Есть на окраине Севастополя улица В. Д. Ревякина. Тихая улица с высокими пирамидальными тополями, старыми акациями и белыми домиками в зелени садов. Улица эта, зажатая меж гор, пожалуй, единственная, которая меньше других пострадала во время штурмов от бомб и снарядов. Она не бросается в глаза, не приметна новостройками, за годы мало что изменилось в ее облике. Но она памятна и бесконечно дорога сердцу каждого советского человека.

Восемь месяцев Севастополь стоял неприступной скалой на пути немецко-фашистских войск; стойко выдержал кровопролитную оборону, три жесточайших штурма, осаду. Но и оставленный по приказу Верховного Главнокомандования город не покорился.

В черные дни оккупации, в условиях жестокого террора город-герой продолжал бороться, наносить удары по врагу. На тихой севастопольской улочке, в небольшом двухоконном домике № 46 в те дни находилась главная конспиративная квартира подполья, а в подземелье под домом располагалась нелегальная типография КПОВТН — Коммунистической подпольной организации в тылу немцев, которая выпускала антифашистские листовки и печатную газету «За Родину».

Организатором и душой массового патриотического движения в городе стал молодой коммунист — комсомолец до войны, саратовский колхозник, учитель, а во время Севастопольской обороны гвардии старшина-артиллерист Василий Дмитриевич Ревякин.

Под руководством Ревякина действовала крепко сплоченная организация патриотов, костяк которой составляли рабочая молодежь, матросы-красноармейцы, бежавшие из концентрационных лагерей. В портовых мастерских организатором подпольных групп был член партии инженер Павел Данилович Сальников; в концлагере — бывший работник горкома партии Николай Игнатьевич Терещенко.

Благодарная Родина посмертно присвоила В. Д. Ревякину звание Героя Советского Союза.

Книга «Будни севастопольского подполья» не претендует на всестороннее освещение огромного по размаху патриотического Сопротивления. В ней рассказывается лишь о самоотверженной борьбе и героических делах молодых патриотов, живых и мертвых, тех, кто не щадил своей жизни во имя Родины.

В основу книги легли воспоминания участников подполья, беседы с ними, а также документы из фонда Музея героической обороны и освобождения Севастополя.

Автор приносит глубокую благодарность за оказанную помощь работникам Севастопольского горкома Коммунистической партии Украины, особенно его первому секретарю В. И. Пашкову, Д. А. Иванову и А. А. Сариной, редакции газеты «Слава Севастополя», научным сотрудникам городского Музея героической обороны и освобождения Севастополя и активным участникам подполья: К. М. Анзину, М. С. Азаровой (Гаврильченко), В. К. Ананьиной (Прокопенко), К. Н. Белоконю, Е. В. Висикирской, А. П. Калганову, А. Н. Киселевой, А. Лопачук, А. П. Лопачук, П. А. и О. Ф. Макаровым, Н. Н. и С. А. Михеевым, Н. А. Николаенко, В. И. Осокину, Н. С. Студентовой (Величко), М. С. Фетисову, а также родным погибших подпольщиков: Т. П. Журавлевой, В. Ю. Мисюте, З. X. Дрожжиной-Фроловой, А. А. Плаксенко, С. И. Шанько. Автор выражает сердечную признательность всем товарищам, которые помогли восстановить события и факты, показывающие силу патриотического движения и героическую борьбу молодежи в подполье.

Светало. Костя вскочил с постели. Боясь разбудить отца с матерью и братишку, он на цыпочках пробрался к двери и бесшумно выскользнул из хаты на крыльцо.

Над Мекензиевыми горами налилась уже малиновая заря и подкрасила над морем облака. Море за ночь утихло, будто остекленело, и теперь, освещенное отраженным светом, казалось розовым. Только у берега возле Константиновского равелина вода отливала нежным перламутровым блеском.

Ничто не нарушало утренней тишины. Не шевелила листвой акация, сонно свесив свои пахучие белые гроздья; у дворового заборчика, притаившись, дремала сирень; замерли под окнами хаты, обряженные белым цветением яблони и абрикосы. Недвижим воздух, напитанный дурманно-сладкими ароматами буйной черноморской весны.

Костя вздохнул всей грудью и потянулся так, что захрустело в суставах. Смерть как одолевала сонная одурь. Разве выспишься за такую короткую ночь? Весь вечер он просидел у Саши Ревякина, поджидая, когда тот напишет листовку, чтобы захватить ее с собой. Домой вернулся поздно — шел кружным путем, минуя станцию, а потом еще дважды переписал листовку для ребят. Всего-то и поспал каких-нибудь четыре часа.

Чтобы стряхнуть сонливость и размяться, он соскочил с крыльца и побежал тропой через уличные развалины, не останавливаясь, проскочил всю слободку и только у стадиона, тяжело дыша, перешел на шаг.

Тропа вывела к Лагерной балке. Здесь, на крутом восточном склоне Четвертого бастиона, приютились две улочки. Нижняя Чапаевская вытянулась под самой стеной Исторического бульвара, а под ней, ступенью ниже, Лагерная.

Подъездов к ним нет, как нет и уличных дорог. Только узенькие тропки боязливо жмутся к хатам и дворовым заборчикам.

Но обитатели этих мест любили свои горные улочки, где было много воздуха, много света, знойного солнца, где открывалась взору широкая долина со станционными путями и постройками, с крутобокой Зеленой горкой напротив и степными волнистыми далями, убегавшими к Сапун-горе. С этих улиц рукой подать до пристаней, до станции, недалеко и до портовых мастерских.

Теперь эти улицы лежали в развалинах. Над ними огненным смерчем пронеслась война. Чудом уцелело лишь несколько обшарпанных, закопченных пожарами домишек. Углы их залатаны свежей бутовой кладкой, крыши дырявы, стены иссечены, исцарапаны осколками и пулями. Идя крутыми тропами, приходится перебираться через гряды камней и пожарища, цепляться за обломки стен, подтягиваться на руках.

Одно хорошо: улицы эти не привлекали фашистских солдат и офицеров. Даже при чудовищном недостатке жилья в разрушенном Севастополе они избегали становиться тут на постой.

Именно здесь, на отшибе, в доме старого грузчика Николая Андреевича Михеева, находилась конспиративная квартира, куда спешил сейчас Костя Белоконь.

Подойдя к крайней хате, он постучал три раза в калитку.

— Сейчас! — отозвался со двора ломкий неокрепший тенорок.

Калитку открыл Коля. Он с тринадцатилетним братом Шуриком ночевал тут же, во дворе. Кровати их стояли под густым зеленым навесом виноградных лоз. Желтолицый, худой и длинный, с выпиравшими ключицами и ребрами, Коля казался больным.

«Совсем изголодался парень, скоро пухнуть начнет», — подумал Костя, переступая порог.

— И чего это ты примчался в такую рань? — узкое остроносое лицо Коли было заспанно и насупленно.

— Сам бы не пришел — Саша прислал.

— Саша? — Коля оглянулся и, увидев, что Шурик, высунув голову из-под одеяла, поглядывает на них, добавил: — Заходи в хату.

В хате никого не было. Отец работал в ночной смене на пристани, мать возилась в деревянной пристройке, служившей летом кухней. Коля плотно закрыл окно.

— Что Саша? Небось опять листовку прислал переписывать?

— Угадал. И листовку и еще кое-что, — Костя вытащил из кармана синего нанкового пиджака бумажки. — Это Саша достал мне, тебе и Сане через знакомую регистраторшу с биржи. Нам ведь самим не показаться на бирже. Зацапают.