— Поймите меня правильно, — снова перебила его Евгения Ивановна. — Так больше продолжаться не может. Это была последняя капля!

— Я вас понимаю, но…

— Вы скажете: «Но что я могу поделать?» Действительно, случай трудный. Но я не могу себе представить, чтобы интеллигентные родители не смогли как-то воздействовать на своего сына. Поймите и наше положение…

Заглянув в лежащую перед ней записку, Евгения Ивановна стала перечислять:

— Двадцать восьмого февраля Красиков принес на урок ботаники живую мышь… Третьего марта Красиков на уроке геометрии вытащил из парты живого котенка… Ну, что это? Вчера он принес мышь, сегодня кошку, завтра он приведет с собой в школу живого льва!

Виктор Петрович подобострастно хихикнул этой незатейливой шутке, но Евгения Ивановна не склонна была шутить.

— Необходимы самые крутые меры. Если в течение ближайшей недели Юра решительно не изменится к лучшему, я буду вынуждена поставить на педсовете вопрос о переводе его в другую школу…

Она встала, давая понять, что разговор окончен. Растерянный Виктор Петрович тоже встал. В глубине души он был счастлив, что неприятный разговор позади, но изо всех сил старался изобразить на лице сознание максимальной родительской ответственности.

У дверей школы Виктора Петровича ждала жена. Увидев его, она испуганно вскинула голову:

— Ну? Что?!

— Пытался проглотить лезвие безопасной бритвы! На уроке практикантки! Из государства Зимбабве! — Все это Виктор Петрович выговорил крайне раздраженным тоном, словно обвиняя жену: «Вот, пожалуйста, плоды твоего воспитания!»

— Какой кошмар! — вскрикнула жена. — Ребенок мог покалечить себе все внутренности!

— Ребенок! От этого ребенка стонет вся школа! Черт знает что! По меньшей мере двадцать лет я не чувствовал себя таким идиотом! Почтенный, во всем мире уважаемый ученый должен сидеть, как школьник, как мальчишка, и покорно выслушивать пошлые нотации: «Неужели вы, интеллигентный человек, не можете воздействовать…»

— А кто в этом виноват? — перешла в атаку жена. — У мальчика переходный возраст. Моя власть над ним кончилась! Ребенку нужен отец! А ты ни о чем, кроме своей науки, знать не желаешь!

В ее голосе задрожали слезы, и Виктор Петрович мгновенно струсил.

— Ляля, успокойся, перестань. Ну, я прошу тебя! Ты же знаешь, что бесконечно занят… У меня сейчас особенно трудный момент…

— У тебя всю жизнь трудный момент! Когда мы поженились и я хотела поехать на две недели в Гудауту, у тебя тоже был трудный момент! Когда у Юрика была корь и я сходила с ума, у тебя был особенно трудный момент! Ты всю жизнь думаешь только о себе, о своих критических точках! Но пойми! Они же мертвые! А тут живое существо. Твой родной сын… Он гибнет! Если сейчас не вмешаться, будет поздно. Все будет кончено!

Она заплакала уже по-настоящему, навзрыд.

— Ну, Ляля, ну, перестань! Ну, я прошу тебя! — суетился вокруг нее напуганный неожиданной сценой Виктор Петрович. — Кто гибнет? Откуда ты взяла? Ну, хорошо, я обещаю тебе… Каждый вечер я буду играть с Юрием партию в шахматы… Мне будет трудно, но я постараюсь… Я выкрою время…

— Две партии! — сказала жена, постепенно успокаиваясь. — И не только в шахматы… Ты должен беседовать с ним. О жизни…

— Да, да, конечно, и беседовать тоже! — согласился Виктор Петрович, радуясь, что так дешево отделался. По давнему опыту он знал, что могло быть гораздо хуже.

«Джин» выходит на свободу

Домашний кабинет академика Красикова напоминал обиталище средневекового алхимика.

Стеллажи вдоль стен вместо книг были сплошь уставлены всевозможными колбами, пробирками, ретортами. Такие же колбы и реторты загромождали узкий и длинный стол на тонких металлических ножках. На другом столе, более массивном, разместилась всевозможная аппаратура: термостат, крохотные аптекарские весы, микроскоп.

Виктор Петрович и Коля продолжали разговор, начатый в институте.

— Если даже один процент подтвердится!.. Ого-го! — сказал Коля.

— Какой там процент, что вы! Я не сомневаюсь, что все мои прогнозы подтвердятся полностью, — ответил Виктор Петрович.

В то время как ученые вели этот, пока еще не очень понятный нам разговор, дверь кабинета отворилась, и на пороге появился Юра. Он был с шахматами.

— Здрасьте, — сказал он, обращаясь к Коле.

Отдав эту необходимую дань вежливости, Юра повернулся к отцу:

— Мама сказала, что ты хочешь поиграть со мной в шахматы.

— Я? Хочу?! — искренне удивился Виктор Петрович. — Ах да, верно… Я давно хотел поиграть с тобой в шахматы. Вот что, Юрий! Ты садись и расставь пока фигуры, а мы тут должны закончить один очень важный разговор…

Юра сел на тахту — единственный предмет в комнате, на котором не было колбочек и приборов, — и неторопливо стал расставлять на доске шахматные фигуры. На лице его было написано: «Мне-то это ни к чему, но если вам с мамой так хочется, — что ж, пожалуйста, я могу и потерпеть…»

К разговору взрослых он почти не прислушивался, тем более что весь этот разговор казался ему состоящим из многократного повторения одних и тех же непонятных слов:

— Флюктуация…

— Экстраполяция…

— Сублимация…

— Телепортация…

Юра скучал. А разговор все продолжался, и Юра поневоле начал вслушиваться в этот разговор, сначала просто так, а потом все с большим и большим интересом.

Особенно заинтересовала его одна Колина фраза.

— Скажите, шеф, — спросил Коля. — Это случайно не вы пишете под псевдонимом братья Стругацкие?

— Вы зря смеетесь, — ответил отец. — Все это вовсе не так уж фантастично. Науке давно известно о существовании отдельных индивидуумов, наделенных способностью простым усилием воли передвигать в пространстве различные мелкие предметы.

— Ну да, телекинез.

— Я находился под воздействием препарата каких-нибудь несколько секунд, но не дай вам бог пережить то, что пережил за эти секунды…

Виктор Петрович отпер бюро, достал контейнер, открыл и вынул из него маленькую стеклянную колбу с завинчивающейся металлической крышкой.

— Один глоток этой жидкости, — задумчиво сказал он, — и мы с вами стали бы чудотворцами в самом прямом, буквальном смысле этого слова…

— Какого же черта мы ждем?! — взорвался Коля. — Надо срочно ставить эксперимент!

— Я боюсь, — тихо сказал Виктор Петрович, ставя колбочку на стол.

«Так я и знал! — с отчаянием подумал Юра. — Струсил! Эх! Ученый называется! Люди прививали себе чуму и не боялись. А тут… Чего испугался?!»

— Я боюсь выпустить джина из бутылки, — сказал Виктор Петрович Коле.

— Но это просто смешно! — возмутился Коля. — Проверить-то надо? Если вы боитесь доверить мне, выпейте сами! Себе-то вы доверяете?

— В том-то и дело, что нет, — грустно сказал Виктор Петрович. — Как же вы не понимаете? Это такая штука, что я даже самому себе боюсь довериться…

Последние слова Виктор Петрович произносил уже в передней, провожая Колю.

Убедившись, что он остался в отцовском кабинете один, Юра подбежал к столу, на котором стояла заветная колбочка. Воровато оглянувшись, взял колбочку в руки и поднес ее к губам.

— Вы представляете себе, насколько это опасно? — доносился из передней голос отца. — Абсолютная власть над миром!

При слове «опасно» Юра отвел колбочку от рта и прислушался. Но, услышав про власть над миром, вновь решительно приблизил колбу к губам и единым духом проглотил все ее содержимое.

Он хотел потихоньку поставить колбочку на место, но она вдруг выскользнула у него из рук.

«Ой! Только не упади!» — успел подумать Юра. И тут случилось невероятное.

НА ПОЛПУТИ К ПОЛУ КОЛБОЧКА ОСТАНОВИЛАСЬ И ПОВИСЛА В ВОЗДУХЕ.

«Вернись обратно ко мне в руку!» — мысленно приказал Юра.

И КОЛБОЧКА ПОСЛУШНО ВЫПОЛНИЛА ПРИКАЗ: ПЛАВНО ПОДНЯЛАСЬ И ТИХО ОПУСТИЛАСЬ НА ПРОТЯНУТУЮ ЮРИНУ ЛАДОНЬ.

Крепко держа колбочку в руке, Юра взял со стола графин и наполнил колбочку самой обыкновенной кипяченой водой. Осторожно поставил графин на место, колбочку — на стол и тихо, на цыпочках, пошел к тахте.