(Рассказ о рождении песни «Я люблю тебя, жизнь».)

Так давайте споем ее вместе. Ничего, что теперь многие певцы делают так. Я первый ввел эту манеру петь со зрительным залом. И этот свой приоритет я никому не отдам.

(Зал подхватывает песню «Я люблю тебя, жизнь».)

(1960-е гг.)

Я познакомился с Марком Наумовичем Бернесом летом 1957 года. Бернес был известнейший киноактер, популярный исполнитель песен. Я же был тогда еще довольно молодым композитором. Не помню, о чем мы говорили первые две минуты, но на третьей Бернес уже рассказывал мне о новой песне Андрея Эшпая и Евгения Винокурова «Москвичи», которую артист недавно записал на грампластинку и в которую был совершенно влюблен.

Впоследствии я заметил, что Бернес переживал «роман» с каждой новой своей песней. Я не случайно говорю «своей», потому что Бернес работал вместе с автором стихов над каждым словом. Он не был музыкантом. Ноты он называл «чаинками». Но он работал вместе с композитором и над музыкой песни, и в этом ему помогали редкое, удивительное чувство песни, необыкновенное мелодическое чутье, совершенно особое ощущение сплава слова и музыки.

Многие песни советских композиторов и поэтов обязаны своим появлением Марку Бернесу. Очень трудно бывает предсказать судьбу, успех жизни песни. Он это умел. Безошибочно. Многие из песен Бернеса становились популярными не только благодаря прекрасному их исполнению артистом, но еще и потому, что он выбирал стихи и музыку, заранее угадывая их популярность.

Через год после нашего краткого знакомства, весной 1958 года, я принес Бернесу свою новую песню на стихи Виктора Орлова «Перекресток». Марку Наумовичу песня понравилась, и он согласился записать ее на грампластинку. Тут же он предложил мне стихи для будущей песни. Я записал под его диктовку. Это было стихотворение Константина Ваншенкина «Я люблю тебя, жизнь». Бернес ставил одно условие: если мелодия ему не понравится, считать, что песни вообще не было… Я согласился. На меня стихи Ваншенкина, с которым я еще тогда не был знаком, произвели сильное впечатление. Меня привлекла гражданственность этого стихотворения, выраженная в глубоко личном, почти интимном переживании.

Я быстро написал музыку, позвонил Бернесу. Он обрадовался и попросил меня тут же к нему приехать. И вот с большим волнением я играю ему новую песню.

«Нет, это не то», — говорит Бернес. Сейчас я ему очень благодарен за это «не то», но тогда я был сильно огорчен и обескуражен категорическим приговором артиста. В эту самую минуту в комнате появился человек, оказавшийся автором стихов песни, Константин Ваншенкин, с которым я и познакомился при таких печальных обстоятельствах. Ни он, ни Бернес даже не подумали меня утешать. Я в точности выполнил свое обещание и, придя домой, положил ноты неудавшейся песни в ящик стола, где они пребывают до сих пор. Но меня не покидало желание написать новую музыку, которая удовлетворила бы Бернеса. И спустя некоторое время я ее написал. Я исполнил ее артисту без слов, не сказал, что это мелодия песни «Я люблю тебя, жизнь». Я его боялся. Мне не хотелось опять провалиться. И, только увидя, что музыка Бернесу понравилась, я раскрыл ему свой «секрет».

Бернес тут же под мой аккомпанемент записал песню на магнитофон и, несмотря на позднее время, немедленно стал исполнять ее всем по телефону. А вскоре он исполнил ее по радио и записал на грампластинку.

Я вспоминаю, как появилась песня «Хотят ли русские войны», первым исполнителем которой стал Марк Бернес. На этот раз я не был с ним связан никакими условиями, так как стихи песни дал мне их автор — Евгений Евтушенко. Я написал музыку и сыграл песню в студии грамзаписи, где она была одобрена. Но Бернес со свойственной ему прямотой музыку забраковал, сказав, что мелодия, по его мнению, неудачна. Бернес вообще в оценке песни не терпел никаких компромиссов и кому угодно говорил только то, что он думал. И вот вера в Бернеса, в его вкус, в его мелодическое чутье, в музыкальную прозорливость заставила меня написать совершенно новую музыку. А это гораздо труднее, чем писать ее в первый раз, потому что приходится отрешаться от созревшей уже однажды мелодии, одобренной к тому же компетентными музыкантами…

Бернес никогда не говорил: «Я спою вам песню», он говорил: «Я расскажу вам песню». И в этом, по-моему, раскрывалось нечто очень важное в человеке и артисте. Бернес не считал себя певцом и никогда не состязался с вокалистами. У него был свой путь, своя неповторимая манера. Он был артистом с ярко выраженной индивидуальностью. Особый, удивительно теплый тембр голоса, задушевность, выразительная подача текста — отличительные свойства его исполнительского дарования. Его сила — прежде всего в актерской стороне исполнения, в раскрытии драматургии песни.

Артист был исключительно требователен к подбору своего репертуара и относился к нему с огромной ответственностью. Может быть, поэтому репертуар его сравнительно невелик. Бернес мог «вынуть душу» из поэта или композитора, требуя исправления тех мест, которые его не удовлетворяли. Помню, как в песне «Все еще впереди» его не устраивала музыка одного места и он, несмотря на мое сопротивление, просто не ушел от меня, пока я не переделал мелодию так, как это ему было нужно. И песня от этого выиграла.

Однажды он неожиданно нагрянул ко мне и заявил, что я должен немедленно поехать с ним к его знакомым, чтобы прослушать запись музыки, в которой, по его мнению, использован какой-то особый оркестровый прием. Этот прием, как он считал, мог пригодиться для оркестровки нашей новой песни. Мне не хотелось никуда ехать. У меня были совсем другие планы. Это был день моего рождения. Но Бернес настаивал, и я сдался: сел с ним в машину и отправился к совершенно незнакомым мне людям прослушивать «оркестровый прием», оставив своих домашних в полном недоумении…

Бернес расстраивался, когда замечал, что песни, исполненные им по радио, через некоторое время начинают петь другие артисты. Полушутя он говорил, что рассматривает это как посягательство на свой репертуар. И Бернеса можно понять, если учесть тот творческий вклад, который он вносил в каждую свою песню. Он даже иногда подозревал нас, композиторов, считая, что мы передаем его песни другим исполнителям. В действительности же «виновницей» распространения песен Бернеса была их популярность. Популярную песню удержать невозможно. Исполненная по радио, появившаяся затем в нотной библиотеке Радиокомитета, записанная по трансляции на домашние магнитофоны, изданная массовым тиражом, она вскоре становится всеобщим достоянием. С присущим ему юмором Бернес иногда говорил: «Пора написать нам новую песню, а то Отсу нечего петь…» Или: «Давай сочиним песню для Капитолины Лазаренко…»^{113}

В жизни он походил на героев своих песен и кинофильмов. Он говорил: «„Я люблю тебя, жизнь“ — это песня возмужавшего и даже уже постаревшего матроса Кости Жигулева».

Многие песни, исполненные Бернесом, навсегда слились с его образом. Без него нет ни «Темной ночи», ни песен «Я люблю тебя, жизнь», «С чего начинается Родина», «Мне тебя сравнить бы надо…», «Я работаю волшебником», «Москвичи», «Любимый город», ни многих других, хотя их пели и другие прекрасные артисты. То, что открывал в песне Марк Бернес, — неповторимо.

Может показаться, что наши отношения с Бернесом были совершенно безмятежными. Это неверно. Иногда они омрачались жесткими спорами, ссорами. Но он был моим любимым артистом, любимым исполнителем моих песен, интереснейшим человеком. И он был настоящим другом, который всегда приходил в трудную минуту на помощь, на которого всегда можно было положиться. К нему обращались с любой просьбой даже малознакомые люди, и все, что он мог для них сделать, он делал. Просто, без позы, без нотки покровительства.

Бернес страстно, одержимо любил музыку. Каждая новая удачная песня приводила его в восторг, превращалась в настоящий праздник, становилась смыслом жизни. Он мог напевать эту песню часами. Всем друзьям и знакомым, не считаясь ни со временем, ни с расстоянием. Пел по телефону. Днем и ночью. Если бы меня спросили, какие же главные черты характера этого удивительно одаренного человека, я бы ответил — одержимость, страстность. Бернес ничего не делал наполовину, вполнакала. В любое дело он вкладывал душу. Уже безнадежно больной, за несколько дней до смерти, испытывая жестокие страдания, он интересовался новыми стихами для будущих песен.