— Вот гады! Спецпаек сулят, за похлебку думают найти предателя, — возмущался Кузьма.

— Среди нас таких не найдется, — поддержал Людвиг.

Александр спросил Костю:

— Видно, не случайно они тут пишут о партизанах и рыскают по подвалам? Коля говорил Кузьме о каком-то вашем письме Майеру…

Костя рассказал, как они вчетвером сочиняли письмо, сколько пережили, когда под дождем выслеживали часового, а потом клеили газеты на стенах комендатуры, как Петька вместо того, чтобы приклеить записку к окну, пробрался в кабинет начальника полиции и положил письмо на стол. Глаза Ревякина весело искрились. Но когда рассказ подходил к концу, лицо его стало холодным, сосредоточенным.

Двоякое чувство испытывал он. Отчаянные проделки ребят и рассмешили его, и заставили серьезно задуматься. Ему была понятна их жажда подвига. Ненависть к поработителям привела их в подполье, объясняла желание обязательно попасть в диверсионную группу. Как не понять дерзкий задор ребят: будь на их месте, он, быть может, выкинул бы коленце почище. Да ведь он и сам учил ребят не теряться, быть находчивыми и действовать, сообразуясь с обстановкой. И в то же время в их безумных проделках таится огромная опасность. Приструнить? Пожалуй, не стоит. Это подрежет крылья, убьет инициативу. Промолчать? Могут зарваться.

— Ты что хмуришься? — спросила Лида.

Александр пригладил рукой волосы и, помедлив немного, с трудом подбирая слова, ответил:

— Я все думаю: а нужно ли такое удальство? Пользы от Петькиной проделки ни на грош, а риск огромный.

— Вчера мы действовали без риска, наверняка, все в аккурат, — возразил Костя.

— Так ли? У нас в армии есть хорошая традиция делать разбор тактических действий. Давай разберем по косточкам вашу «операцию» и посмотрим, что в ней хорошо и что неладно.

— А что, скажешь, плохо ее провели? — задорно бросил Костя.

— Неплохо. Цель достигнута. Хороша выдумка с письмом от имени партизанского штаба: вы направили ищеек на ложный след. Опасность, конечно, подстерегает нас всюду. И нередко мы сами идем ей навстречу. А почему? Иного выхода нет. Вспомни, как без радио было плохо! Мы были оторваны от страны. Как туго приходилось без машинки. Мы не могли увеличить тираж листовок. И тогда я сам тебе сказал: иди на все, достань любыми путями. Поступать так вынуждала необходимость. Тут риск оправдан. А какая, скажи, необходимость крутиться два часа возле комендатуры?

— Правильно, — поддержал Кузьма. — А если бы часовой вышел и начал палить? Зацапал бы того же Кольку или Саньку. А потянули бы всех троих.

— Если бы да кабы… Мы ж не попались? — Костя упрямо сбычил голову.

— Если так, то и Петька прав, он тоже не попался, — заметил Александр. — Ну скажи, какая была надобность лезть в помещение полиции? Наклей вы свое письмо за квартал подальше, все равно дошло бы по адресу. Ты не задумывался, к чему все это могло привести?

— К чему? — Костя мрачно поглядел на Ревякина.

— Представь себе, что Петьку схватила внутренняя охрана. Второй раз ему бы не выскользнуть. А дальше — обыск на квартире у его матери, неприятности для Кузьмы и Вани, которые живут у нее без прописки. А от них ниточка привела бы сюда. Всем известно, что мы друзья и что Петька у нас бывает. А наша квартира и так уже на примете у Женьки.

— Мне все кажется, что за нами следят, — Лида зябко повела плечами.

— Ты учти, что у нас скрывается Людвиг и мы здесь оборудуем типографию. Провал нашей квартиры — провал всей организации. Кстати, — Ревякин обвел взглядом всех сидевших за столом, — с нынешнего дня всем запрещаю являться сюда без вызова. Будут приходить только двое — Гузов и Костя. Гузов мой сослуживец, учитель, и о Косте известно, что он работает.

Слушая старшину, Костя морщил коричневый от загара лоб и нет-нет ворошил ежик на голове, как это делал Ревякин. На его широком, чуть скуластом лице, точно в зеркале, отражались смятение, досада и скрытая внутренняя борьба. Мучительно трудно было признавать, что он чего-то не учел, недодумал, не понял. И еще труднее признаваться в этом на людях. А надо. Честно говоря, Саша прав — зарвались.

С видимым усилием Костя выдавил:

— Я, конечно, поддался… дюже хотелось насолить легавым… — И вдруг лицо его мгновенно преобразилось и глаза вспыхнули обычным веселым озорством: — А все же здорово у нас получилось! Ведь правда, здорово?

Перемена в настроении Кости была так стремительна, что вызвала дружный смех.

— Это же не парень, а просто чудо! — воскликнула Лида. Костя смутился. Если бы Лида знала, какую восторженную благодарность вызвала в его душе ее дружеская похвала…

Лида снимала с веревки белье, когда увидела Ваню Пиванова, спускавшегося с горы по садовой тропке.

— Ну вот, ты всегда к шапочному разбору. А какой у нас был пи-ир! — сказала она.

— Зато у меня новостей — в трехтонке не уместишь, — лицо Вани, густо усыпанное веснушками, осветилось улыбкой. — Пойдем, расскажу.

Александр сидел за столом и писал обзор последних известий с фронта; Людвиг, пристроившись на подоконнике, делал набросок рисунка в газету; Кузьма спал за ширмой, а Костя собрался идти домой.

После побега из лагеря Ваня по настоянию Ревякина устроился шофером в тыловом штабе ШУ, который занимался сбором металлического лома. Вместе с Кузьмой — тот работал помощником машиниста в депо — Ваня поселился через хату от Александра, у Петькиной матери. Александр любил этого расторопного, никогда не унывающего сержанта, обладающего удивительной способностью все узнавать раньше всех и всегда, точно пирог, начиненного разными новостями. Разъезжая с начальством по городу, Ваня почти ежедневно бывал в порту, на пристанях, на станции — всюду, где были разбросаны интендантские склады и где работали военнопленные, потихоньку передавал им листовки и попутно узнавал, что творилось в концлагерях, в интендантских учреждениях и на складах.

— Слыхали, что наши-то затеяли? — выпалил Ваня, едва успев переступить порог.

— Что? Где? — в один голос спросили Александр и Лида.

— Неужто не слыхали? Военнопленные начали саботаж.

— Что? — Кузьму словно ветром выдуло из-за ширмы.

— Их сегодня выгнали на работу, а они сидят и «итальянят».

— А охрана? — испугалась Лида.

— Что охрана! Фашистских солдат теперь мало — угнали на фронт. Охрана сплошь из продажных шкур — полицаев. А тех бьет мандраж. Они ж читали нашу листовку, в которой мы их припугнули. И фашистам невыгодно сейчас стрелять нашего брата — нужны рабочие руки. Подходят транспорты, а разгружать кому? Они даже задабривают пленных — со вчерашнего дня паек увеличили.

— Тут главная причина — заявление нашего Советского правительства о бесчеловечном обращении с пленными. Но, конечно, и наши подпольщики в лагерях поработали здорово, — уточнил Ревякин.

Больше года лагерные тюремщики морили голодом военнопленных, изнуряли непосильным трудом. Каждую ночь грузовые машины вывозили трупы за город, где их сбрасывали в противотанковый ров. Тех, кто пытался протестовать, избивали, бросали в карцеры, расстреливали на глазах у товарищей. И все же волнения среди пленных не утихали. А с появлением подпольных листовок в лагерях возникли тайные патриотические группы, которые возглавил бывший работник горкома партии Николай Терещенко, по кличке в подполье Михайлов. Словом, атмосфера в концлагерях накалялась. Взрыв произошел неожиданно, и искрой, вызвавшей его, явилась подпольная газета, опубликовавшая заявление Советского правительства по поводу бесчеловечного обращения с военнопленными и последние известия с фронта. Все три концлагеря молнией облетела весть, что советские войска уже у ворот Крыма. Пополз слух, что следует ожидать высадки десантов. Военнопленные забурлили, и патриотические группы вынесли тайное решение: в этот день не работать.

— А ты Михайлова видел? — спросил Ваню Ревякин.

— На пристани. Он наказывал припасти гранат и продуктов: готовятся к побегу Смагло, Пустовалов и еще несколько матросов. Продовольствия им надо недельки на две.