А на победу сейчас у него никакой надежды не было. Римлянам Гесперии и ромеям Восточной империи не сдержать врага, — говорил он, — они слишком заняты спорами о сущности Христа и истреблением инакомыслящих и вообще всех мыслящих. Воинская сила обеих империй — варвары, по воле своей играющие диадемами Востока и Запада, более близкие врагам римлян, чем самим римлянам. Беспощадность жизни в Римском Мире такова, что ещё способные бороться за себя и своих близких люди бегут в более человечный мир варваров, растворяются среди них, теряют язык и обычаи, а главное — накопленное за века народами Римского Мира знание всего — от тонкостей ремесла до философии. Римляне унаследовали и переработали знания и умения всех покорённых Римом и утративших своё имя народов — в этом оправдание римлян перед судом будущих веков и тысячелетий. А сейчас всё ими унаследованное и созданное, всё сохранённое охватившим впервые такие просторы Римским Миром — гибнет, как погибла, например, Александрийская библиотека. Это грозит тем, что и победителям-варварам суждена в будущем такая же, если не более скорая и сокрушительная гибель, что люди не смогут переступить роковую черту и вырваться из моря крови, слез и горя. Варварами уже сейчас овладевает дух смерти и разрушения, они приняли христианство и участвуют в религиозных распрях, как будто им мало той небывалой до сих пор взаимной резни, которая привела к неслыханному доселе передвижению всех известных нам народов и племён…

Сейчас выхода нет — не видно его. Но он может появиться, могут найтись очнувшиеся от кровавого наваждения люди. Им потребуются вожди, занятые делами людей, а не несуществующего Бога. Нужно искать именно таких людей и таких вождей, а в крайнем случае брать эту ношу на себя. Но сделать это можно лишь тогда, когда знаешь — куда вести людей и на что надеяться. Для этого нужны умение думать и как можно больше знаний. И сила духа и тела. Умение говорить. Умение молчать. Умение лгать. Умение узнавать правду. И масса других умений… Вот, братья, кто был кузнецом и ювелиром моей души наряду с теми, кто отковал и его душу — моими предками, их учителями, а также книгами, запечатлевшими мудрость ушедших поколений. И когда он умер, мне, пятнадцатилетнему, стало незачем жить прежней жизнью. Я оставил всё брату отца, одному из посвящённых в родовую тайну, чьи дети и сейчас живы. С двумя из них, знающими меня не как родича, а как святого Северина, я вёл переписку, которую, возможно, продолжите и вы — список моих корреспондентов у вас есть…

И я ушёл из Италии, из прежней жизни — искать людей среди людишек, чтобы встать рядом с ними. Я искал их в Галлии и в Испании, на римской земле и под властью вестготов и свевов. Прошёл по залитой кровью Африке и там впервые ввязался в схватку кафоликов с арианами, оборвал две жизни. Не жалею — убил нападавших, защищая невинных. Хотя эти невинные могут в определенных условиях сами напасть но кого-нибудь и стать виноватыми в моих глазах — к этому толкает их вера и особенно её служители… Потом, укрывшись под власяницей монаха — надёжной защитой в этом безумном мире, добрался до Египта. Обошёл «пустыни Востока» и не ставшие ещё пустыней города и селения. Везде видел одно и то же: бессмысленную взаимную резню, ненависть, озверение и итогом этого — безбрежное горе ни в чём не повинных людей. Даже в глупости, темноте и невежестве своём неповинных, но из-за этого обречённых. Встречал и умных, но они тоже были обречены в океане глупцов, ибо притягивали внимание, вызывали ненависть своей непохожестью на других. Случалось попадать в гущу схваток. Старался уйти, сберечь себя, ибо дорого я обошёлся — такой, какой уже тогда был, — понимал, что другого такого тем вождям, которых ищу, тем людям, кто за теми вождями пойдет, — искать и не найти. Но не всегда мог. Тогда искал более невинных в данном случае, обороняющихся, а не нападающих, примыкал к ним и бил в полную силу руки — уложил десятки двуногих бешеных собак, но меньше их не стало — жизнь их рождала мириадами, причём дважды взбесились как раз те, кого я спасал (узнал об этом позже). Попадись мне достойный вождь — я мог бы стать при нужде для его дела и воином, и полководцем, ибо руки мои хорошо держали оружие, а голова была ясна и холодна в самом жарком бою. Но не было таких вождей и не было дела, ради которого стоило стать профессиональным убийцей людей. Всюду шла борьба догм. В Египте одолевали монофизиты, в Сирии несториане, всюду грызлись кафолики и ариане. Я проходил между ними и, хотя мог бы выдать себя за приверженца любой догмы, меняя их, как щеголь одежду, всё же выдавал себя везде за кафолика, ибо речь моя выдаёт уроженца кафолической Италии, даже точнее — уроженца Лациума, римлянина. Опасность погибнуть была для меня гораздо меньшей, чем любого другого: помимо воинского умения я мог заранее чувствовать настроение окружающих их враждебность или дружелюбие, мог ощутить присутствие незнакомых, даже невидимых мною людей, мог иногда доже угадать мысли собеседника. Моя тайная способность, о которой я говорил, не угасла, а развилась. В Египте среди недобитых язычников я встретил владевших «сэтэп-са» и многому от них научился. В сочетании с этим моё знание медицины сделало меня целителем от многих болезней, не поддающихся лекарствам. Знание же Священного Писания позволило мне исцелять людей всех догм не в качестве подозрительного умника-врача, не в виде продавшего душу дьяволу Эскулапу колдуна, а в качестве наделённого божественной благодатью святого. От убийств — к исцелениям, от ненависти — к любви… А потом вновь срывался и ввязывался в схватку, оставляя за собой трупы тех, кто хотел других делать трупами и бодро их трупами делал. И сейчас с удовольствием вспоминаю, как убивал убийц, и сейчас не гаснет ярость, не утихает бешенство, когда вспоминаю — что они успели натворить, прежде чем я оборвал их полёт смертным ударом. То, что здесь довелось мне видеть — уже иной накал вызывало, а тогда был молод, и все чувства мои были ярче, свежее, и память эти чувства сберегла…

Я думаю, что многие разжигатели розни между последователями разных догм и людьми разных кровей и языков просто-напросто удовлетворяют так свою жажду крови, насилий, власти над другим человеком, неважно — виновным или невиновным. Таких истреблять просто необходимо, и я слышал, что в языческие времена были жрецы Зевса Измерителя, искавшие таких нелюдей в людской шкуре и травившие их только им известным ядом. Но жрецов таких не встретил, и рецепт яда мне не попался… Но всё чаще я стал себя сдерживать и всё чаще стал обходить «горячие места» стороной. Я не отказывал в помощи больным, если видел, что могу им помочь, а взамен получал крупицы знания или сведения — где их ещё можно найти. И в итоге от года к году я становился всё закалённее телесно и всё более сильным духовно и умственно. От монахов-отшельников в «пустынях» Египта, Сирии и Киликии перенял я аскетическую закалку и, сочетая её с «сэтэп-са» и иными своими знаниями научился владеть своим телом в полную меру, научился давить в себе любое недомогание, чувствовать прохладу в адском пекле пустыни, ускорять или замедлять биение своего сердца — сегодня я остановлю его навсегда… Но я находил опыт, знания, а вот людей, о которых говорил отец — найти не мог. Дважды слышал о таких, но обоих живыми не застал — такие не заживаются. И к тому же Восток был слишком далёк от моего Запада, которому суждено было погибнуть первым. Это я запомнил намертво с первого разговора с отцом, это подтверждалось доходившими с Запада вестями. И я двинулся на родину, завершая многолетний путь по Римскому Миру, — через Азию к Эфесу. Там как раз должен был состояться Вселенский собор, и как же мне было не дождаться его начала и как было не проникнуть мимо стражи? Ведь от решений собравшихся в Эфесе епископов зависело многое во-первых, а во-вторых стоило присмотреться к тем из них, которые могут встретиться мне позже. И я не жалею о потерянном времени — увиденное в будущем пригодилось. Вы знаете — толпы монофизитских монахов с дубинами ворвались в храм, где собрались епископы, и, дробя дубинами руки непокорным, принудили всех проголосовать за монофизитскую догму. Да веруй я до этого в Бога — отрёкся бы от него в этот день. Он не вступился за владык кафолической церкви, как ранее не вступался за их противников и их паству. Ибо не было его и нет, а есть лишь те, кто торгует его именем и кормится с этой торговли, да в куда меньшем числе те, кто добры и честны, но не смеют верить в себя, а подменяют собственное величие отсветом чужого, тем самым отдавая на конечную погибель всё хорошее, что успеют сделать в жизни своей… Среди таких — и вы. Простите и подумайте…