Первые три недели на новом месте пролетели незаметно. Чтобы не слыть в селе неприкаянной нахлебницей, я напросилась работать в библиотеку. Лисовцева Пелагея Поликарповна, заведующая гнездилищем книжных червей и единственный его сотрудник, оказалась не такой уж старой брюзгой, какой представилась мне в нашу первую встречу — просто она чуть больше, чем положено, любила книги, и чуть меньше — людей. Обилием посетителей библиотека похвастаться не могла, в основном захаживали редкие завсегдатаи, в числе которых был и Жозеф, но шанса свидеться с ним судьба мне больше не подарила. Как и сказал Вадька, он предпочитал утренние часы, а меня даже ударная волна ядерного взрыва не могла вырвать из объятий Морфея раньше полудня, чего уж говорить о чугунной сковородке, в которую тщетно била набат тётя. Пелагея Поликарповна на опоздания смотрела сквозь пальцы: скромное общество моё почему-то не возбуждало в ней ни единой чистой и светлой эмоции, так что, чем реже я маячила перед глазами, тем меньше морщинок тревожило её благородное чело.

С Вадькой, как и предсказывала его мать, мы быстро спелись. Постоянной работы у паренька не было — в селе он слыл мастером на все руки, к которому обращались, если требовалась какая-то помощь по хозяйству — так что весь избыток свободного времени новый знакомый посвятил мне. Почти каждый день он провожал меня домой с работы, иногда даже приезжал на своём транспортном средстве, велосипеде, и с ветерком сотрясал по куяшским кочкам и колдобинам, помогая проветрить подпрыгивающий к горлу желудок перед ужином. Как девушке, несправедливо обделённой мужским вниманием, мне это льстило. Особенно было приятно, когда в первое время после моего переезда вездесущие деревенские сплетницы удивлённо перешёптывались: "Энто что за хорошуля с нашим оболтусом?". А вот рядом с Жозефом я походила бы скорее на горгулью Куяшского озера, которую вели в церковь, чтобы усмирить при помощи креста. Ну, или при помощи кадила, если вспомнить местную затворницу.

Говоря о преподобной Мике, стоит отменить тот радостный факт, что охоту на меня она так и не открыла. Иногда по ночам я слышала где-то вдалеке глухое эхо её кадила, но оно меня не страшило, ведь двери и окна были плотно закрыты, а молоток, припрятанный под подушкой на всякий пожарный, приятно холодил кожу. Чудовище тоже не посещало нас, предпочитая дворы с коровами поупитанней. В общем, ничто не омрачало моей новой жизни, и я могла насладиться тем, за чем приехала в Крутой Куяш — тишиной и душевным покоем. Ну, вернее почти могла…

— Кротопупс, опять лодыря гоняете!!! — что-то тяжёлое с протяжным жалобным свистом опустилось мне на макушку, и перед расфокусированным взглядом предстало сразу две Пелагеи Поликарповны. Почему-то начальница взяла за привычку называть меня именно этой, горячо нелюбимой мной частью собственной фамилии.

— Уже всё закончила, — обиженно пробормотала я, потирая макушку. — Просто решила почитать, пока Вадька не пришёл.

Начальница сделала глубокий вдох, собираясь, видимо, в очередной раз обрушить на меня тираду о нравах современной молодёжи, но тут снаружи раздался душераздирающий скрип велосипеда. Пелагея Поликарповна, издав подобие предсмертного хрипа, вскинула руки к ушам и кивком головы велела мне выметаться. Вот и ещё одно неоспоримое достоинство Вадькиного транспортного средства.

— Вадька, а какая у тебя фамилия? — задумчиво спросила я, когда мы уже почти дотряслись до тётиного дома.

— Выхухолев. А чего это ты спрашиваешь?

— Да так, интересно, как моё имя будет с ней звучать.

Вадька чуть с велосипеда не упал, и я запоздало поняла, что в моих словах может углядеть человек, не знающий, что я частенько примеряю на себя фамилии знакомых, чтобы хоть как-то отвлечься от переживаний по поводу своей.

— Только не подумай, что я с тобой флиртовать пытаюсь!

— Да я вообще-то и не против, — оживился парнишка.

Я тяжело вздохнула: ну вот, приехали.

— Ну вот, приехали, — озвучил мои мысли Вадька, ногами останавливая велосипед. — Ну, ладно, до встречи на завтрашнем гулянье.

— Каком ещё гулянье? — удивилась я.

— Как каком? Завтра же ежегодный приём по случаю дня рожденья старосты села.

— Старосты?

— Ну да, она у нас что-то вроде местной администрации, — медленно, будто подбирая слова, протянул Вадька. — В общем, завтра сама всё увидишь.

Заинтригованная предстоящим событием, я, наскоро запихнув в себя ужин, занялась подбором праздничного туалета. Ничего достаточно нарядного для столь грандиозного торжества в моём гардеробе, увы, не обнаружилось. Немного поколебавшись, я всё же выбрала простой жёлтый сарафан с крупными синими цветками, напоминавшими фиалки. Оставалось только его как-то украсить, добавить изюминку, так сказать. Изюминка не заставила себя долго искать — под кроватью пылилась целая коробка светоотражателей. Я заказала их в городе, планируя развесить в саду для отпугивания преподобной Мики, но не учла тот факт, что в селе нет ни единого фонаря, а потому отражать отражателям нечего.

"Всё-таки хорошо, что не выкинула", — порадовалась я, прикидывая, как лучше пришивать отражатели: упорядоченно или вразнобой на манер горохов. В итоге начала упорядоченно, но, покончив с примётыванием, поняла, что получилось вразнобой. Ну и Куяш с ним.

Через пару часов готовое платье уже украшало дверцу шкафа. Если не считать кривых стежков и пары пятен крови, оставленных моими исколотыми пальцами, получилось ужас как хорошо. С замиранием сердца ждала я нового дня, предвкушая своё первое в жизни деревенское гулянье.

Какого же было моё недоумение, когда на следующий вечер мы с тётей, наряженные и намакияженные, подошли к дому старосты. Впрочем, домом это назвать язык не поворачивался: больше всего жилище главы местной администрации напоминало ту землянку у самого синего моря, в которой небезызвестный старик жил со своею старухою тридцать лет и три года.

Изнутри обиталище старосты оказалось не менее удивительным, чем снаружи. Вернее, внутри вообще ничего не оказалось, помимо длинной каменной лестницы с высокими, массивными ступенями, в лучших традициях фильмов ужасов ведущими вниз, туда, где клубился поток первозданной тьмы.

— Вперёд! — Родственница подтолкнула меня к зловещему отверстию в полу.

Я испуганно ухватилась за подол её платья и, издав жалобный стон умирающей цапли, шагнула во тьму.

"Не стоило закрывать глаза", — заключила я, приходя в себя внизу на чём-то тёплом и мягком, на поверку оказавшемся родственницей.

Полным ужаса взглядом я окинула жертву своего полёта с лестницы. Оптимистически настроенная часть сознания кричала, что нужно немедленно разыскать врача, пессимистически настроенная расчётливо прикидывала, во сколько обойдутся похороны. Я же, проигнорировав оба гласа, впала в истерику.

— Ну-ну, чего нюни распустила? — Заботливая рука погладила меня по голове.

Я подняла зарёванное лицо — тётя как ни в чём не бывало сидела рядом, живая и здоровая. Зарыдав ещё громче, теперь уже от облегчения, я бросилась на неё с объятьями.

— Полноте, всё ладом. С нашей настойкой на куяшских травах и не такое переживала. А вот платье мне слезами портить не надо!

— Тёёёёётя! — Я жалостливо посмотрела на неё, всё ещё судорожно всхлипывая. — Давайте вернёмся домой. К кому-то, возможно, беда и приходит одна, но только не ко мне.

— Нос вытри и не мели чепухи, — отмахнулась женщина. — День рождение старосты — главный праздник села, негоже его пропускать из-за каких-то богомерзких суеверий.

Я было собралась спросить, почему главный праздник села проходит в каком-то подозрительном тёмном подвале, но осознала, что вокруг не столь темно, как казалось сверху.

Мы находились в широком сводчатом коридоре с множеством дверей вдоль стен и закреплёнными над ними странными приспособлениями, которые, скорее всего, были факелами, хотя напоминали больше воспламенившиеся швабры… и пахли так же. Вдалеке светился контур высокой, закруглённой сверху двери. Я не заставила себя упрашивать, когда тётя поманила меня в её направлении: перспектива остаться наедине с пляшущей на стене жуткой тенью, пускай и моей, не особенно прельщала.