– Ах этот Тини! Ну еще бы! И как он, старина Тини?

Один из нас укладывал листок в карман, ловил такси, летел на Корк-стрит[121] и возвращался с нашей долей добычи, а старина Гордон ни о чем не догадывался.

Разумеется, в конце концов этому сраному хорьку, Кромптону Дею, приспичило вылезти неизвестно откуда и раскрыть Гордону глаза. И когда мы в следующий раз вознамерились обжулить его, Гордон приступил к написанию портрета с особым тщанием – кончик языка высунут, глаза словно плывут от усердия. Мы просто задыхались от радости, похоже, на сей раз нам светило самое малое семьдесят пять фунтов. Когда Гордон закончил, мы завели обычную нашу шарманку: «А-а, вот теперь я понял, о ком ты», но вынести портрет из бара нам было не суждено: Гордон, взяв набросок со стола, начал, прямо на наших исполненных ужаса глазах, методично раздирать его на узкие полосы.

– Вот вам, мои дорогие, – сказал он, протянув нам полоски. – По кусочку на каждого.

Скотина. После этого мы ни разу не смогли добиться, чтобы он нарисовал хотя бы карту, показывающую, как добраться до какого-нибудь ресторана.

Так или иначе, лимерик мой, изрядно повышенный в чине тем, как я уже объяснил, обстоятельством, что его сочинил известный поэт, распространился по всей выставке. Конечно, продать его, как набросок Фелла, никакой возможности не было. О нет, поэзия устроена совсем по-другому. Она просто-напросто мгновенно становится всеобщим достоянием. Пожалуй, не стоит мне больше седлать этого загнанного старого конька.

Вряд ли тебе будет так уж интересно узнать, «Как я провел день на Восточно-английской выставке», и потому я опускаю детали захватывающего заезда тракторов, произведенных компанией «Джон Дири»[122], избавляю тебя от полного отчета о соревновании Суффолкских Битюгов и оставляю до другого раза описание титанической борьбы Дирхамских и Местных Свекловодов с Производителями Кормовой Свеклы (в число коих входит и Ассоциация Стержневых Корневиков Северного Кембриджшира).

Саймон, если оставить в стороне вялость его воображения и некоторое скудоумие, малый, во всяком случае, воспитанный, он ни разу не поддался искушению оставить меня на растерзание многочисленным дамам в шляпках, что, подобно августовским стрекозам, плавно выскальзывали из-под одного чайного навеса, чтобы нырнуть под другой. Поскольку пребывание на сельскохозяйственной выставке – опыт для меня новый, а когда человеку за шестьдесят, он находит особое удовольствие во всяком новом опыте, каким бы нелепым тот ни казался, я не могу утверждать, что этот день был самым тоскливым в моей жизни. Саймон не мешал нам с Содой останавливаться для подзаправки в многочисленных пивных и бутербродных, он даже предложил отыскать автобус «Ротманс», который, по его словам, должен был тут где-то стоять. Я запасся дармовыми «Ротиками», заполнил вопросник и полюбовался шарфами размалеванных куколок, из которых состоял персонал автобуса – двухэтажного, весело раскрашенного в синий, белый и золотой цвета «Ротманс». Все это напомнило мне молодость, когда торгующие сигаретами девицы были таким же привычным зрелищем в театрах, ночных клубах и на кинопремьерах, каким являются ныне попрошайки от благотворительности. Штука в том, что в ту пору у тебя всегда имелась возможность всего-навсего за пятерку перепихнуться с такой сигаретницей где-нибудь в сортире, а я сильно подозреваю, что в нынешней озабоченной Британии девицы, торгующие лежалым товаром от фонда «Спасем детей» или пытающиеся вытрясти из тебя монету для «Общества кистозного фиброза», завопят, призывая полицию, и вчинят тебе иск за визуальное изнасилование, если ты хоть на миг позволишь взгляду сползти ниже их шеи. Вот уже многие годы в нашей стране отмечается неуклонное, крайне огорчительное повышение моральных норм. Меня это очень тревожит.

Мы покинули гулянку в шесть и покатили, волоча за собой по воздуху множество сверкающих надувных шариков, украшенных пленительными товарными знаками и экзотическими красками поставщиков корма для скота и производителей долгодействующих фунгицидов, – похоже, Майкл любит глотнуть после обеда гелия и немного попищать.

На обратном пути Саймон приставал ко мне с просьбами насочинять еще лимериков. «Что-нибудь про Суэффорд», – настаивал он.

– Неплохо. Только он слишком приличный, верно?

– Соде понравилось, – ответил я, уязвленный.

– А теперь про меня.

– Гм…

– Тут вы абсолютно правы. «Сам он» – это моя школьная кличка. Вы знали?

– Назовем это вдохновенной догадкой, – сказал я.

– Ладно, а про вас?

Саймона нарисованная мною картина очаровала:

– Это что, правда случается?

– Ты насчет промазать мимо щелки? Разумеется. Каждый раз.

Незнание столь элементарных вещей означает, как мне представляется, что этот юноша либо еще не расстался с невинностью, либо был совращен женщиной достаточно сведущей, чтобы помочь ему попасть куда надо почти без задержки. Повезло паршивцу.

Поездка из Питерборо домой оказалась, как это часто бывает, гораздо менее длительной, чем езда в направлении противоположном.

Дэви, воспроизводя обстановку моего воскресного появления, уныло восседал на ступенях парадной лестницы.

– Здорово, юное животное. А где же твоя подружка?

Он отвернулся в сторону, отвергая таковое обозначение.

– Мы явились с дарами, – продолжал я. – Вот этот для тебя – жирная свинка, изготовленная из редчайшей домотканой материи и набитая наитончайшей ватой.

Подарок Дэви принял.

– Забавная, – сказал он. – Спасибо.

– Женщина, которая мне ее продала, поинтересовалась, не я ли позировал создавшему этот шедевр художнику. Что было несколько смешно, потому что сама она больше всего смахивала на обыкновеннейшую обжору или баклана, барахтающегося посреди нефтяного пятна. Тем не менее ты, полагаю, согласишься с тем, что между этой великолепной свиньей и моим премудрым и порочным «я» имеется сходство далеко не случайное. Если бы ты воткнул в нее булавку, я завопил и подпрыгнул бы.

– Знаете, я жалею, что не поехал с вами.

Ха! Куда он девается, всеведущий советчик с дипломом Данстеблского[124] университета и правительственным грантом, когда мы нуждаемся в нем сильнее всего? Я подождал, пока Саймон и Сода удалятся на достаточное расстояние, утешил душу Дэви рассказом о том, как бестолково и неинтересно провел я этот день, и поволокся в дом, чтобы переодеться к обеду. Ибо сегодня вечером Логанам предстояло принимать у себя местную знать – вход только в вечерних костюмах.

Никто мне по дороге не повстречался, и потому я так и не узнал, пока все мы не сошлись на вечернюю сходку, что нам составит компанию Матушка Миллс.

Оливер Миллс. Не знаю, знакома ли ты с ним. В те дни, когда мы отбывали воинскую повинность, он был падре нашего полка. С той поры он изведал немало печалей и в итоге снял с себя сан. Во всяком случае, так он говорит; по моему же основанному на вздорных сплетнях мнению, его просто-напросто обуяла такая похоть, что ни армия, ни церковь справиться с ним уже не смогли. Влечение Оливера к мужиковатым младшим офицерам и шустреньким молодым рядовым не ведало границ. В 59-м мне рассказывали об одном эпизоде, который, возможно, и был той соломинкой, что сломала спину верблюда. Генерал, инспектировавший взвод румяных кадетов накануне их выпуска из училища, остановился перед одним особенно миловидным эфебом.