Но мистер Диллет продолжал наблюдать, замерев в своей постели.

Вдруг какой-то странный свет – не от лампы и не от свечи, – зловещий, бледный свет замерцал вокруг двери в задней части комнаты. Она отворилась. Любой увидавший того, кто вошел в комнату, не захотел бы подробно останавливаться на его описании. Это было нечто вроде лягушки высотой в человеческий рост, а на голове у этого существа были редкие седые волосы. Оно ненадолго задержалось у детских кроваток, что-то там делая. Раздались слабые крики, словно доносившиеся издалека и тем не менее внушающие безмерный ужас.

В доме началась страшная суматоха: огни перемещались из комнаты в комнату и вверх по лестнице, двери открывались и закрывались, за окнами метались фигуры. Часы на башне конюшни пробили один раз, и снова все потонуло во мраке.

Темнота рассеялась в последний раз, и стал виден фасад дома. У подножия лестницы в два ряда выстроились темные фигуры, которые держали в руках пылающие факелы. По ступеням спустились другие темные фигуры, несущие один за другим два маленьких гроба. И два ряда факельщиков, между которыми плыли эти гробы, безмолвно двинулись влево.

Никогда еще, подумалось мистеру Диллету, ночные часы не ползли так медленно. Постепенно он сполз на подушки и улегся в постели, но так и не сомкнул глаз. А рано утром послал за доктором.

Доктор нашел, что у него расстроены нервы, и рекомендовал морской воздух. И мистер Диллет отправился в тихое место на восточном побережье. Он ехал в своем автомобиле, неспешно, с частыми остановками.

Одним из первых, кого он встретил на приморском бульваре, был Читтенден, которому, по-видимому, посоветовали привезти сюда жену для смены обстановки.

Мистер Читтенден при встрече как-то искоса взглянул на него – и не без причины.

– Ну что же, мистер Диллет, меня не удивляет, что вы слегка расстроены. Что? Да, можно сказать и так, ужасно расстроены. Еще бы, увидеть такое! Нам с моей бедной женой тоже пришлось через это пройти. Но я спрошу вас, мистер Диллет: что же мне было делать? Выбросить такую красивую вещь или говорить всем клиентам: «Я продаю вам фильм о всамделишной жизни в стародавние времена, и сеанс начинается каждый день ровно в час ночи»? А что бы вы сами сделали на моем месте? Да не успел бы я оглянуться, как у меня в гостиной оказались бы два мировых судьи, и бедных мистера и миссис Читтенден увезли бы в рессорном экипаже в сумасшедший дом. А вся улица еще бы и судачила: «Ах, я так и знал, что этим кончится! Еще бы, ведь он не просыхал!» Но ведь я почти что трезвенник. Итак, вот в каком положении я находился. Что? Чтобы я забрал это обратно в магазин? Вы это всерьез? Нет, я скажу вам, как именно я поступлю. Вы получите обратно свои деньги за вычетом десяти фунтов, которые я сам уплатил за эту вещь, и можете делать с ней, что вам заблагорассудится.

В тот же день, но несколько позже, эти двое шепотом разговаривали в курительной комнате.

– Что вам на самом деле известно об этой вещи и откуда она у вас?

– Честное слово, мистер Диллет, я не знаю, откуда она взялась. Конечно, ее вытащили из чулана какого-то загородного дома, об этом нетрудно догадаться. Мне думается, что он находится примерно в радиусе ста миль отсюда. Но где именно, понятия не имею. Просто гадаю на кофейной гуще. Человек, продавший мне эту вещь, не принадлежит к числу тех, с кем я постоянно имею дело, и я потерял его из виду. Но мне сдается, что он промышляет в этих краях. Вот и все, что я могу сказать. А теперь, мистер Диллет, о том, над чем я ломаю голову. Этот пожилой джентльмен – наверно, вы видели, как он подъехал к парадному входу – он врач? Моя жена так считает, но я стою на своем: это адвокат! Ведь при нем были бумаги, и та, которую он вынул, была сложена.

– Согласен, – ответил мистер Диллет. – Поразмыслив, я пришел к выводу, что это было завещание старика, готовое к подписанию.

– Именно так я и думал, – согласился мистер Читтенден, – и, по-моему, это завещание лишало молодую чету наследства, не правда ли? Так, так! Это послужило мне уроком. Никогда больше не буду покупать кукольные домики, а также тратить деньги на картины. Дедушку отравили, но я никогда не был способен на такое, уж я-то себя знаю. Живи и жить давай другим – вот девиз всей моей жизни, и, на мой вкус, он совсем не плох.

Переполненный столь возвышенными чувствами, мистер Читтенден удалился в свой номер. На следующий день мистер Диллет наведался в местный научный центр, где надеялся отыскать хоть какой-то ключ к занимавшей его загадке. В отчаянии смотрел он на длинный ряд приходских метрических книг этого района, опубликованных Обществом Кентербери и Йорка. Среди эстампов, висевших на лестнице и в коридорах, не было ни одного, похожего на дом из его кошмара. Утратив всякую надежду, он наконец очутился в какой-то заброшенной комнате. Он стоял там, не отрывая взгляд от пыльного макета церкви, в пыльном же стеклянном футляре: «Макет церкви Святого Стефана, Коксхем. Получена в дар от Дж. Мервезера, эсквайра из Илбридж-хауса, в 1877 году. Работа его предка, Джеймса Мервезера, скончавшегося в 1786 году». Что-то в стиле этой церкви напоминало мистеру Диллету пережитый ужас. Он подошел к карте на стене и выяснил, что Илбридж-хаус находится в Коксхемском приходе. Вышло так, что это был один из тех приходов, названия которых запомнились ему, когда он рассматривал ряды приходских метрических книг. Вскоре Диллет нашел в них запись о погребении Роджера Милфорда, скончавшегося в возрасте семидесяти шести лет 11 сентября 1757 года, а также Роджера и Элизабет Мервезер, скончавшихся в возрасте девяти и семи лет, 12-го числа того же месяца.

Вероятно, имело смысл воспользоваться этим ключом, пусть и ненадежным. Итак, днем мистер Диллет отбыл в Коксхем. В восточном конце северного придела церкви находилась часовня Милфордов, и на стене он увидел мемориальные доски с именами, найденными им в приходской метрической книге. Старший, Роджер Милфорд, по-видимому, был наделен всеми добродетелями, украшавшими «Отца, Судью и Человека». Мемориал был воздвигнут его преданной дочерью Элизабет, «которая не пережила утраты родителя, всегда пекшегося о ее благе, и двух прелестных детей». Заметно было, что последняя фраза была добавлена позже к первоначальному тексту.

Более поздняя мемориальная доска была посвящена Джеймсу Мервезеру, мужу Элизабет, «который на заре жизни не без успеха занимался теми видами искусства, которыми, продолжи он свои дерзания, мог бы, по мнению самых искушенных ценителей, заслужить имя британского Витрувия;[4] но, сокрушенный тяжким испытанием, отнявшим у него нежную супругу и юных отпрысков, он провел свой расцвет и старость в уединении, правда, изысканно обставленном. Его благодарный племянник и наследник предается благочестивой печали, ибо слишком краток перечень совершенств усопшего».

Память детей была увековечена в более простых выражениях. Оба умерли в ночь на 12 сентября.

Мистер Диллет преисполнился уверенности, что нашел в Илбридж-хаусе место действия разыгравшейся перед ним драмы. Возможно, в каком-нибудь старом альбоме для зарисовок или на старинной гравюре он еще отыщет убедительные доказательства своей правоты. Но сегодняшний Илбридж-хаус не дал ему того, что он искал. Это было здание сороковых годов, в елизаветинском стиле, построенное из красного кирпича, с каменным орнаментом. В четверти мили от него, в нижней части парка, на фоне древних деревьев, увитых плющом, в отметинах оленьих рогов, мистер Диллет отыскал следы террасы, поросшей сорняками. Здесь попадались то каменные балясины, то заросшие крапивой груды обработанных камней, на которых был топорно вырезан готический орнамент в виде листьев. Кто-то сказал мистеру Диллету, что на этом месте стоял прежний дом.

Когда он выезжал их деревни, часы в холле пробили четыре, и мистер Диллет, вздрогнув, прикрыл руками уши. Он слышал этот бой не в первый раз.

Кукольный дом, тщательно прикрытый простынями, в ожидании предложений с другой стороны Атлантики, все еще пребывает на чердаке над конюшней мистера Диллета, куда перенес его Коллинз в тот день, когда мистер Диллет отправился на взморье.