Зандер поджидал меня на подходах к первой руине. За гигантскими стрельчатыми оконными проемами первого этажа топорщилась сорная трава, та самая, которая рано или поздно заполоняет все брошенные здания, не обходя стороной даже бывшие апартаменты правительства. Зандер стоял в арке ворот, приветливо улыбаясь. Мы не виделись лет двенадцать, а то и тринадцать, и меня поразило, как мало он изменился. Ему было сейчас сорок семь; он одет в светлый плащ, воротник высоко поднят, все пуговицы застегнуты, хотя стояла середина сентября. Я вскоре понял почему. Иногда внезапно налетали сильные порывы ветра, а через пару шагов ты снова попадал в полосу затишья.

Зандер пожал мне руку и повел вглубь дома, точнее, в пространство между стенами, которые еще стояли. Нам потребовалось чуть ли не четверть часа, чтобы добраться до противоположного конца руины. В некоторых комнатах сохранилась часть меблировки: стулья, кресла, письменные столы, в основном грязные и покрытые плесенью.

— Остальное забрали и приспособили новые жильцы, — пояснил Зандер. — В сущности, у нас есть мастера на все руки, иначе мы бы не выжили. А хлам, который здесь остался, скоро уберут.

По комнатам, где раньше сидели просители, ожидая, когда их примут, сновали кошки. Нынешние обитатели стараются их привечать, рассказывал Зандер, потому что кругом крысы. Кошки здесь почти как таинственные богини места.

На одной из стен до сих пор висел официальный портрет Генерала. Всякий раз, проходя мимо, Зандер порывался снять его и бросить на кучу мусора, потом, махнув рукой, проходил дальше. Фотография сильно потемнела и покоробилась, но Генерал на ней был таким, каким его знал весь мир: в полупрофиль, коротко пострижен, ровный пробор, взгляд должен сочетать решимость и доброту. Когда правительство бежало, личный фотограф Генерала за ним не последовал, его арестовали. Но к стенке не поставили — решили приберечь его умение и опыт для создания новых официальных легенд.

С другой стороны руины открывался вид на бесконечную череду приземистых строений, в которых располагались когда-то ведомства и комиссариаты. Спасавшиеся бегством прежние правители, прежде чем исчезнуть, взорвали только те два высотных здания, где хранилась львиная доля сведений в папках и на электронных носителях. Поэтому слева высились теперь две огромные кучи обломков, которые потом присыпали землей и кое-где посеяли травку.

Между отдельными комплексами зданий — горы мусора и проломы. Через год после того, как сбежали прежние правители, опустевшую цитадель власти стали по частям взрывать, но потом перестали: поняли, что в запланированный на этом месте центр ремесел вкладываться невыгодно. С тех пор шли нескончаемые дискуссии о дальнейшем использовании бывшего правительственного комплекса, составлялись экспертные заключения, работали комиссии, изучались мнения историков, специалистов по охране памятников и профессоров этики, а тем временем прерванная и отброшенная история продолжала покрываться ржой.

Первые поселенцы-дикари пришли сюда еще во время этих бесконечных дебатов и начали постепенно, шаг за шагом, осваивать служебные корпуса. Починили электропроводку, наладили необходимую коммуникацию с внешним миром. Позже здесь расположились ремесленники, две компьютерные фирмы, профессор истории из Свободного университета, группа анархистов, девизом которых был кропоткинский принцип взаимопомощи, и еще много кто. Год назад сюда позвали Зандера, чтобы он организовал центральную библиотеку.

— С тех пор я больше ни разу не был снаружи, — заметил он. — Когда мы говорим «снаружи», то имеем в виду выход за ворота в том месте, где я тебя встречал.

— Но ведь еду тебе как-то надо покупать?

— Анархисты раз в неделю делают для меня закупки, — сказал Зандер. — Они и для большинства других все покупают, поручения разные выполняют — короче, это наши почтовые голуби, наша связь с миром. За это они тут окружены заботой.

— То есть кропоткинский принцип в действии.

— Можно сказать и так. Подумать только, здесь еще недавно лютовал государственный террор. Вон в том доме, где сейчас цветочный магазин, — он показал на вытянутое здание слева по ходу, — там велись допросы врагов народа. В отличие от других режимов негодяи не прятали свою машину уничтожения где-нибудь в укромном месте, они хотели, чтобы она всегда была под рукой.

Из дома вышел человек небольшого роста лет восьмидесяти в голубовато-сером кителе и старомодном картузе.

— Это садовник, — сказал я наобум. — Видимо, старший садовник.

— Точно, — подтвердил Зандер. — Правда, он в этой должности всего год. Его зовут Ритц. Тебе это имя что-нибудь говорит?

— Это название отеля в Париже, и еще одного такого же в Вольфсбурге, больше ничего, — сказал я.

— Ритц несколько десятилетий работал консультантом. Не знаю почему, но все крупные фирмы, да еще разнообразные объединения и многие политики пользовались его услугами, не могли без него обойтись. Он на этом очень разбогател; на нашей территории он, безусловно, самый богатый.

— У вас что, есть люди побогаче и победнее?

— Разумеется. Этот бред насчет всеобщего равенства не разделяют даже анархисты. Они хотят только, чтобы никто извне не предписывал им, как жить, и чтобы у них был свой доход, — а мы им все это обеспечиваем. Ритц перебрался сюда за два года до меня. Как раз и возникла идея озеленения территории, начиная с двух развалин бывших высоток. Ритц в тот момент был еще консультантом. Но ты знаешь, будучи систематиком по натуре, он основательно углубился в садоводство и ландшафтный дизайн и на склоне лет открыл в этом свое истинное предназначение. Я надеюсь, судьба сохранит нам его еще надолго. На другом конце территории он уже заложил английский парк, а между служебными корпусами появились кое-где японские сады. Его главная задача — придумать, как озеленить первую руину. Ты же видел, там сейчас полный хаос. Мы хотим расположить в анфиладах комнат небольшие сады в разных стилях, а центральный фасад в один прекрасный день полностью скроет завеса плюща.

Ритц медленно шел нам навстречу с карандашом в руках и с маленькой записной книжицей величиной в ладонь, в черном кожаном переплете. В первый момент я был несколько сбит с толку, услышав его певучее рейнское произношение после того, как Зандер представил меня, и впервые затосковал по городу, который совсем недавно покинул.

— Это величайшее заблуждение, — говорил он, пока мы шли по направлению к вилле, где раньше жил Генерал, а теперь временно располагалась библиотека Зандера, — величайшее заблуждение считать, что развалины и руины несовместимы с гармонией и красотой. Вспомните, как выглядела эта территория во времена террора: замкнутая система, в том числе и с архитектурной точки зрения, которая служила исключительно сохранению власти и защите ото всего, что могло этой власти угрожать. Система, так сказать, без изъяна, рассчитанная на вечность, да она и казалась нам вечной. При этом продержалась она всего девять лет. Затянувшийся террор, если он какое-то время длится, всегда губит себя сам. В определенном смысле он задыхается, потому что в нем нет просветов и дышать невозможно. Ну а сейчас, когда территория по-прежнему наполовину в запустении, то есть открыта… — в этот момент из бокового прохода на нас налетел один из внезапных порывов ветра, о которых я уже упоминал, и Ритц заговорил громче, — она и начинает раскрывать свои возможности. Только запустение делает ее по-настоящему богатой, и тогда из бутонов распускаются цветы. Мне здесь только как садовнику работы лет на пять минимум.