— …Вот поэтому я и остался сегодня дома. Ибо, согласись, прекраснейшая из женщин, что любые заботы меркнут по сравнению с приездом любимого младшего брата, которого я не видел более десяти лет!

Мариам кивнула. Увы, она была не просто опечалена, о нет. Душу ее грызла досада. «Я мечтала помочь ему, спасти его… А выставила себя на посмешище, словно девчонка! Какими глазами он будет смотреть на меня, глупую гусыню, поверившую даже не слухам, а лишь обрывку чьей-то фразы!»

Мариам пила шербет, почти не ощущая его вкуса и мысленно сокрушаясь все сильнее и сильнее. Нур-ад-Дин же, сидя напротив нее, воистину отдыхал душой. Он любовался ее прекрасным, столь любимым лицом и радовался тому, что эта женщина, еще недавно погруженная в печаль об ушедшем муже, возрождалась к жизни. И более того, она столь беспокоиласьза него, Нур-ад-Дина, что бросилась на помощь, ведомая лишь чьей-то глупой болтовней.

«Аллах всесильный! Ну почему же я, достойный мужчина, вдовец, человек умный и наблюдательный, до сего дня так и не разглядел, как она хороша?! Почему давно не понял, что она ищет моего общества так же, как я — ее? Почему еще вчера, лакомясь ее сладкими лепешками, не уразумел, что люблю ее, сильную, мудрую, одинокую?»

О, то были мысли, воистину переворачивающие все с ног на голову! Или, быть может, все ставящие с головы на ноги?

Мариам же испытывала совсем иные чувства. Вернее будет сказать, что чувства были такими же: она тайком мечтала о Нур-ад-Дине, но мудро сдерживалась, давая ему возможность сделать первый шаг. Если только он, о Аллах всесильный, сам этого захочет. Ибо почтенной вдове показать, что она грезит о каком-то мужчине… Это невозможно! Более того, это непристойно! Как тогда на эту воистину падшую женщину будут смотреть соседи?!

И вот теперь она, словно влюбленная кошка или малолетняя дурочка, бросилась сюда первой, показав, что одно лишь упоминание имени почтенного соседа способно ввергнуть ее в панику и заставить броситься на выручку…

О, Мариам еще долго могла бы себя мысленно грызть и укорять, но ароматный напиток в пиале закончился. «Пора бы и честь знать», — казалось, сказал ей, глупой гусыне, дом ее уважаемого соседа.

— Ох, юный колдун…

Если бы почтенный Алим был похож на обычного человека, если бы его мудрая голова покоилась на шее, а не на обсидиановом блюде, если бы у него вообще была голова, он бы непременно укоризненно покачал ею.

— Не отвлекай меня, маг, — пробормотал Мераб. Ему сейчас вовсе неинтересно было мнение невидимого советника. Он упражнял незримые мышцы разума. И эти упражнения его и забавляли, и пугали.

— Да, мой друг, — незримый Алим всегда знал, о чем думает юноша. — Сила воображения может стать оружием поистине страшным, и ни пушка, ни секира, ни боевой слон не сравнятся с нею.

— Аллах великий! Маг, помолчи! Иначе следующей моей жертвой станешь ты.

Алим умолк. Мераб же, видя затруднение достойной ханым, напряг все свое воображение, чтобы дать возможность уважаемой Мариам без особого урона для собственного достоинства покинуть дом почтенного купца Нур-ад-Дина.

И Мариам стала собираться. Она поправила шаль, проверяя, не съехал ли в пылу перебранки с волос тонкий газ, осмотрелась по сторонам, увидела, что корзины так и стоят посреди комнаты, и легко поднялась с подушек.

— Да пребудет вовеки над этим домом длань Аллаха всесильного и всемилостивого! Не стану тебе, почтенный Нур-ад-Дин, более мешать. Ибо ты воистину прав: встреча с братом после долгой разлуки столь сладка, что пренебрегать ею для общения с соседями недопустимо.

— Да пребудет и с тобой, добрая Мариам, его забота и щедрость! Мой дом — твой дом. Ты можешь приходить сюда во всякий день.

— Аллах всесильный, почтеннейший, ну почему ты сдержался?! — воскликнул Мераб. — Почему не остановил ее, единственную, которую сейчас хочешь видеть, а вовсе не брата, пусть появление его более чем отрадно для тебя?

Увы, могущество юноши было велико, однако все же не настолько, чтобы герои истории отвечали ему со страниц книги.

Мариам еще раз поклонилась и, взяв обе корзины в одну руку, попыталась гордо уйти. Конечно, это у нее не получилось, ибо она позаботилась о здоровье Нур-ад-Дина столь основательно, что корзины мог бы оторвать от пола лишь раб, который в одиночку носит паланкин богатого и толстого купца.

Мариам-младшая бросилась к ней на помощь со словами:

— Я помогу тебе, тетя Мариам!

— Спасибо, доченька, — едва слышно прошептала почтенная вдова, с трудом переживая очередное, как ей казалось, унижение.

Женщины вышли, закрылась и калитка в дувале. И лишь тогда младший брат Нур-ад-Дина, Шейх-ад-Дин, заметил:

— Ты счастливец, брат мой!

— Почему же?

— Потому что не каждому удается вызвать столь сильное чувство. И потом, она, твоя соседка, почтенная Мариам, диво как хороша!

— О да, брат мой, она воистину прекрасна! Но до сегодняшнего дня я, поверь, даже не подозревал, что она испытывает ко мне какие-то чувства. Ибо был уверен, что она по-прежнему думает лишь о своем муже, который умер почти четыре года назад.

— Так она тоже вдова? Выходит, вы просто созданы друг для друга!

Нур-ад-Дин никогда не задумывался о подобном. Но сейчас, посмотрев на все происходящее глазами своего брата, человека в этом деле постороннего, он понял, что Аллах всемилостивый всю жизнь хранил его, подарив ему прекрасную жену, замечательных друзей, позволил не беспокоиться о семье и доме больше обычного и дал после смерти жены возможность еще раз познать радость любви.

Достойный купец вернулся мыслями к событиям, что произошли вчера и сегодня, попытавшись понять, действительно ли прекрасные чувства толкали их с Мариам в объятия друг друга, или то были просто скука и печаль одиночества.

Порыв ветра отвлек Мераба. Он поднял глаза от страниц и заметил, что вместо ясного солнца над городом нависли черные тучи, предвещающие не просто проливной дождь, а настоящую бурю. Да, пора было прятаться под более надежную крышу, ибо гостеприимная беседка, столь любимая Мерабом, была всего лишь увита виноградом.

Воистину, щедрость халифа была велика, а его распоряжения исполнялись молниеносно. В тот же день, когда гость из далекого полуночного Альбиона припал к ногам повелителя цветущей Джетрейи, начались и сборы в дорогу.

Дабы ничего не забыть (ну, или как можно ближе подойти к такому положению дел), Максимус составил длинный список. Однако сколь бы он ни был опытен в походах, визирю приходилось то и дело поправлять своего приятеля.

Ибо не теплыми одеяниями следовало запасаться в избытке, а сосудами с водой и для воды, не только заготавливать впрок мясо или сыр (хотя следовало помнить и о припасах), но проверить, чтобы с собой было достаточно стрел, чтобы и кремней и трутов было более чем в изобилии.

Максимус с благодарностью принимал все советы друга.

— Ты, как всегда, прав, почтенный, ибо странствие на полуночь столь же отличается от странствия на полудень, как сам полудень отличается от полуночи.

Сборы продолжались. Однако Мерабу отец запретил принимать участие в бесчисленных походах по лавкам и лавчонкам. Сила юноши была в знаниях, и ему следовало позаботиться о картах, просмотреть описания и путевые заметки. О да, тут помощь неспящего Алима была поистине неоценимой: не раскрывая книг, не разматывая свитков, мог тот проникнуть в самую суть текста. И потом уже указывал Мерабу, стоит ли выбирать из записок мудрого (или не очень) и опытного (или безумного) путешественника хоть слово.

Быть может, Мераб мог не делать вообще ничего, ведь Алим был рядом. Но в глубине души (о, Аллах всесильный и всевидящий, даже глубже, чем в самых глубоких ее глубинах) юноша опасался, что незримому магу надоест странствие с людьми и он исчезнет в самый ответственный момент.