Во время войны адмирал был тяжело ранен, потерял ногу. Но остался в строю.
Впрочем, дальше не буду, кому интересно, найдёт о нём намного больше.
Для нас же важно то, что свидетель это для нас поистине бесценный. Тем более, что, как мы сейчас увидим, на вопрос, который мы с вами сейчас обсуждаем, он обратил в своё время специальное внимание.
Итак, Константин Симонов. «Глазами человека моего поколения».
Из беседы с Адмиралом флота Советского Союза И.С. Исаковым.
«…Надо сказать, что он (Сталин — В.Ч.) вел заседания по принципу классических военных советов…»
Примечание. Принцип общеизвестный. Но для тех, кто не знает, поясню. Согласно ему, все присутствующие высказываются по старшинству, начиная с младших по должности. Последними высказываются самые высокие чины.
С тем, чтобы на подчиненных не давило мнение начальников. Или, если угодно, чтобы лишить подчиненных возможности спрятаться за начальственным мнением.
Придумано это не Сталиным. Если не ошибаюсь, это было введено в прусской штабной практике еще в 18-м веке. Потом переняли в других европейских армиях.
По такому принципу, например, вел Кутузов своё знаменитое совещание в Филях.
Снова адмирал Исаков:
…Очень внимательно, неторопливо, не прерывая, не сбивая, выслушивая всех. Причем старался дать слово примерно в порядке старшинства, так, чтобы высказанное предыдущим не сдерживало последующего… И только в конце, выловив все существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из разных точек зрения, делал резюме, подводил итоги… Так было в тех случаях, когда он не становился на совершенно определенную точку зрения с самого начала. Ну, речь идет, в данном случае, разумеется, о вопросах военных, технических и военных, а не общеполитических. На них я, к сожалению, не присутствовал.
Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении нужно решить таким, а не иным способом, — это называлось «подготовить вопрос», так, кстати, и до сих пор называется, — он вызывал двух — трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении. И людям, которые уже не по первому разу присутствовали на таких заседаниях, было по выступлениям этих людей ясно, куда клонится дело.
Но и при таких обсуждениях, тем не менее, он не торопился, не обрывал и не мешал высказать иные точки зрения, которые иногда какими-то своими частностями, сторонами попадали в орбиту его зрения и входили в последующие его резюме и выработанные на их основе резолюции. то есть учитывались тоже, несмотря на предрешенность, — в какой-то мере, конечно…
Давайте немного порассуждаем.
«Подготовка вопроса».
Манипулирование? Конечно.
Однако в данном случае меня занимает другое: зачем ему вообще было кого-то просить, убеждать?
Приказал — и все.
Вместо этого мы видим нечто иное.
Здесь он, пусть и используя бюрократические приемы, старается убедить присутствующих на совещании. Давит через других, но старается убедить.
Ну, если не убедить, то продавить свое мнение.
А зачем ему убеждать? Или давить через кого-то третьего?
Получается (очень это непривычно после всего наговоренного о нём), но получается, что ему было нужно большинство. Чтобы комиссия, состоящая, заметим, из подчиненных Сталину людей, проголосовала так, как он, Сталин, считает нужным.
Отвлекаясь на секунду.
Что, в демократически устроенных обществах коллегиальные решения исключают лоббирование чьих-то интересов? Закулисное воздействие на нужных людей?
При этом, обратите внимание, стоило Сталину начать обсуждение первым, высказать свою точку зрения раньше других, ясно, что нужное Сталину решение было бы моментально принято без каких либо дополнительных усилий, вроде «подготовки вопроса».
Вот это последнее соображение кажется мне очень важным.
То, что, при обсуждении Сталин не выпячивал собственное мнение, озвучивая его последним из выступавших.
Более того.
Вместо этого он, наоборот, старался в ходе обсуждения прятать это свое мнение, чтобы оно не повлияло на обсуждение. Вот как это выглядело.
Снова из воспоминаний адмирала Исакова.
…Трудно сказать, был ли он сдержан вообще, очевидно, нет. Но личину эту он давно одел на себя. Как шкуру, к которой привык до такой степени, что она стала его второй натурой. Это была не просто сдержанность, это была манера. Повадка, настолько тщательно разработанная, что она уже не воспринималась как манера. Ни одного лишнего жеста. Ни одного лишнего слова. Манера, выработанная настолько, что она воспринималась как естественная. Но на самом деле в ней был расчет на то, чтобы не показать никому, что он думает, не дать угадать своих мыслей, не дать никому составить заранее представление о том, что он может сказать и как он может решить. Это с одной стороны. С другой, медлительность, паузы были связаны с желанием не сказать ничего такого, что придется брать обратно, не сказать ничего сгоряча, успеть взвесить каждое свое слово…
Хм. Безапелляционный диктатор, не желающий сказать что-то, что придётся потом брать обратно.
Есть здесь какая-то неправильность, не находите?
И далее — снова важно.
… Когда он говорил, он умел превосходно прятать себя и свое мнение. Я уже вам говорил об этом (напомню, что адмирал Исаков обращается к К.Симонову — В.Ч.), но хочу повторить: мимика его была чрезвычайно бедной, скупой; он не делал подчеркнуто непроницаемого выражения лица, но лицо его было спокойно. А кроме того, он любил ходить так, чтобы присутствующие не видели его лица, и так как он сам выбирал эти моменты, то это тоже помогало ему скрывать свои чувства и мысли. По его лицу невозможно или почти невозможно было угадать направление его мыслей. И в этом был смысл, потому что охотников угадывать его мысли было много, он знал это, знал и меру своего авторитета, а также и меру того подхалимажа, на который способны люди, старающиеся ему поддакнуть.
Поэтому он был осторожен, особенно тогда, когда речь шла о вопросе, который был ему относительно мало знаком, и он хотел узнать в подробности чужие мнения. Он даже провоцировал столкновения мнений, спрашивал: «А что скажет такой-то?.. А что скажет такой-то?..» Выслушивая людей и выслушивая разные мнения, он, видимо, проверял себя и корректировал. В иных случаях искал опору для своего предвзятого мнения, искал мнения, подтверждающие его правоту, и если находил достаточную опору, то в конце высказывал свое мнение с известными коррективами, родившимися в ходе обсуждения.
Иногда, думаю, когда он сталкивался с суждениями, которые опровергали его собственное первоначальное мнение и заставляли изменить его, он сворачивал разговор, откладывал его, давая себе возможность обдумать сложившуюся ситуацию… (выделено мной — В.Ч.).
А вот как писал маршал артиллерии Н.Д.Яковлев, всю войну работавший начальником Главного Артиллерийского Управления РККА.
…За время войны мною было хорошо усвоено: все, что решил Верховный, никто уже изменить не сможет. Это — закон! Но сказанное совершенно не значит, что со Сталиным нельзя было спорить. Напротив, он обладал завидным терпением, соглашался с разумными доводами. Но это — в стадии обсуждения того или иного вопроса. А когда же по нему уже принималось решение, никакие изменения не допускались…
Отметим слова о завидном терпении, с которым Сталин слушал чужие мнения. Совпадавшие или не совпадавшие с его собственным.
Обратим внимание на то, что, как и адмирал Исаков, маршал Яковлев многократно (в силу занимаемой должности) имел возможность наблюдать сказанное им ЛИЧНО. А не с чьих-то слов.
Отметим также, что слова маршала Яковлева подтверждают сказанное адмиралом Исаковым. Практически дословно подтверждают.
Вот слова маршала Василевского (предлагаю особо обратить внимание на манеру принятия решения):