени и Владислав Крапивин, но при этом не какой-нибудь, а орден Дружбы Народов пожаловали антисемиту Валентину Пикулю, которому за его роман «У последней черты» рижские ребята-евреи морду набили, и правильно сделали — будь там я, добавил бы от всей души. Такие вот дела творятся на высшем уровне нашего государства. Мудрено ли, что на уровне описанного Крапивиным среднего советского города творится именно то, что он описал в трилогии о Серёже Каховском? Ну, а о всеобщем молчании, когда на глазах у так называемых советских людей распоясывается негодяй, я могу судить и на личном опыте.