Карма не понимала ни единого слова и только смотрела на нее широко распахнутыми глазами. Вот теперь ей сделалось стыдно.

Вскоре хозяйка вернулась с миской кислого молока и чеплашкой фиников. Сначала она настояла, чтобы Карма выпила молоко, а уж потом разрешила покончить с фруктами.

Когда несчастная путешественница утолила голод и успокоилась, женщины уселись друг напротив друга.

- Кто ты? Откуда? Как тебя зовут? - начала спрашивать хозяйка. - Как ты оказалась в наших краях? Ты куда-то плыла? Тебя украли? Ты сбежала?

Но, увы... Карма не понимала ее языка. Он как-будто бы что-то напоминал ей, и временами она узнавала знакомые слова, но смысла длинных тирад не улавливала. Тогда юная женщина прибегла к языку жеста.

- Я - Ширин, - она положила ладони себе на грудь. - Ширин. А кто ты? - коснувшись светловолосой незнакомки, вопросительно вздернула головой.

-- Карма, - ответила та.

-- Кармэ. Ширин, - повторила женщина, поочередно касаясь обладательниц этих имен. - Откуда ты? Я, - она показала на себя и похлопала по земле, - живу здесь. А Карма откуда?

Девушка посмотрела по сторонам и, не зная в какой стороне ее дом, указала назад. Ширин не согласилась и показала рукой в другую сторону. Тогда Карма поправилась и, соглашаясь, указала направо.

- Да, я много прошла. Долгий был мой путь, длинный, - в той же манере отвечала Карма. Ширин взяла ее ладони в свои, долго рассматривала их, потом грустно покачала головой.

- Руки твои прежде были нежны и белы. Видно, ты знатного рода, а вот судьба твоя горькая, скитальческая, и жизнь пролетит твоя быстрехонько, словно птица крылом махнет, - рассказывала Ширин скорее себе, чем незнакомке.- Ну да ладно,- она погладила Карму по ладони, улыбнулась и поднялась с циновки. - Будешь помогать мне по хозяйству.

К полудню на дворе потеплело, ярко и весело разлился солнечный свет, словно зима уже попрощалась. Зачирикали воробьи, прыгая по земле и высокой каменной изгороди.

Карма стояла посреди двора и, подставив лицо солнцу, наслаждалась его теплом. Открыв глаза, она обнаружила, что на старом раскидистом дереве, которое Ширин называет чинарой, набухли почки. Небо казалось необъятным и бездонным. Его чистота и синева завораживали. Где-то в соседнем дворе жгли то ли листья, то ли траву: пахло костром, пахло приближающейся весной. Аромат свежести наполнял все вокруг. И вмиг нахлынули воспоминания. Ей уже виделась лесная поляна, молодые березки, разведенный костер, хоровод подружек, прыжки через чудесное и магическое пламя костра, венки на головах, такие душистые...и Берджу...Ах, Берджу...

Ее блаженные воспоминания прервал стук в ворота. Ширин выскочила из дома и, оставив сынишку под деревом, направилась открывать, а Карма поспешила спрятаться в хижине и понаблюдать за происходящим из-за занавеси на дверях.

Ворота распахнулись, и во двор вкатилась неказистая деревянная тачка. Следом за ней - молодой мужчина в войлочном тюрбане (на вид ему было не более двадцати пяти лет) и низенькая, сухонькая старушонка, с ног до головы одетая во все черное. На ходу она стала разматывать причудливо надетый на голову платок. Оставшись в коричневой тюбетейке, она стряхнула его и повязала поверх тюбетейки как косынку - концами назад, под затылок.

Все трое быстро залопотали о чем-то вероятно важном, изрядно жестикулируя, словно руки им облегчали общение друг с другом.

-- Вы сегодня припозднились, - заметила Ширин, закрывая ворота.

- Улов на удивление был богатый, - ответил Мустафа. - Мелочь раскупили сразу тут же на берегу, не отходя далеко от лодки, а с крупной рыбой мороки было вдосталь.

- Да, - протяжно подтвердила старуха. - Если бы не индийские купцы, оказавшиеся на корабельном причале, пришлось бы волочить ее всю на базар и там продавать уже по кускам и за бесценок. Но все вышло на удивление складно. Благодарю тебя, Всемогущий. Я всегда говорю, есть Аллах на свете. Он все видит. Всемилостивый щедр к тем, кто его почитает, - она подняла руки к небу и сделала жест, словно умылась. Потом взяла внука и, что-то лопоча ему, присела возле еще теплой печи.

Мустафа завел тачку под навес и начал перекладывать оставшуюся крупную рыбину на небольшой плоский камень, на котором разделывали добычу. Ширин тут же принялась ее потрошить и пересыпать солью. Управившись, она уложила филе в широкую, низкую чашку под каменный гнет.

Карма сняла висевший на стене медный кувшинчик и, выйдя из хижины, направилась к воде.

- А, наша утопленница ожила! - воскликнула старуха. - Чего это она собралась делать? Зачем ей кувшин?

А та тем временем зачерпнула немного воды и, подойдя к Ширин, намеревалась полить ей на руки.

- Нет, - замахала рукой молодая хозяйка и указала на медный тазик с водой, стоявший возле камня, на котором она только что разделывала рыбу. - Вот. Сначала я руки мою здесь. Пойдем, Кармэ.

-- Ее зовут Кармэ? - спросил Мустафа. - Она понимает наш язык?

-- Нет, мой господин, - ответила Ширин.

-- Ширин, сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не называла меня так, - возмутился хозяин.

-- Но твоя матушка... - начала было оправдываться она.

-- Моя мать тоже женщина и обязана слушаться меня! - сказал он, и глядя в упор на мать добавил: - В доме я хозяин!

Та фыркнула и, оставив внука на циновке, удалилась в дом.

-- Да, мой го..., мой дорогой, - исправилась жена.

-- Раз она выжила, пусть будет тебе помощница, - глядя на Карму, сказал Мустафа. - За воротами ей делать нечего. Пусть дома сидит. Но, а если надумаешь ее взять с собой на базар или на берег за дровами, укутай получше, чтобы ни соседи, ни другие какие зеваки не разглядели в ней чужестранку. Она теперь моя, раз мы ее вернули с того света.

-- Все сделаю, как велишь.

-- Кармэ, - обратился он к девушке, - поди сюда.

Ширин подвела ее к мужу.

- Мустафа, - он указал на себя. - Кувшин, - далее показал на кувшин. - Вода, - наклонив сосуд, молодой мужчина выплеснул немного воды. - Вода.

-- Во-да, - повторила Карма. - Ку-вшин. Му-ста-фа.

Муж с женой переглянулись и одобрительно качнули головами. Ширин пошла в дом, чтобы на улице накрыть к обеду топчан, а Мустафа внимательно посмотрел на путешественницу, которая также смотрела на него ничуть не смущаясь.

"До чего же она истощала. Страшно глядеть", - подумал он.

4

Карму часто оставляли дома одну с маленьким Мусой. Поначалу он плакал, потом попривык и уже безо всяких трудностей оставался с нянькой и на целый день. Та не столько смотрела за ним, сколько играла, пытаясь научить его ходить, лепить из мягкой глины шарики и человечков, но он все рушил, размахивал пухлыми ручонками и довольный смеялся, демонстрируя свои четыре зуба.

Малыш был само очарование. Он не капризничал, ел хорошо и спокойно засыпал на руках у Кармы. Во время его ангельского сна она смотрела на мальчика и думала, что у них с Берджу тоже мог бы быть вот такой Муса, кучерявый с карими глазками. Пока вернувшаяся к жизни путешественница смотрела за хозяйским сыном, его родители в море недалеко от берега ловили рыбу.

- Уж больно нянчишься ты с Кармэ, - стоя в качающейся лодке, возмущалась мать, обращаясь к сыну, тянущему сети. - Чем она занимается? Только глядит за мальчишкой! А по хозяйству от нее никакого проку.

- Чего это вы, мать, разговорились? Надо будет, все станет делать. Не причитайте под руку, молчите давайте.

- Я то молчу. Мне положено молчать. Но вот чего ты молчишь, словно рыба? Пусть стирает, в доме прибирает. Пусть еду готовит, пока мы в море. Она чай не гостья, а служанка. Где-то ты- господин, а с ней - будто овца. Покажи ей, кто хозяин в доме.

- Вы вовсе не помогаете мне. Тяните сеть и помалкивайте. Без вашего указа знаю, как сладить со своими женщинами.

- Уже и в жены ее метишь? Узнают люди - засмеют.

- Уймись мать. Довольно. Только и знаете, что целыми днями изводите меня своей болтовней. Боле не пойдете с нами в море.