— Вы к нам не присоединитесь? — удивился Гидеон.

— У меня еще масса дел.

Буквально через пару мгновений Гидеон уже следовал за Глинном по коридору. Некоторое время он молчал, но затем все же нарушил тишину:

— Я должен… кое-что у вас спросить.

Глинн остановился, развернул свое инвалидное кресло лицом к нему и вопрошающе изогнул одну бровь в ожидании дальнейших слов своего собеседника.

— Этот препарат… Я не могу перестать думать о том, может ли он вылечить мою АВМ.

Глинн молча смотрел на Гидеона, и его лицо оставалось совершенно непроницаемым: по нему ничего невозможно было прочесть.

— Я не знаю, — ответил он, печально усмехнувшись. — Точно так же, как не знаю, исцелит ли он меня, — Глинн поднял свою иссохшую руку и смазанным жестом указал на свои ноги и глаз. — Но, похоже, что у вас, как и у меня, имеется глубокая личная мотивация на успех, не так ли?

Гидеон ничего не ответил. Он просто наблюдал, как инвалидное кресло направилось дальше по коридору. Его первоначальный скептицизм начал уступать место настоящему потрясению. Глинн, который хорошо знал о терминальной стадии болезни Гидеона и о том, какое значение может иметь для него этот препарат — не собирался убеждать его в успехе. И все же он, совершенно очевидно, знал, насколько мощной была эта мотивация.

Через час Гидеон в сопровождении Гарзы следовал за инвалидным креслом по коридорам ЭИР, направляясь на первый этаж. Гидеон был не в состоянии выбросить из головы историю снадобья. Полное исцеление. Отращивание целых новых конечностей. Однако первоначальный его восторг поутих. Ни одно лекарство, сколь бы чудодейственным оно ни было, не в состоянии было исцелить врожденное переплетение кровеносных сосудов в его мозгу, которое, по словам врачей, могло убить его менее чем через год…

Тем временем он и его сопровождающие достигли пещерообразного центрального помещения — сердца ЭИР — и Гидеон был рад отвлечься от своих гнетущих мыслей. Фирма Глинна и так всегда была занята каким-то таинственными делами, прорабатывая необычные проекты, но сегодня Гидеону показалось, что служащие ЭИР выглядят еще более занятыми, чем обычно. Помещение кишело суетливой людской деятельностью: работники куда-то спешили, сталкивались, останавливались для того, чтобы перекинуться парой слов, переглядывались и трудились в поте лица. Глинн как-то сказал, что подобная рабочая среда разрушает понимание о разделении обязанностей и способствует спонтанному и более тесному сотрудничеству.

Пока они пересекали огромное, похожее на ангар помещение, Гидеон обратил внимание на один из загадочных проектов. Каждый раз, когда он приходил в офис ЭИР, этот проект казался ему больше, чем в прошлый раз. Однако чем сильнее он увеличивался в размерах, тем более неясной Гидеону казалась сама его суть. Сегодня полдюжины инженеров корпели над воссозданием детальной трехмерной модели океанского дна. Это напоминало технологичный и продвинутый проект глубоководного бурения.

Глинн поздоровался с одним из инженеров, когда они прошли мимо рабочей группы. Этим инженером была молодая женщина азиатской внешности, изучавшая пыльный манускрипт, написанный на языке, который Гидеон беглым взглядом идентифицировал как греческий. Когда они достигли двери в дальней стене, Глинн, использовав свою вмонтированную в кресло клавиатуру, набрал код, и дверь открылась, явив частную лабораторию. Внутри находился невысокий беспокойный человек с лысой, как у древних монахов, макушкой, обрамленной седыми волосами. Он эксцентрично объяснял что-то своему собеседнику, смотревшему на него с монитора компьютера — вероятнее всего, общался по Skype — и говорил на языке, которого Гидеон не знал. Обитатель лаборатории, похоже, не заметил своих посетителей и продолжал вести спор, пока, наконец, со злостью не закрыл окно диалога.

— Ох уж эти латыши! — воскликнул он, не обращаясь ни к кому конкретному.

Это был один из очень немногих сотрудников — из тех, кого видел Гидеон — кому не приходилось носить лабораторный халат. Вместо этого он был одет в клетчатый пиджак сомнительного вкуса, в комплекте с совершенно не сочетавшимся с ним галстуком-бабочкой и полосатой рубашкой.

— Позвольте представить вам доктора Честера Брока, — возвестил Глинн. — Бывшего профессора Оксфорда, медиевиста и одного из лучших мировых экспертов по средневековым манускриптам и картам. Доктор Брок, позвольте представить вам доктора Гидеона Кру, который добыл для нас эту карту.

— Говорю же, Глинн, — ворчливо отозвался Брок, лишь формально протянув Гидеону руку для рукопожатия, но никак более не отреагировав на его появление, — я не могу работать в этом сарае! Мне нужно больше пространства!

— Но вы ведь отказались от общей комнаты, — ответил Глинн по-отцовски снисходительным тоном. Маленький человек с монашеской тонзурой одарил его гневным взглядом, и Глинн покорно вздохнул. — Хорошо, я попробую поискать для вас что-нибудь более комфортное. Но на данный момент я хотел бы, чтобы вы рассказали доктору Кру как обстоят дела с картой.

Брок взглянул на Гидеона — на этот раз он изучил его более внимательно, едва ли не вытаращившись на него во все глаза.

— Надеюсь, вы не специалист по средневековью, — сказал он почти требовательно. Для такого низкорослого человека у него был удивительно глубокий голос. Гидеон невольно задался вопросом, почему этот человек так надеется, что не видит перед собой коллегу. Прежде, чем он сумел ответить, заговорил Глинн:

— Доктор Кру — физик. Вы — наш единственный медиевист. С чего бы нам мог понадобиться кто-то другой?

— Действительно, с чего бы! — фыркнул Брок, но затем вздохнул, похоже, смягчившись от елейного тона Глинна. — Ну, хорошо. Следуйте за мной.

Он провел своих посетителей через тесную частную лабораторию к столу. Страница Хи-Ро — теперь полностью сухая — лежала там, на подносе, под цифровым навесным проектором. Брок набрал несколько комбинаций на ноутбуке, и на экране появилось значительно увеличенное изображение карты, тут же спроецированное на плоскую настенную панель. С помощью нескольких ловких цифровых манипуляций Брок сумел увеличить резкость и четкость карты, тем самым уточнив детали.

… и на деле это нечто не было и близко похоже на реальную карту. Картограф не пытался отметить здесь некие географические ориентиры или создать двумерную модель ландшафта. Вместо этого изображение представляло собой сплошную ленту с множеством параллельных полос, усыпанных небольшими изображениями островов и другими рисунками, многие из которых сопровождались надписями на латыни.

— Эта карта никогда не получит одобрение по протоколу ААА[21], — хмыкнул Гидеон.

— Эта карта, — фыркнул Брок, — основана на разновидности римского атласа под названием itinerarium[22]. Во времена расцвета Римской Империи путешественникам нужно было как-то ориентироваться в сложной системе римских дорог. Они и использовали вот такие карты: вереницы линейных отрезков пути с нанесенными на них городами, деревнями, селениями и прочими ориентирами. Сам пейзаж, как таковой, не воспроизводился — это были просто путеводители от ориентира до ориентира. Похоже, имеющаяся у нас карта Форкиса является раннесредневековым эквивалентом как раз такого путеводителя, только перенесенного с земли на воду. Своего рода, примитивная парусная карта, — он указал на обрывки линий. — Я только начал ее анализировать, но эта линия, разбитая на сегменты, по-видимому, показывает мореходный маршрут. А эти маленькие рисунки обозначают различные ориентиры, которые путешественник должен встретить на своем пути. Возьмем, например, вот этот. Мы пронумеровали все знаковые символы на карте, и этот находится под номером «4».

Пухлый, похожий на сосиску палец ученого указал на крошечный рисунок острова, поднимавшегося из морских вод. Он был едва ли больше скалы с парой обозначенных на нем скрюченных деревьев, чем-то напоминавших рога. Довольный собой Брок набрал несколько комбинаций и вывел увеличенный рисунок на экран.