Он: Пожалуй, что так. Значит, по-Вашему, Северин имел план с самого начала?

Я: Да, и почти тридцать лет претворял его в жизнь. Один — помощников у него не было фактически, были исполнители, сами не знавшие, что делают. Даже преемники его наверняка узнали всё до конца лишь перед его смертью. Подумайте — всю жизнь отдал, душу поставил на кон — смерть его явно не от болезни была, а от остановки сердца усилием воли, а ведь христианство всё прощает, кроме самоубийства, ведь так?

Он: Совершенно верно. Но неужели здесь так и написано — в «житии святого»?

Я: Нет. Но он предсказал свою смерть за три года с точностью до дня. И болезнь ещё не скрутила его. В том-то и дело: все считают его святым, а он вдруг умрёт в мучениях как простой грешный смертный — тут любой верующий усомнится в его святости. А дни приближались такие, что сомнений нельзя было допустить — все бы погибли, появись сомнения. Ведь всё держалось на созданной им организации.

Он: Убедительно…

Я: Значит — жизнь, душу, смерть — и плюс к тому свой труп он отдал своему делу: как-то проинструктировал насчёт него своих преемников, и труп сохранился в могиле без мумификации. Его вынули и сделали мощами. Вы знаете, они и сейчас в Неаполе хранятся. Извлечь бы, и по скелету восстановить портрет по методу Герасимова! Сейчас, конечно, не дадут, но иметь бы в виду!

Он: Вряд ли что выйдет. Герасимова уже нет.

Я: Знаю, и в предисловии к «Таис Афинской» читал. Но метод-то есть. Всё время сообщают, как его милиция применяет.

Он: То, да не то. Герасимов был не только антропологом, но и скульптором, художником. То, что мог он, не смогут ученики. Они по сравнению с ним — как холодные ремесленники. К тому же так называемая официальная наука этот метод не изволит признавать. Всё держалось на авторитете, на личности Герасимова. А сейчас его, этот метод, могут придушить вместе с учениками. Милиция ещё сохранит, а антропология, археология — вряд ли.

Я: Жалко. Но Северина мне тоже жалко. Я для него сделал всё, что мог — из могилы вытащил — и не только потому, что первый в России, в СССР, нет, — мои выводы вообще новые. И подход к «Житию», как к последовательному описанию выполнения Северином своего плана. И почти полная датировка глав. И характеристика «Жития» как источника. Нолль, например, ничего в переписке Евгиппия с Пасхазием не заметил, а в «Житии» видит везде подражание то Библии, то Евангелию, то посланиям апостолов. А я выяснил партийную принадлежность Пасхазия. Он был из тех руководителей кафолической церкви, которые возбуждали население Италии против ариан-остгогов, тогдашних господ страны. Он упрекает Евгиппия — зачем тот не придал Северину черт борца с еретиками. А ведь если бы Северин не то что боролся с арианами, а был хотя бы нейтрален, Норик захлебнулся бы в крови — там только религиозных распрей нехватало, да и окружавшие варвары все были арианами. Евгиппий не стал лгать, не переделал «Житие», а письмо Пасхазия только к делу подшил. Значит, ему можно верить. И не он подгонял Северина под священное писание, а сам Северин работал под святого, под классического святого, чтобы ему поверили и за ним пошли. Отсюда и явные параллели с Библией или посланиями апостолов…

Он: Да это же исключительно важно — эти Ваши выводы!

И тут я неожиданно для самого себя сорвался, и дальше разговор стал всё дальше уходить от намеченного мною плана. А план мой был таков: во-первых, может быть, Иван Антонович согласится прочесть мою работу, и — глядишь — найдёт в ней какие-нибудь упущения, что позволит мне ещё дополнить её. Во-вторых же была пусть слабая, но всё же надежда, что тема заинтересует его, и он сам захочет написать роман о Северине, действительно настолько близком к Ивану Гирину из «Лезвия бритвы», что — не прочти я этого романа, не усвой написанного в нём — я не смог бы разгадать северинову загадку. Но Гирин был вымышленный, а Северин существовал на самом деле — ведь заманчиво же! Сомнение было в ином — захочет ли Ефремов повторяться, что у него — других замыслов нет? Есть, конечно, а временем ограничен — это я понимал ещё до встречи. Но — не захочет сам, так порекомендует кому-нибудь из известных ему писателей. Но, видимо, если встретишь полное понимание, а я чувствовал именно его, то все планы летят к чёрту, и начинается разговор не о деле, приведшем тебя сюда, а вообще обо всём, что думаешь, чем хочешь поделиться с умным человеком, — обо всём, что у тебя накипело.

Я: А зачем они, эти выводы? Кто он, этот Северин? Какой-то церковник. Незачем заниматься популяризацией его деятельности. К тому же он не православный и не славянин. Дурак Цукерник, что носится с ним, как с писаной торбой.

Он: Так Вам сказали? Кто?

Я: Все. Началось с того же Дмитрева. Он помер, а скамары его вошли уже в ряд других работ, как народное движение. Знаете академика Удальцову?

Тут я оговорился — З. В. Удальцова в академики не пробилась, она была и осталась членкором Академии Наук, а не «академиком» в полном смысле слова. Так членкором и сдохла, царство ей подземное, как и всем добровольно расчеловечившимся двуногим. Но начинала она вполне как человек, и мне были полезны две её книги.

Он: Лично — нет.

Я: Она их упоминает, со ссылкой на Дмитрева. Скржинская на него ссылается в своих примечаниях к «Гетике». В первом томе «Истории Византии» они есть, тоже со ссылкой. Во втором томе «Всемирной истории» их нет, а на Дмитрева ссылка есть. И везде, где скамары упомянуты — только ссылка на Дмитрева, больше никто не попытался эту тему развить. Зато в художественную литературу скамары проникли; у Валентина Иванова они есть в «Руси изначальной» и упомянуты в «Руси великой».

Он: А что, Дмитрев крепко ошибался?

Я: Не ошибался. Это прямое передёргивание. Евгиппий пишет: «разбойники-варвары», а Дмитрев — просто «разбойники». Перевёл длиннейшую цитату, а «варваров» выкинул. Это раз. Затем: у Евгиппия они действуют лишь в районе берега Дуная, причём база их за Дунаем, вне римской территории. Там их настиг Северин, когда они увели в плен двух ротозеев, там они пытались оказать сопротивление племени ругов. Их база — будущий Ругиланд, та равнина в районе Кремса. А Дмитрев их засунул в альпийские проходы, вглубь провинции. Это два. Он называет их представителями местного населения, порабощённого римлянами, а Норик римлянам достался без боя. Здесь никогда не было восстаний, не то что в соседних Паннонии и Иллирии. Недаром здесь поселения ещё при Клавдии, в I веке, получили городские права, а сам Норик тогда же стал провинцией. Здесь романизация не встретила ни малейшего сопротивления. Это три. Евгиппий прямо пишет, что скамары грабили всех, хватали всё, что плохо лежит, угоняли скот и пленных. Это четыре. Евгиппий пишет: Лавриак осаждали алеманны и тюринги, а Дмитрев — алеманны и скамары. Вот Вам уже пять. А всего у меня не то 15, не то 16 доказательств — и по «Житию», и по «Гетике», и по кодексу Юстиниана. (Позже число доказательств более чем удвоилось). Он так на этот кодекс ссылается: там есть статьи против разбоев, а разбойниками правящий класс называл борцов за свободу, а раз признаётся факт широкого распространения разбоев, значит — скамары и разбойники суть одно и то же, а именно борцы за свободу. А ведь в нашем уголовном кодексе есть статьи, к примеру, о растлении малолетних. Значит, в СССР существует широкое народное движение растлителей малолетних (если применить логику Дмитрева)… Ну вот, написал я статью, назвал её «Движение, которого не было», приложил «Житие» в переводе, первый — не этот, а дипломный — вариант своей работы (я за него «отлично» получил, на защите академик Сказкин присутствовал) и отнёс в Институт истории — Удальцовой. Она взяла, говорит: на разборе автору не положено присутствовать, разберёмся, пришлём ответ. И прислала: три странички на машинке без подписи. Написано так: работа, дескать, незрелая, студенческая, а обвинять серьёзных учёных в жульничестве — неприлично. К тому же латинское «latrones barbarae» может означать не только «разбойники-варвары», но и «варварские разбойники» — прилагательное, а не существительное, так сказать. А когда я к ней ещё раз пришел, сказала: во-первых, в истории любой источник можно истолковать хоть так, хоть в обратном смысле; во-вторых, Дмитрев умер и стыдно клеветать на покойника, а в-третьих, бумаги нынче не хватает на работы докторов наук и — сами, мол, понимаете — эти работы поважнее вашей. Вот так. И ничего больше.