— Скажи, Учитель, а может быть нам собрать свои библиотеки и что ещё подвернётся под руку, а потом сбежать в Ирландию? Похоже, что это единственное место, где живут хотя и христиане, но нормальные люди, а не двуногое зверьё? По крайней мере сейчас.

— Даже шутить так не следует. А ты — шутишь. Кстати, «нормальными» ирландцев не назовёшь — их вера, принесённая именно из глубин египетской Фиваиды, куда более огненна, чем у «граждан империи». Просто они сумели найти иные пути для её проповеди, более человечные. Но именно поэтому они «ненормальны», выпадают из скотской «нормы» нашего с тобой окружения. Но — уйдём мы отсюда — и что будет без нас? Сколько погибнет именно тех, чьи потомки смогли бы — пусть и не при нас — очеловечить нынешних двуногих скотов и зверей? Да, даже мне, стократ против тебя привычнейшему, тошно вспоминать виденное, обобщать читанное, а уж кому придётся изучать твоё время и твои дела, тот, возможно, тоже испытает желание сблевать или напиться до бесчувствия. Ибо на удар отвечал я всегда ударом, потому и выжило моё братство в таком волчьем окружении, даром что всю жизнь стремился быть человеком, а не зверем. Есть в моём братстве люди, берущие на себя тяжкий труд охраны собранных мною хранителей памяти наших предков. Тебе выпало прикрывать не меня и моих, а всех нас, могущих ещё хоть что-то уберечь в памяти и в делах своих. Удары на нас сыплются лавиной, так что тебе не удержать руки чистыми. Но иного выхода нет, по крайней мере сейчас. Сожрут нас тут — доберутся и до Ирландии, а захлебнутся нашей кровью, подавятся нашим мясом — глядишь, хоть там кто-то выживет. А потому слушай, думай, запоминай и готовься к делам, которые Христос явно не одобрил бы, если бы ты был зачинщиком в схватке. Тебя извиняет одно, но — извиняет: ты призван защищать своего патрона и всех, кто признаёт его святость. Защищать! Есть священное право убивать убийц, предавать предателей и пытать любителей чужих мучений, чтобы другим неповадно было.

Мне отмщение, и аз воздам! Ты берёшь на себя эту страшную работу, и не смей думать о бегстве, ибо кому-то другому придётся брать её на себя, а есть ли он — этот другой — сейчас? Твой патрон высмотрел тебя не за день поисков, и я полагаю, что он думал не только о своей шкуре, подбирая кандидата в «серые папы» — другой сожрал бы и его самого. Я уж не говорю о том, что ты одного корня со святым Северином, а его я признаю святым безоговорочно, хотя не уверен, как и ты сам, что он верил в то, что сказано в обоих Заветах. Кстати, слишком бесчеловечный защитник и советчик твоему патрону тоже не требовался — его дела вызвали бы такую волну ненависти от своих, что обоим вам конец был бы скорым и страшным. Ладно… Пошутили, попроповедовали — вернемся к нашим остготам…

Тиудимер умер вскоре после заключения мира, а Теодерих стал не только королём своего народа, но и одним их ближайших к императору Зинону людей, и был осыпан почестями, а его народ дарами. Зинон ведь исавр, потомок пиратов, так что ему не в диковинку проявлять как терпимость к любому сильному и удачливому человеку, так и спокойную готовность в любой миг перерезать ему глотку. Лев Мясник знал, кого делать своим зятем и наследником престола. Но и выращенный в этом тёплом гнёздышке Теодерих тоже знал правила игры. Поэтому в 477 году он заключил союз со своим фракийским тёзкой, сыном Триария, и они совместно выступили против Зинона. Но старший годами «фракиец» не желал уступить первого места «паннонцу», и это расстроило союз. Империя умела не только резать невинных, но и осыпать почестями стократ виновных. За разрыв с «фракийцем» наш Теодерих был удостоен триумфа, а позже он получит звание магистра и главнокомандующего на Балканах, станет консулом, будет усыновлён императором «по оружию» (сугубо варварский обычай, но император-христианин пойдёт на него, не моргнув глазом), вновь удостоится триумфа… Впрочем, и сын Триария получил звание магистра армии и стипендию на многотысячное войско. Он погиб только через четыре года, уже в третий раз подступив к Константинополю, отступив после отпора и случайно свалившись с испуганного чем-то коня на торчащую из соседней телеги пику — лодырь-возница не смог уложить её по-человечески… Теодериха холили и нежили, но ведь и Аспаров осыпали теми же почестями — фактически ему досталось их наследие, их, именно их права и обязанности. Ну, а их судьба — тоже? После неудачи союза с сыном Триария впереди у него ничего кроме насильственной смерти не светило. Если думать о будущем — своём, и своего народа, то нужно было искать выход из создавшегося положения. Какой? Империю разрушить — сил, скорее всего, не хватит, она успела за эти годы измениться, утратить ряд слабостей. По крайней мере — в зоне соприкосновения с остготами, которых потихоньку, очень незаметно, но обкладывали — пока не для уничтожения, но для перехвата любого замаха вооружённой остготской руки, но ведь накопятся силы и для уничтожения, так не станут же они бездействовать тогда, эти силы. Они ведь и в других концах империи нужны… Значит — надо уносить ноги, пока объятия императора не стали слишком крепкими… А куда? И как? С боем, таща за собой погоню? Хоть обратно на северные берега Понта прорывайся, да там остатки гуннов, и набравшие сил славяне тоже там скопляются — так встретят на своей земле, как никакая империя не смогла бы. И добычи там нет достойной, к которой привыкли за истекшие века, именно имперские земли громя… Но и император не был в восторге. Очень уж был умён этот Амал, мало было надежды прикончить его, как Аспаров, и не разбить было его, как сына Триария. Да если и разобьёшь с чьей-то помощью — так и с победителем придётся так же нянчиться, ломать голову над тем, как и с чьей помощью избавиться от него…

Повторялась в несколько изменённом виде трагедия Стилихона и Запада — словно бы действовал закон возмездия, хотя просто были общими причины и следствия… Итак, следовало сделать нечто такое, чтобы Теодерих сам, обязательно сам! — попросился куда-нибудь подальше. И лучше всего толкнуть его в Италию — на Одоакра. Кто бы ни победил — всё равно победитель ослабеет и будет вынужден признать власть империи. Но вообще-то лучше, чтобы победили остготы — Теодерих уже известен, пенять на империю у него причин нет, так пусть он завоёвывает Италию для империи, а мы ему в этом поможем. Нужно только, чтобы он сам захотел туда идти, а то решит, что мы его туда умышленно удаляем, и может взбунтоваться…

Что же, всё вышло, как хотели по очень разным причинам император Зинон и король остготов Теодерих. Движение на Италию началось и всколыхнуло все политические силы вдоль Истра-Данубия от низовьев его до Норика. И узнал это Одоакр. И понял, что настало время решать — что делать с принорикскими ругами. Ведь монахи-севериновцы сообщили, что у ругов побывали послы империи и предложили им заключить союз с остготами против Одоакра. Однако в Ругиланде крепко помнили, какими союзниками были остготы при Недао, а обо всём, что было после Недао и особенно после Болии — помнили ещё лучше, сами помнили, а не рассказы дедов и отцов вспоминали. Так что отказались. Но решать ругскую проблему всё же приходилось немедленно, а решить её Одоакр мог только ударом по Ругиланду. Время для этого ещё было, ибо Теодерих двигался не спеша, так как это был не просто военный поход, а перемещение всего народа без надежды на возврат. И не все остготы выступили с Теодерихом — часть народа успела за эти годы привыкнуть к прелестям мирного труда, поневоле привыкнуть, так как на имперской земле приходилось сидеть смирно. Видимо, и агенты империи поработали, чтобы оставить часть паннонских остготов в противовес фракийским, да и Теодериха ослабить, уменьшив число надёжных и верных подданных его. Однако позже он получал тайные сведения из империи — от этих же оставшихся, хотя и не только от них. Так что всё время замыслы Теодериха и замыслы имперских чиновников, занятых остготскими делами, сталкивались в незримой войне, нередко оставляя и трупы тоже. Как у всех и всегда… Северин, полагаю, тоже не был слишком уж постником, случалось и ему оскоромиться — как с тем пресвитером в Батависе, например…