… В ту ночь Виктор Гребенюк долго не мог уснуть.

Что они, сговорились, что ли, — все об одном и том же! Восстановил в памяти каждый свой шаг и пришел к выводу: пожалуй, неважный он солдат! Как ни кинь, выходит, что загордился.

«Лаар тоже сын героя, — подумал Виктор. — И у многих моих товарищей тоже отцы погибли. Вот так-то, друг!»

Наступило лето. Воины выехали в лагерь. Располагался он в лесу. Деревья укрывали солдат от палящего солнца. Рядом поблескивала река.

По вечерам, в свободный час, к реке приходили солдаты. И текла беседа, как эта река, тихо, задумчиво. Солдаты рассказывали о своих колхозах, заводских цехах, целинных землях. Из разных мест прибыли они сюда, со всех уголков страны. Солдатская служба сроднила их, словно братьев. И радости, и неудачи — все делят пополам.

Виктор Гребенюк смотрит на реку. Неожиданно говорит:

— Братцы! А ведь здесь война была. Фашисты гуляли по этому лесу.

Солдаты вспомнили, как на одном из занятий замполит рассказывал о боях, проходивших в этом краю. Здесь пролегал последний рубеж великой битвы. Отсюда начиналось наступление на врага.

— Не гуляли, — раздался из темноты голос.

Солдаты, повернувшись, увидели старшину сверхсрочной службы Ивана Андреевича Гаврилова. Он усмехнулся:

— Когда бы гуляли, кости свои не оставили бы здесь.

Старшина сел на траву, снял фуражку, провел широкой ладонью по черным волосам. Заметил Виктора.

— А, Гребенюк… Как служится?

Виктор смутился.

— Теперь ничего. Налаживается.

— Оно б и должно. А иначе как? Доходили до меня слухи, обидно было. За твоего отца обидно было. Ведь какой человек! Забудешь разве? Познакомились мы с ним в начале войны. Вместе отходили, вместе наступали. В одном бою были ранены. Ну, я полегче чуток, а его на плащ-палатке вытаскивали. Командир дает команду отправить в медсанбат, а Евтей Моисеевич свое: «Не покину товарищей! Из медсанбата в эвакогоспиталь, а потом куда?» Разрешите, говорит, в полковом пункте: я вмиг подлечусь. Не могу менять направление. Одно оно у меня — Севастополь, Таганрог, Мелитополь. И верно, быстро вернулся в строй. Под Севастополем штурмовал Сапун-гору. Первый с флажком бросился в атаку… Да опять его ранило…

Старшина неторопливо рассказывает, и не только Виктор, а все солдаты жадно смотрят на бывалого воина, ловят каждое его слово.

… Но и после второго ранения парторг роты Евтей Гребенюк не покинул свою часть. А она из Крыма была переброшена в Прибалтику. Подразделение пополнилось молодыми, необстрелянными солдатами. Даже возле самой передовой командиры стремились использовать каждую минуту для их обучения.

Старший сержант Гребенюк взял за правило перед каждым занятием беседовать с пополнением. И почти всегда первый вопрос к нему:

— А вы подбивали танки? Страшно?

Парторг не обманывал:

— А как же? Не то что страшно — жутко! Но потому и надо поскорее привыкать, уметь расправляться с ними. Как ни страшно, а ты подпускай поближе, тогда наверняка в него попадешь. Еще лучше, если через себя пропустишь, через окоп, тогда в твоем распоряжении вся моторная часть — самая уязвимая. А окоп и траншея тебя укроют. Бывает, конечно, землицей присыпет, но ты поживее встряхнись и бей вдогон, пока далеко не уполз… Гребенюк не только рассказывал, но и показывал. Он скрывался в траншее, и солдаты наблюдали, как через нее, гремя гусеницами, переваливал танк.

— Не раздавил?! — спрашивал Евтей Гребенюк, выглянув из траншеи.

Примеру парторга следовали молодые солдаты, сперва те, кто посмелее, ложились на дно траншеи, а потом и другие.

Делились опытом и лучшие бронебойщики, «специализировавшиеся» на «тиграх».

Учеба длилась недолго. Окруженный нашими войсками противник предпринял наступление, пытаясь прорвать кольцо.

Это случилось в теплое, тихое утро, когда даже тонкие стебельки травы, поднявшейся на бруствере, стояли не шелохнувшись. Рядом с Евтеем Гребенюком лежал чернобровый молодой солдат с мечтательными голубыми глазами, о котором парторг уже знал, что он сочиняет стихи и, может, поэтому не особенно разговорчив. Но в этот раз поэт прищурился на яркое солнце и воскликнул:

— Дывись, хлопци, як гарно! Коли б не те вон танки прокляти, що небо застят…

На поле и верно догорали два немецких танка, и от них к небу тянулся густой, жирный дым.

— А голову, Ющенко, спрячьте. Пригодится еще. И окопчик, пока возможно, углубите. Надо думать, танки снова пойдут, — сказал старший сержант Гребенюк.

Он понимал, как трудно сейчас молодым солдатам, и старался подбодрить их, вселить уверенность своим спокойным видом, негромким голосом. Рядом с Ющенко лежал еще один молодой солдат, и ростом он был так мал, что, когда вставал, плащ-накидка опускалась до самых пят. Солдаты посмеивались над ним, но он добродушно отшучивался:

— Смейтесь, смейтесь! Зато маленького пуля не сразу сыщет.

Евтей Моисеевич всегда старался поддержать веселый настрой и бодрый дух солдат, но не забывал при этом что-либо добавить и посерьезней:

— Конечно, маленького пуле труднее найти, особенно если он хорошо окопается. И на тишину нельзя надеяться: на фронте она обманчива.

Да, уж кто-кто, а Евтей Гребенюк знал, как обманчива тишина. Почти в ту же секунду загрохотала вражеская артиллерия. Тяжело ранило командира взвода, и ротный приказал парторгу Гребенюку заменить взводного.

Евтей Гребенюк предупредил коммунистов, чтобы они помнили о молодых солдатах, и, придерживая потертую полевую сумку, побежал вдоль ломаной линии, образованной окопами.

Еще не затихла артиллерийская канонада, а на фоне ясного неба показались черные точки. Послышался железный рокот, и точки, все разрастаясь, превратились в танки. Покачиваясь на ухабах, словно огромные лодки, они двигались на окопы. Казалось, никакая сила не сможет остановить их…

Но вот возле одного из окопов вздрогнуло и выбросило красный язык орудие, приданное пехоте. Еще выстрел, и один из танков остановился, окутался дымом. Но другие по-прежнему приближались к гвардейцам. Гребенюк потеснил плечом молодого солдата, взял у него противотанковое ружье и, прицелившись, выстрелил. Стальная громадина с разорванной гусеницей беспомощно закрутилась на месте.

— Так ему! — торжествующе закричал бронебойщик Гончаренко. — Не нравится? А мы еще одного, чтоб не скучно было!

Прозвучал выстрел Гончаренко, и дымом окутался третий танк…

В этот день не удалось врагу смять боевой порядок роты. Противник был остановлен и на других направлениях. Молодое пополнение почувствовало себя увереннее, хотя новобранцы по-прежнему жались к «старичкам», особенно к бронебойщику Гончаренко и парторгу Евтею Гребенюку. Гончаренко был «внештатным» помощником Евтея как в боевой, так и в партийной работе. И не раз в траншее звучал его глуховатый басок:

А после этого трудного боя юный Ющенко вдруг спросил:

— Почему «если б»? Можно сказать без «если»:

— Хорошо! — похвалил Евтей Гребенюк. — Сердце вроде бы детонатор чувств человека. Откуда же у тебя слова такие хорошие?

Ющенко покраснел, но ничего не ответил. Евтей понял, сказал серьезно:

— Раз такие слова пришли у тебя от сердца, значит, ты страх пересилил и созрел для большого дела. А у нас еще впереди немало трудных боев.

И может, впервые Евтей Гребенюк не смог скрыть своей грусти. Кто знает, не вспомнился ли ему жаркий летний день, когда он ехал на фронт мимо родного дома? Монотонно стучали колеса. Отставали от эшелона истерзанные войной станицы и города, мелькали исклеванные пулями хаты, стен которых уже давно не касалась кисть.