После того как чай был разлит по чашкам, Альберт вежливо выпрямился в кресле, ожидая, что ему объяснят цель визита. Английский джентльмен, отхлебнув из чашки с таким видом, точно пребывал в гостях у неких приятнейших друзей и вообще сидел в эту минуту на ровнейшей из лужаек Беркшира, произнес короткую фразу и добродушно склонил голову в сторону переводчика. Говор у англичанина был легкий, приятный, с мягкими «р» и нежными модуляциями. Переводчик широко улыбнулся и провозгласил:

– Мистер Бененсток, я представляю правительство Его Величества в Лондоне.

Что за прекрасные слова! У Альберта слегка закружилась голова – и на протяжении следующего часа, пока англичанин излагал свое дело, голова продолжала кружиться все сильнее.

Британская империя – еще одна прекрасная фраза! – глубоко озабочена, сказал англичанин, своей полной зависимостью от тростникового сахара, поступающего из ее далеких доминионов в Австралии и Вест-Индиях. Если в Европе разразится новая война – а англичанин считает себя обязанным подчеркнуть, что таковое развитие событий почитается теми, кого он представляет, настолько маловероятным, что его вообще вряд ли стоит принимать во внимание, – то, как единогласно уверяют знатоки морской тактики, Британия, со всех сторон окруженная морем, может оказаться практически отрезанной от жизненно необходимых ей поставок производимых в жарком климате продуктов, из коих важнейшим является сахар… ну, быть может, после чая. Британцы за всю свою долгую историю – и это оплошность, по правде сказать, решительно непростительная – никогда не выращивали у себя дома сахарную свеклу. По этой части у них нет никакого, просто-напросто никакого опыта. То, что выращивать ее там можно, не вызывает ни малейших сомнений. Собственное производство тростникового сахара, это англичане прекрасно понимают, представляется несколько нереалистичным – по причине погоды, которая, как мистеру Бененстоку, несомненно, известно, капризна до столь излюбленного британцами абсурда. Сахарная же свекла, главный продукт родных и плодородных полей мистера Бененстока, выглядит в совершенстве подходящей для британского климата. В конце концов, не является ли она ближайшей, не так ли, родственницей моркови, репы и – как можно предположить – свеклы обыкновенной? Британский фермер славится превосходным качеством своей моркови, репы и свеклы, и уж наверное выращивание их близких кузенов Beta Rapa и Beta Vulgaris не лежит за пределами его возможностей. Кабинет министров считает, однако, что фермеру необходим некто, способный руководить им, человек, хорошо знакомый со всеми особенностями пути, если можно так выразиться, свеклы – от поля до сахарницы. Мистер Бененсток был назван представителю Кабинета в Праге как один из наиболее авторитетных в сфере сахарного производства людей. Так вот, не согласится ли мистер Бененсток обдумать возможность года через два отправиться в Англию, дабы консультировать и обучать там несведущих фермеров, руководить проверкой пригодности полей, управлять строительством сахарных заводов и попытками взрастить первые скромные британские урожаи? Если прибегнуть к метеорологической метафоре, Британские острова поразила засуха, и им необходим человек, подобный мистеру Бененстоку, дабы оросить их своими знаниями и опытом. Правительство Его Величества готово щедро оплатить его труды, оно с удовольствием приняло бы на себя любые расходы, какие только могут возникнуть в связи с переездом мистера Бененстока и его обустройством в новой стране. Сам английский джентльмен нимало не сомневается в том, что, буде у мистера Бененстока возникнет такое желание, он сможет заблаговременно подать прошение о принятии полного подданства короля Георга, питая при этом совершенную уверенность в том, что ответ на таковое прошение будет, разумеется, положительным.

Правительство все того же Величества было бы также радо приобрести в последующие два года – по твердой рыночной цене и с согласия мистера Бененстока – все его поля и сахарный завод в Чехословакии, а также прислать сюда некоторое число агрономов, каковые прошли бы вместе с ним два полных цикла производства сахара – от выращивания свеклы до сбора урожая и рафинирования конечного продукта. Правительство Чехословакии преисполнено желания оказать всемерную помощь в этом деле, дружба вашего молодого демократического государства с Британией есть незыблемый факт нашего переменчивого мира, это отношения, на которые всегда можно положиться в нынешние трудные для Европы времена.

Теперь же англичанин и его чешский переводчик покинут мистера Бененстока, дабы тот основательно обдумал сделанное ему предложение. Свое решение он может сообщить в течение следующих двух недель. Нет, право, чай просто великолепен. Лучший, какой англичанину довелось попробовать на континенте. Всего вам доброго, мистер Бененсток. Какие очаровательные дети.

Если бы Альберт еще до этого визита опустился на колени и покрыл голову, чтобы умолить Бога дать ему все, чего он желает, то вряд ли сумел бы составить мольбу, настолько точно отвечающую его нуждам. Альберту удалось не утратить достоинства и не дать ответ немедля – лишь через три дня он сообщил в Прагу, что готов присоединиться к плану английского джентльмена и с нетерпением ожидает возможности радушно принять у себя тех сельскохозяйственных экспертов, которых Лондон отберет для сотрудничества с ним.

В тот же год к нему приехали английские фермеры мистер Нортвуд, мистер Эйвз и мистер Уильямс. Альберту они понравились как люди и умные, и почтительные, и внимательные, и на редкость понятливые ученики во всем, что касалось производства сахара. Гарри, Пол и Вик – они настояли на том, чтобы Альберт называл их именно так, – были добры к Михаэлю и Ревекке, которые в ответ овладели английским с такой быстротой, точно он был посеян в них еще при рождении и ждал лишь этой возможности, чтобы расцвести. Альберт тоже довольно скоро ухватил дух и саму сущность английского, однако Михаэль, который никак не мог понять, почему отцу не удается полностью усвоить склад этого языка, то и дело поддразнивал его.

– Нет, отец. Не «Уик Вильямс» и не «вандерфул уиллидж», а «Вик Уильямс» и «уандерфул виллидж»[186].

– Я не способен выговорить эти буквы.

– С ума можно сойти! – вскрикивал разгневанный подобной нелепицей Михаэль. – Если ты можешь выговорить «Вильямс» и «уиллидж», то уж конечно и «Уильямс» с «виллидж» тебе тоже по плечу.

– Старые ветераны – люди привычки, – с нарочитой неуступчивостью отвечал Альберт.

В те два удивительных года все разговоры в доме Бененстоков велись по-английски и об Англии. Гости рассказывали о пабах и клубах, о крикете и футболе, об Оксфорде и Кембридже, о Лесли Хауарде[187] и Ноэле Кауарде[188], о кроссвордах и лисьей охоте, о печеньях «Хант-ли-Палмер» и чае «Мазаватти», о Би-би-си и Лондонском центральном почтамте, о Ночи Гая Фокса[189] и Дне дерби[190], о «Премьер-министре увеселений»[191] и принце Уэльском[192]. Альберт откопал в книжной лавке экземпляр «Der Forsyte Saga von John Galsworthy»[193] и, прочитав эту книгу, исполнился еще более нетерпеливого желания влиться в добрый, упорядоченный мир городских площадей и приморских отелей, уютных туманов и дребезжащих такси, политиков в цилиндрах и герцогинь в белых перчатках.

На борту отплывавшего из Бремерхафена судна (последний взгляд на несчастную Германию и несчастную, несчастную Европу), пока обвисшую на поручнях Ревекку рвало, Михаэль заговорил с отцом об их именах.