Но — ещё один горький вывод: толковые ребята проявляют себя ныне (в описываемый Крапивиным период, то есть именно в период его работы над каждым его произведением) где угодно, но только не в школе. В клубе — да, если он есть, но мы уже видим судьбу хорошего клуба. Чаще — в уличных и дворовых ватагах, а дворы ныне отмирают, сменяются пустырями между домами «новой архитектуры», так что — на пустырях дети абсолютно вне зоны внимания взрослых (не считая уголовников и алкашей с наркоманами)…

А в школе они при всей своей толковости стараются избежать участия в мероприятиях, а если попробуют принять в них серьёзное участие, ибо к несерьёзному неспособны, то обязательно вступят в конфликт с начальством.

«ШКОЛА БОЛЬНА. И ВСЯ СИСТЕМА ВОСПИТАНИЯ ПОДРАСТАЮЩЕЙ СМЕНЫ — ТОЖЕ!» — вот он, этот горький вывод! А описанная в трилогии школа отнюдь не единична — это типичная школа большого города, она имеет номер сорок шестой и вряд ли нет в городе школ с более солидными номерами…

И последний вывод: «Ребята даже в самых лучших своих намерениях не встретят поддержки МИРА ВЗРОСЛЫХ». Олег с горечью говорит, что до сих пор «взрослые… нам по крайней мере не мешали. Помогали даже». А помощь-то была в том, что дали клубу нижний этаж списанного дома. А потом все до единого звенья ВЗРОСЛОГО МИРА — общественные, педагогические, советские, партийные и комсомольские организации города — предали клуб, Олега, ребят, забыли их — даже газета откукарекала своё и притихла, хотя газетчики и сочувствовали. Не та стала печать, что была в двадцатые годы и в начале тридцатых, когда любой «прорыв» брался на учёт и спецкоров посылали для освещения борьбы за ликвидацию этого прорыва. Оно и понятно — где те газетчики? Кого первая волна репрессий смыла, кто в войну лёг костьми, нередко доселе не захороненными, кого после войны добили, а последних сейчас хоронят… Как того самого Алексея Борисовича, который поддержал Серёжу на станции Роса. Или как Анатолия Аграновского… Прочие — я знаю это на личном опыте попыток контакта с наиболее человекообразными из них — уже поняли, что уши выше лба не растут, выше головы не прыгнешь, плевать против ветра бессмысленно… А в ефремовском «Часе быка» сказано, что «Там, где люди сказали себе „Ничего нельзя сделать“, знайте, что Стрела Аримана поразит всё лучшее в их жизни», а «Стрелой Аримана» Ефремов в этом романе назвал «тенденцию плохо устроенного общества с морально тяжёлой ноосферой умножать зло и горе. Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой всё больше плохого, становиться вредоносной». Отнюдь не случайно именно после выхода в издательстве «Молодая гвардия» в 1970 году романа «Час быка» Ефремов был вызван «на самый верх» и вернулся после разговора там с последним инфарктом, но успел ещё совершить свой последний подвиг — написать «Таис Афинскую», которую его тогдашние сподвижники смогли протолкнуть к читателям. А «Час быка» исчез из обращения и совсем не упоминается критиками, словно его вообще не было, этого романа, да и те мысли, которые в «Таис Афинской» важнее важного, тоже замалчиваются намертво…

Вот потому-то и притихла газета. Потому-то не взяли «эспадовцев» и в другой спортивный клуб — в местное отделение «Спартака», хотя они были сильнее спартаковских фехтовальщиков и вроде бы такое пополнение было желательно. Сослались, что «не та техника». Следовательно, бездушие и ведомственность (кстати, она так и названа) являются для данного города расположенного на территории Страны Советов, явлением нормальным и никого не удивляющим).

Зачем засылать диверсантов в Советский Союз? Органы госбезопасности против этого врага пока что не разучились бороться, выловят их. А вот поддержать в школах Нелли Ивановну или Анну Борисовну из «Валькиных друзей и парусов», а в РОНО упомянутую Чулкову из повести Любови Кабо «В трудном походе» или ёе аналога и преемника Стихотворова — тогда советское общество само «отдаст концы». Ну, а с той массой человеческого брака, где тон задают Дзыкины, Жады, Папиросычи и Газетычи, а умные и образованные дядюшки сидят и помалкивают, да и других одёргивают, чтобы «не возникали»- с ней справиться будет уже нетрудно. Ставят ли шефы зарубежных секретных служб именно эту деятельность под номером первым в своих планах? Аллен Даллес, во всяком случае именно на эту тему высказался и его высказывание до нас дошло, а сосед свердловчанина Владислава Крапивина пермяк Лев Иванович Давыдычев написал на эту тему повесть «Руки вверх!» в свойственной ему шутливой манере, весьма быстро экранизированную, хотя опять-таки не без искажений. Но если и доминируют у тех секретных служб более конкретные дела, то как попутное выгоднейшее для них обстоятельство они вышеописанный процесс несомненно учитывают и поддерживают. А вот наши отечественные «неизвестные отцы» — они этот процесс усиленно направляют и подталкивают. Выделенный термин принадлежит братьям Стругацким и весьма любопытно, что был он лишь в журнальном варианте их романа «Обитаемый остров» в журнале «Нева» за 1969 год, а потом хотя и вышел книжный вариант даже после жесточайшего удара по Стругацким и всему жанру фантастики, но в нём уже был этот термин заменён на бессмысленных «огненосных творцов» — лишний довод за существование у нас, а не в фантастическом мире группы «неизвестных отцов», именно их, чёрт побери!

Исполнителями воли этой группы без всякого сомнения являются министр Просвещения Прокофьев и министр Среднего и Высшего Специального Образования Елютин — столь грязными выглядят их деятельность в одном направлении и бездеятельность в другом, прикрытые победными отчётами на партсъездах и выступлениями в прессе, по радио и телевидению. Именно они ныне возглавляют «реформу образования» — лисам доверили перестройку курятника — то-то нареформируют! А ведь лису и курятник я из басни Крылова взял, что показывает на древность такой методики проведения реформ и перестроек, которую должны бы учитывать реформаторы нынешние. Не хотят.

Значит — сами таковы…

Выше уже сказано о памфлетности крапивинских произведений. Но всё же даже в данной трилогии, где несомненен качественный скачок в этом смысле, многое ещё остаётся как бы замаскированным, и потому мальчишка из пятого класса не поймёт того, что поймёт взрослый читатель. А Крапивин в первую очередь детский писатель, РЕБЯЧИЙ КОМИССАР, а не пишущий о детях для взрослых, как о некой экзотике «взрослый писатель». И потому не могло того быть, чтобы он не сказал о наболевшем так, чтобы именно ребята всё до капельки поняли.

Он и сказал. В повести «Колыбельная для брата».

Повесть эта настолько памфлетна, что пересказывать её своими словами вроде бы и ни к чему — настолько в ней всё точно сказано и настолько непрерывен памфлет, прежде прорывавшийся лишь местами.

Действие происходит где-то на Среднем Урале или в прилегающей части Западной Сибири — есть упоминание о речке Туринке, а именно в Свердловской области начинается река Тура и в её верховьях есть городки Верхняя и Нижняя Тура. Но шут с ней, с географией. Действие происходит в пределах СССР и РСФСР, а точнее не надо, ибо ситуация обычная…

Есть в том городе школа, где всего две недели назад начался новый учебный год, так что время — середина сентября. В этой школе порядки несколько строже, чем в других школах. Например, как ни жарко, а в школу приходится идти в форме. «В других школах было не так строго: разрешали ходить без курток, но там, где учился Кирилл, появилась новая директорша и завела железный порядок. Это была дама крупных размеров, с громким голосом и суровым нравом, хотя порой хотела казаться добродушной. С первого дня она получила от старшеклассников прозвище „Мать-генеральша“»…

Мало ли, как назовут своего директора школьники — в прозвищах далеко не всегда сквозят ум и справедливость. Но вот она в действии: услышала, что герой повести Кирилл Векшин сказал, что он не ходит на хор потому, что «я не люблю, когда меня заставляют. Хор — это не уроки. Это добровольное дело.