Признание голодомора геноцидом украинского народа было основным проектом президента Виктора Ющенко в сфере конструирования национальной памяти. 28 ноября 2006 года Верховная Рада приняла тогда особый закон, согласно которому «голодомор 1932–1933 годов в Украине является геноцидом украинского народа. Публичное отрицание голодомора 1932–1933 годов в Украине признается надругательством над памятью миллионов жертв голодомора, унижением достоинства украинского народа и является противоправным» [201] .

Это решение вызвало бурю негодования в руководстве России. Президент Российской Федерации Дмитрий Медведев обратился с открытым письмом к Виктору Ющенко, в котором справедливо указывал на то, что «голод 1932–1933 годов в Советском Союзе не был направлен на уничтожение какой-либо отдельной нации. Он стал следствием засухи и проводившихся в отношении всей страны, а не одной только Украины насильственной коллективизации и раскулачивания. Погибли миллионы жителей Среднего и Нижнего Поволжья, Северного Кавказа, Центрального Черноземья, Южного Урала, Западной Сибири, Казахстана, Белоруссии». Д.А. Медведев указал и на то, что «решения о коллективизации принимались многонациональным руководством СССР и союзных республик, а политика насильственных продовольственных заготовок осуществлялась в Украинской ССР преимущественно украинскими кадрами, не только рьяно выполнявшими указания из центра, но и нередко выдвигавшими “встречные планы”, в том числе по репрессиям против своих братьев, самих же украинцев». В заключение Д.А. Медведев подчеркнул: «Историческая правда требует от нас ответственного подхода. А попытки прибегать здесь к “национальному критерию” несправедливы по отношению к памяти погибших, не говоря о сомнительных юридических основаниях для подобных определений» [202] .

Письмо президента Д.А. Медведева представляется весьма взвешенным, соответствующим историческим реалиям начала 1930-х годов. В отличие от разговоров о И.В. Сталине, «симпатизировавшем сионизму» и «снабжавшем Израиль солдатами», здесь российский официозный нарратив ни в коей мере не искажает историческую правду. Проблема, однако, состоит в том, что, в отличие от российского властного тандема, Виктор Ющенко был любимцем многих западных политиков, которые были готовы пойти ему навстречу безотносительно того, что реально происходило в СССР в начале 1930-х годов. Признание парламентом ряда стран голода на Украине как акта «геноцида украинского народа» было частью их борьбы с реальными или мнимыми экспансионистскими намерениями современной российской политики.

Израиль оказался одной из очень немногих стран, официальная позиция которой по вопросу голодомора полностью совпала с позицией России. Израильский МИД официально заявил, что «трактовка данного исторического факта, принятая в России, является приемлемой и для нас» [203] . Принципиальной позицией израильского правительства является признание голодомора как трагедии украинского и других народов, но не как геноцида. Так, посол еврейского государства в Киеве Зинаида Калай-Клайтман подчеркнула, что «Израиль может признавать геноцидом лишь то, что признано международным правом, а именно – уничтожение людей по этнической принадлежности» [204] . Подпись же под проектом украинской резолюции от 2003 года израильский представитель поставил, согласно комментариям МИДа в Иерусалиме, именно потому, что речь там шла о человеческой трагедии, а не о целенаправленном геноциде. Аналогичную позицию высказали и представители израильского академического сообщества. Ицхак Арад – известный историк, бывший в прошлом директором мемориального центра «Яд ва’шем» по изучению Холокоста и увековечению памяти его жертв, выразил мнение, что в голоде в Украинской ССР не было этнического элемента – он «имел скорее классовую, чем национальную составляющую» [205] .

Солидарность Израиля с Россией по вопросу о голодоморе едва ли вызвана тем, что Иерусалим не пожелал портить отношения с Москвой. Куда более вероятной представляется точка зрения, не раз озвучивавшаяся и самими израильскими дипломатами, что непризнание голодомора геноцидом проистекает из того факта, что, с их точки зрения, под понятие «геноцид» в новейшей истории попадает только еврейский Холокост. Эту позицию сформулировал в январе 2009 года Пинхас Авиви, заместитель генерального директора МИДа Израиля, курирующий страны СНГ и Восточной Европы: «Геноцид для нас – это Холокост, это единственный эпизод, который мы признаем геноцидом» [206] . Этот нарратив израильский официоз готов отстаивать всеми правдами и неправдами; в частности, Израиль остается одной из немногих демократических стран мира, не признавших геноцидом массовое убийство армян турками в 1915 году. Тезис об уникальности еврейского Холокоста является краеугольным остовом всей израильской модели исторической памяти, которая и поныне играет огромную роль не только в т. н. «патриотическом воспитании» молодого поколения и новых иммигрантов, но и во внешней политике страны [207] . Таким образом, хотя мотивация сторон в вопросе о трактовке массового голода на Украине в 1930-х годах была очень различной, официальные Иерусалим и Москва заняли идентичные позиции. Более того, израильские дипломаты отдельно подчеркнули приемлемость для них именно российской трактовки этого исторического события.

8.3. Между Чечней и Палестиной: враг моего врага – мой друг

Еще одной сферой, сблизившей российские и израильские политические элиты, стала область, которую принято называть борьбой с терроризмом. Военно-политические элиты обеих стран сталкиваются в этой сфере с одной и той же проблемой: те, кого они считают «террористами», в глазах лидеров многих других стран и общественно-политических структур являются борцами национально-освободительных движений; это верно как применительно к чеченскому, так и палестинскому сопротивлению. Более того: в то время как и в Израиле, и России и власть, и широкие слои общества считают, что обвиняемые в терроризме – заведомо бандиты, не обладающими правами и свободами, и их можно просто-напросто, цитируя В.В. Путина, «мочить в сортире», в европейских странах принято считать, что и лица, подозреваемые в участии в тех или иных насильственных акциях, имеют право на гуманное и человечное обращение, а внесудебные расправы никоим образом не могут быть оправданы. Таким образом, и с точки зрения определения ситуации, в которой они находятся, и с точки зрения методов, к которым они могут прибегать, Израиль и Россия оказываются в изоляции в мире, но при этом неожиданно близко друг к другу.

Члены правительства Израиля не только не осуждали российскую политику на Кавказе, как это делали многие западные политики и общественные деятели, но и всячески поддерживали ее. Еще в 2006 году Авигдор Либерман, тогда, как и сейчас, являющийся одним из заместителей главы правительства, предложил ни много ни мало позаимствовать у России способы ведения контртеррористической борьбы, считая их значительно более эффективными, чем действия израильской армии [208] . Несколько позже Авигдор Либерман подчеркнул, что террор в любой точке планеты является террором, а потому «когда Россия вела несколько лет назад активную кампанию в Чечне, все западные парламенты осудили действия России в Чечне. Единственный парламент на Западе, который поддержал действия России в Чечне, это был израильский Кнессет» [209] .

Как отмечает политолог Вячеслав Лихачев в своей обзорно-аналитической статье «Палестино-израильский конфликт в зеркале российской прессы», «Вторая интифада, начавшаяся в 2000 г., воспринималась в России через призму Второй чеченской войны (начавшейся в 1999 г.); может быть, в несколько меньшей степени, но и для восприятия операции “Литой свинец” в Газе в 2008–2009 гг. у России была подобная же “собственная” призма: конфликт с Грузией в августе 2008 г.» [210] . По словам В.А. Лихачева, «если попытаться обобщить материал периода Второй интифады, то можно сделать простой вывод: позиция издания или автора при освещении палестино-израильского конфликта во многом зависела от позиции по северокавказскому вопросу» [211] .