А небо над головой с каждой минутой яснело, светлей становилось вокруг. Уже зримы стали сонно поникшие ветви берез и темные пятна запекшихся на морозе гроздьев рябины. Засуетились в кустах, защебетали синицы. И вот в какой-то миг вершины высоких берез вспыхнули, облитые багрянцем первых лучей. И сразу в лесу все осветилось и засияло. Лишь по соседству в глубоком овраге, где толпились могучие ели, по-прежнему было темно и мрачно.

Смешанный лес кончился и незаметно перешел в старый сосновый бор. Под косыми лучами, стройные, как мачты, стволы алели, румянились, отливали янтарем, и весь бор насквозь был пронизан и всюду светился нежно-розовым светом.

Умерив шаг, Вася любовался необычайно тонкой игрой красок. Никогда еще в такую рань он не бывал в этом бору. Но особенно приглянулась ему одна старая, сосна. Гигантский ствол ее жарко пламенел на солнце, а густая пышная крона, точно голова великана, возвышаясь, царила над всеми. Что-то величественное, богатырское было во всей ее могучей стати, Вася замер, не в силах отвести глаз от лесной красавицы. И вдруг в этот миг по розовому безмолвью бора разлилась мелодичная музыкальная трель и оборвалась.

Минуту — ни шороха, ни звука вокруг. Казалось, весь бор в ожидании замер и чутко прислушивался. И снова прокатилась гулкая, певучая дробь. Это пела сосна-великан. Звуки рождались в кроне высокой нотой, вибрируя, скатывались по гигантскому стволу, понижаясь до баритонального звучания, а затем, подхваченные и усиленные эхом, разносились по всему лесу.

Как зачарованный. Вася слушал эту дивную лесную музыку. Казалось, сосна смеется, радуется розовому утру, солнцу, воздает хвалу жизни, весне. Он не сводил глаз с вершины, стараясь разгадать тайну зарождения звуков. А сосна, как бы ободряя его, все пела и пела свою хвалебную песнь, похожую на звонкую дробь ксилофона. И тут он увидел прилипшую вплотную к стволу серую птицу, которая своим длинным клювом выбивала волшебную певучую дробь.

Вася рассмеялся и пошел в глубь леса. Но оттого, что удалось подсмотреть маленькую тайну старого бора, не исчезло очарование, навеянное песней сосны. Он уходил все дальше, глубже в чащу, а песня настигала его, шла с ним, звенела в груди, вызывая прилив беспричинной радости, восторга. Ему самому захотелось петь, как пели птицы, как пел весь этот весенний утренний лес.

Наконец он добрался до заветных отцовских полян. Здесь все сверкало, искрилось, а воздух был насыщен морозной еще свежестью, запахом березовой коры и почек.

Он шел, с наслаждением, всей грудью вдыхая ароматы леса, забыв, зачем он здесь, шел просто так, радуясь солнцу, щебету птиц, благоуханью весны. Но это светлое бездумно-радостное состояние вдруг оборвал какой-то резкий странный шум: ф-р, фр-р, ф-р-р-р!

От неожиданности Вася шарахнулся в сторону, но тут же увидел взлетевших с березы трех тетеревов, слышно было, как при тяжелых взмахах крыльев скрипели на морозе длинные упругие перья. Опомнившись, он сдернул с плеча ружье, но птицы уже скрылись, и только с ветвей берез, где они лакомились весенними почками, белой пылью осыпался снег.

— Вот разиня, — добродушно буркнул Вася.

Теперь уже он держал ружье наготове и осторожно продвигался вперед, озираясь по сторонам. Ему чудилось: за каждым деревом и кустом его ждет сюрприз. На краю соседней поляны он остановился и прислушался. Посреди лужайки столпились кусты орешника и семейка молодых березок, за ними виднелось открытое место, а чуть дальше начиналась густая березовая роща. Странное, непонятное волнение вдруг охватило Васю, руки дрожали, а сердце так колотилось, что казалось, весь лес его слышит. «Промажу, если буду стрелять», — подумал он и вспомнил слова Акимыча: «Не спеши, спех людям на смех».

Минут пять он не трогался с места, оглядывая деревья, кусты, но на них, кроме снующих синиц, ничего не увидел. Немного успокоившись, он решил попытать счастья в березовой роще. Но лишь только он поравнялся с орешником, как опять услышал: ф-р-р, фр-р-р! Два тетерева поднялись из-за орешника. Боясь промахнуться, он спустил оба курка. Грохнули выстрелы, и одна из птиц упала за кустами.

Это оказался большой самец. Подняв его, Вася прикинул на вес — килограмма четыре, не меньше.

Вот это почин так почин! С первых выстрелов и такого косача отхватил! Теперь коль попал на дичь — не зевай. Ему бы еще только троечку таких петухов и довольно. Тогда бы хватило и ему, и Акимычу с ребятами, и даже Вовке дал бы и сказал: «Бери уж. Хоть ты и не пошел со мной, но я не сержусь».

Лицо Васи, обсыпанное золотой пыльцой весны, порозовело от охватившего его азарта. Руки опять дрожали. Кое-как он развязал вещевой мешок и спрятал в него свою добычу.

Теперь он был уверен, что и в другой раз не промажет. Зачем ему палить дуплетом и зря тратить лишний заряд? И он загнал патрон только в один ствол.

Окрыленный успехом, Вася бодро зашагал к березовой роще.

Однако, сколько он ни кружил по лесу, от поляны к поляне, а дичи больше не попадалось. Казалось, удача лишь поманила и сразу от него отвернулась.

Часа через два, усталый, голодный, он выбрался на большую знакомую просеку километрах в десяти от своего поселка. Просека эта прямой, широкой лентой рассекала лес надвое, и по ней гигантскими шагами вышагивали высоченные мачты высоковольтной передачи. Издали стальные громадины были похожи на причудливые ажурные башни, сделанные из тонких темных кружев, пронизанных золотой паутиной проводов.

Здесь на солнышке можно было отдохнуть. Расположившись на широком пеньке, Вася вытащил из мешка лепешки, пару яиц, колбасу, пирожки и с волчьей жадностью набросился на них. Со вчерашнего вечера он ничего еще не ел.

Высоко в небе над лесом гудел истребитель, выписывая в синеве дымные вензеля. Вася вспомнил, как прошлым летом он бродил с ребятами в этих местах и тогда еще приметил, что все самолеты, возвращаясь на аэродром, как правило, летели вдоль просеки, которая служила им ориентиром. Один опустился так низко, что казалось, вот-вот зацепит ажурные переплеты мачт, и он даже видел тогда сидящего в кабине пилота. Любопытно посмотреть, как этот пойдет на посадку.

Но съедены были и яйца, и колбаса с лепешками, и пирожки, а самолет все гудел, чертил в небе, длинные стежки и на посадку как будто не собирался. А солнце взбиралось все выше, все чувствительней пригревало спину; снег у пенька и под ногами рыхлел и подтаивал.

Вася раздумывал: идти домой или не идти? Возвращаться еще будто рановато. Да и с чем он заявится? С одним-то петухом? Много ему не нужно, но хотя бы еще одного не мешало. Тогда бы он повесил обоих петухов на поясе и на виду у всех с форсом прошел бы по улице к дому. Надо еще маленько побродить, попытать счастья.

Взяв ружье, Вася пошел краем леса, где наст был потверже и не проваливался. На свежей белизне просеки кое-где торчали темно-серыми пятнами пни и вывороченные тракторами коряги, а возле них с солнечной стороны уже проступали проталинки. Теплый встречный ветерок веял в лицо запахами талой земли, подопревших листьев, смолистым ароматом можжевельника.

Взгляд Васи остановился на большой старой коряге, лежавшей впереди, у самого края просеки; растопыренные корни ее удивительно напоминали щупальцы осьминога. Он направился было к ней, но тут же отскочил в сторону и спрятался за ствол ели: что-то желтое мелькнуло и скрылось за корнями коряги.

Что бы это могло быть? Вася вытянул шею и выглянул из-за ствола. Лиса! Первый раз в жизни он видел живую лису. Затаив дыхание, он следил за ней.

Как видно, в это утро лиса удачно мышковала, и пресытилась добычей. Сейчас она, подобно кошке, забавлялась пойманной лесной мышкой. Отскочив в сторону, она припала к земле и выжидала, а когда мышь шмыгнула в сторону, одним прыжком настигла ее и, распушив хвост, стала прыгать вокруг и подбрасывать ее лапами. Потом снова отпрянула в сторону и, притаившись, следила за каждым движением своей жертвы.