«Фиону», — ответила я.

«Эй, — возмутился он, — но ты не можешь быть везде в этом яблоке!»

А я ответила, страшно довольная: «Могу, еще как могу, я везде!»

«Ну-ка, посмотрим. — Космо сощурился и сморщил лицо, как маленький старичок. — Все-то ты выдумываешь! Никакая это не Фиона, там, внутри, сидит старая ведьма!»

Я расхохоталась, а Космо перевернул яблоко и взглянул с другой стороны.

«Господь милосердный! — воскликнул он. — Еще одна старая ведьма! Мне очень жаль, мадемуазель, но вас я в яблоке вообще не нахожу!»

Космо оставался у нас до вечера, и я была этому рада, потому что, когда мы играли, я могла быть собой, а не послушной умницей. Около четырех мама принялась лущить фасоль, и тогда Космо предложил новую игру — «Джек и волшебный боб». Он был Джеком, я — женой великана, а потом превратилась в самого великана, страшного и кровожадного. «Фи, фа, фо, фам!» — кричала я и топала по полу размеренными тяжелыми шагами. Внезапно игра стала реальностью: я трахнула кулаком по столешнице — и стол разломился пополам; топнула ногой — и десятки мышей выскочили из всех четырех углов кухни, издала бешеный рев — и в доме задрожали стекла и захлопали двери, а женщины попрятали лица в ладонях, визжа от страха. «Кровь француза чую там!» — вопила я, и мои глаза метали молнии, а Космо все это время лежал в чемодане, куда спрятала его жена великана, дрожал всем телом и жалобно лепетал молитвы. Вместо того чтобы засмеяться, я совсем осатанела, глаза мои налились кровью, я кричала: «Жив он или мертв, стар или молод, я сотру его кости в муку и испеку хлеб!» Я была серьезней некуда, а бледный как смерть, умирающий от страха Космо стал маленьким, как мышка, он вжимался в стенки чемодана: он прекрасно понимал, что на самом деле мы играем в то, как возвращается мой отец и застает мать с другим мужчиной.

ЭКСПЕРТ-ПСИХИАТР

Да, ваша честь, пяти-шестилетний ребенок не воспринимает развод как нечто бесповоротное; он не способен поверить, что родители расстались на самом деле и навсегда.

ФИОНА

Отец просто вышел, он был в лесу, проверял, не попались ли в ловушки какие-нибудь звери, собираясь запечатлеть на пленке их агонию. Но папа скоро вернется, пол задрожит под его тяжелой поступью, он увидит Космо и — Фи, фа, фо, фум! — придет в ярость, руки его нальются силой, грудь выгнется колесом, глаза вылезут из орбит, и оглушительный, как раскат грома, крик взлетит над высокими горами…

САНДРИНА

Она была счастлива — Космо поладил с ее дочкой, а с Франком все как-нибудь образуется… со временем.

Мы всегда именно так обманываем себя, правда, ваша честь? Оптимистом в любом случае быть выгоднее — пессимисты ведь страдают дважды: до беды и после нее.

В конце того дня Космо отправился провожать Эльке на работу, и я встретила их на улице. Я шла в аптеку, и, как всегда летом (как, впрочем осенью, зимой и весной), деревня казалась вымершей, молчаливо-печальной, люди сидели по домам. Улицы были пусты, закрытые ставни — белые, серые, бледно-голубые — напоминали мне покойников, я была беременна и с тревогой думала, в какой мир я готовлюсь выпихнуть своего ребенка… Но я отвлеклась… Внезапно я заметила Эльке и Космо — они шли плечо к плечу по тротуару. Словно близнецы — тот же рост, та же походка, подумала я, или нет, не близнецы — любовники… Они не держались за руки и не прикасались друг к другу, но я поняла: они вместе. В глубинном смысле этого слова, если вы понимаете, о чем я.

Мне это показалось странным.

Знаете, ваша честь, Эльке была моей лучшей подругой, а Космо… ну, чтобы не тревожить лишний раз тень Дон-Жуана, Космо, как я уже говорила, это Космо.

ЭЛЬКЕ

Космо зашел вместе со мной в «Фонтан» и сел перед стойкой пропустить стаканчик. Хотели ли мы дать односельчанам пищу для смачных сплетен? Несмотря на то что говорил тут о замкнутости здешних уроженцев Франк, мужчинам за столиками в кафе и женщинам на пороге своих домов нужно о чем-нибудь говорить, так что вопрос о том, «кто с кем спит», по популярности уступает только проблеме нехватки денег. Наливая Космо вино, я тихо спросила: «А… если люди начнут болтать?»

Он улыбнулся и ответил так: «Зачем лишать их возможности помечтать?»

И добавил: «Иди, что скажу…»

Я перегнулась через стойку, и он прошептал: «Представляешь, как они лежат по ночам в своих постелях и смотрят порнушку с нами в главных ролях? Наши потные тела сливаются и вытворяют то, на что они сами никогда бы не осмелились? О, уверяю тебя, они будут нам очччень благодарны…»

«Да уж, повезло им!» — сказала я и отодвинулась. Окинув взглядом зал, я не смогла удержаться от смеха, вообразив, как эти жалкие крестьяне, преждевременно состарившиеся, утомленные тяжелой работой и жизнью, воображают себе наши любовные игры.

Но потом мне стало грустно — я подозревала, что эти люди разучились мечтать. Я думала о Франке и Фионе, о том, как они играли сегодня утром на берегу: забрасывали удочки в реку и вовсю мечтали в ожидании клева, я почти слышала, как эти грезы жужжат в их маленьких головках… Все дети мечтают, но что случается с ними потом? Что происходит с несбывшимися мечтами? Здешние женщины сидят дома с утра до вечера, изматывают себя работой, они всегда держат себя в руках и никогда не выдают своих чувств. Мужчины утром уходят в поле, трудятся в поте лица, кляня весь белый свет, потом идут в бистро, чтобы разрядиться, курят темные сигареты «Житан», пьют и играют в карты. Десять-пятнадцать лет такой жизни уродуют их тела, взгляд становится мутно-стеклянным, багровые прожилки покрывают нос и щеки, а в их головах… ох, Космо, неужели в их головах и правда не осталось ни одной, даже самой малюсенькой мечты?

«Ты знаешь Веру?» — спросил он ни с того ни с сего, не дав мне додумать мысль до конца.

Веру? Я была сбита с толку. Да, я ее знаю…

Не так чтобы очень хорошо, но… Я знала, что Вера торгует газетами в магазинчике на площади и любит в одиннадцать утра зайти в «Фонтан» — выпить ликера и разгадать кроссворд. В те времена женщины почти никогда не ходили по кафе и ресторанам в одиночку. Да что там «почти» — такого вовсе не бывало. Даже какая-нибудь заезжая парижанка чувствовала бы себя неуютно, зайди она без спутника в «Фонтан»… Но Вера была исключением: мужчины радостно ее приветствовали, а у нее для каждого находилась улыбка.

ЖОЗЕТТА

Ха-ха! Если бы только улыбка…

ЭЛЬКЕ

Женщины, само собой разумеется, считали ее шлюхой: в пятьдесят лет она все еще красила волосы хной, пользовалась помадой и носила яркую одежду… Ничего другого я тогда о Вере не знала, и Космо меня просветил.

Вера была чужой: родилась она в небольшом городке километрах в шестидесяти от нашей деревни и поселилась у нас вместе с мужем только во время войны. Оба участвовали в Сопротивлении и были, несмотря на молодость, убежденными коммунистами. Уже тогда деревенские отвергали ее — она была слишком хороша собой и слишком откровенно выражала свои политические взгляды. Но когда в июле 44-го немцы убили Вериного мужа и она осталась вдовой в двадцать пять лет, ее начали бояться. Решение остаться в деревне было чистым вызовом. Вера открыла газетную лавку и за несколько месяцев приобрела обширную клиентуру — постоянную и сугубо мужскую. У Веры был хорошо подвешенный язык, она часто смеялась, и мужчины любили поболтать с ней: синим чулком она не была, а говорить могла о чем угодно — от Алжирской войны до цен на пеньку.

ЛАТИФА

Я хотела бы высказаться насчет Алжирской войны, потому что мой муж Хасан не сможет дать показания, он недостаточно хорошо говорит по-французски и вообще уже давно почти не разговаривает — даже по-арабски, если хотите знать мое мнение, это и ваша вина, когда я говорю ваша, то имею в виду французов, хоть и не знаю, француз ли вы, ваша честь, но, уж наверное, француз, и к тому же коренной, кожа-то у вас белая, как у Романистки, я бы удивилась, будь вы смуглым или чернокожим, ну да, это возможно, в наши дни в судах кого только не увидишь, но я бы, честно, удивилась, так о чем это я, ах да, у меня нет против вас предубеждения, но вы частично виноваты… А? Моя очередь выступать все еще не подошла? Ладно, я подожду, но вы, надеюсь, скажете, когда мой черед наконец наступит, потому что у меня тяжело на сердце, так тяжело…