— Очень жаль.

— В начале сентября к вам приедет новый священник. Очень хороший. Его зовут отец Шмидт.

— Епископ назначил нам не итальянца?

— Перемены всегда к лучшему. К тому же я уверен, он понравится пастве.

Из-за шума толпы его слова становится все труднее разбирать. Я смотрю на него, он улыбается.

— Нелла, я...

— Не надо ничего говорить. — Я отвожу взгляд, потому что у меня больше нет сил смотреть на него.

— Я буду по тебе скучать, — тихо говорит он. — Я не хотел снова исчезнуть, не попрощавшись.

— Спасибо.

— Видишь, иногда люди учатся на своих ошибках.

Одна из прихожанок уводит Ренато. Она хочет познакомить его со своими родственниками. Я смотрю, как он исчезает в толпе, и думаю, что не увижу его, наверное, много лет.

Осень 1959 года принесла перемены в нашу жизнь. Вскоре после того, как моей дочери Селесте исполнилось двадцать, она решила выйти замуж за хорошего итальянского юношу из Филадельфии. Селеста решила, что ее свадьба по красоте не должна уступать свадьбе английской королевы. Церковь на Маунт-Кармель вся утопала в каллах, так же как номер новобрачных в отеле «Вифлеем». Платье ей заказали в Нью-Йорке в одном из роскошных магазинов на Пятой авеню.

— Ты удивлена? — спрашивает мой муж, обшаривая прихожую в поисках ложки для обуви. — Она у нас не фермерская девочка.

— Конечно, у нее есть все, и так она себя и ведет. Испорченная девчонка.

— Я вас слышу! — кричит Селеста из своей комнаты. — Мама, помоги мне!

Я иду в ее комнату. На ней только чулки и комбинация. Я гляжу на свою дочь и удивляюсь: передо мной — взрослая девушка. Как быстро летит время! Густые вьющиеся волосы, карие глаза сияют. Просто итальянская кинозвезда! Я думаю о том, что ей еще рано выходить замуж, но ничего не поделаешь: она так решила. Селеста проучилась год в Университете Мэривуд и пришла к выводу, что учиться ей не нравится. Джованни предлагал ей подождать до окончания учебы, но она и слышать об этом не хотела.

— Какая ты красавица! — говорю я своей дочери.

— Ты правда так считаешь?

— Ну конечно.

— Ты этого никогда не говорила. — В ее голосе неожиданно звучит раздражение.

— Быть не может. Я тебе это сто раз повторяла.

— Нет, мам, ни разу.

— Неправда, — не сдаюсь я.

— Мам, давай не будем ругаться в день моей свадьбы. — Она присаживается за туалетный столик. — Ты не понимаешь.

— Чего я не понимаю? Что у тебя всегда было абсолютно все? Что ты живешь в прекрасном доме и пошла учиться в хороший колледж? Что у тебя роскошная свадьба, на которую приглашено триста человек в отель «Вифлеем», в который я зашла впервые, когда мне было тридцать четыре?

— Ну начинается! Вечные разговоры про ферму. Ты хочешь, чтобы все знали, как много тебе пришлось работать? Да, ты много работала, но знаешь что? Ты так много работала, что тебя никогда не было дома. Я с трудом припоминаю, когда мы с тобой вместе обедали.

— О тебе заботились твои бабушки и дедушки. У меня никогда не было бабушек и дедушек.

— Дело не в том, что было у тебя, дело в том, чего не было у меня. А я росла и почти не видела свою мать. Именно поэтому я ушла из колледжа. Я не хочу бросать своих детей.

— Я тебя не бросала, Селеста.

— Но тебя никогда не было рядом. Спроси у Фрэнки. Не только я чувствовала себя заброшенной.

Слова Селесты ранят меня, как ножи. О чем она? Кто их бросал? Селеста и Фрэнки росли в кругу семьи. Мы работали в двух шагах от дома, когда купили фабрику. У наших детей было все то, чего у нас в их возрасте не было. Если бы не свадьба, я бы ей все это высказала.

— Нелла, идем, собирайся. — В дверях появляется Франко. — Оставь ее в покое.

Я иду в нашу комнату одеваться. Франко заходит к Селесте и закрывает за собой дверь. Я не хочу слышать, о чем они говорят. Если бы Селеста знала, каково это — прожить мою жизнь, она бы не посмела так со мной разговаривать.

Через некоторое время Франко возвращается. Он берет меня за руку и говорит:

— Дорогая, Селеста хочет с тобой поговорить, прежде чем мы отправимся в церковь.

Я иду к ней. Моя дочь особенно хороша в своей сияющей диадеме и фате.

— Прости меня, Селеста.

У нее в глазах появляются слезы, и тут я вдруг понимаю, что она почти никогда не плакала.

— И ты меня прости за все, что я тебе наговорила.

— Я старалась, как могла. Надеюсь, ты когда-нибудь это поймешь.

— Я это и сейчас понимаю, просто вышла из себя.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я гораздо больше хочу видеть счастливой тебя, чем быть счастливой сама. Я всегда мечтала о том, чтобы твоя жизнь была лучше моей, чтобы ты сама была лучше меня.

— Я постараюсь.

Мы решили дойти пешком до церкви Богородицы на Маунт-Кармель, в которую снова стали ходить, после того как в 1952-м открылась новая католическая школа. Нас пригревают мягкие лучи ноябрьского солнца. Франко ведет Селесту за левую руку, я — за правую. Это последние минуты, когда наша дочь принадлежит только нам. Может быть, она права.

Может быть, мы действительно уделяли ей слишком мало внимания.

— Твое пятидесятилетие будем справлять в Италии, — сообщает Франко, сидя за своим столом на фабрике.

— Это неудобно, дорогой. В январе у нас больше всего заказов, готовится весенняя коллекция.

— Если мы сейчас не поедем, то не поедем никогда. Я хочу погулять с тобой по Венеции, Флоренции, Риму. А потом поедем на юг, в Розето-Вальфорторе.

— Ладно. — Я целую Франко в лоб. — Но смотри, эти две недели должны вписаться между поступлением новых материалов и запуском весенней коллекции.

— Будет сделано, босс. — Я прохожу мимо него, и Франко легонько щиплет меня. — В доме стало слишком тихо, с тех пор как Фрэнки женился, а Селеста вышла замуж. Не могу поверить, что мои дети уехали из Розето. Нам с тобой надо найти какие-нибудь новые интересы.

— Нам и так есть чем заняться, пока есть фабрика.

— Так почему бы ее не продать?

— Что? Ты с ума сошел? Она же приносит отличный доход!

— Знаю. Но разве нам нужно так много? У нас есть дом и фабрика. Кто знает, за сколько можно продать наше предприятие? Скорее всего, заплатят столько, сколько мы попросим. Ну ее, эту фабрику. Мы могли бы посмотреть мир.

Я присаживаюсь на край стола моего мужа.

— И что мы будем делать?

— Ничего. Отдыхать. — Он гладит мою ногу под юбкой.

— Боже мой! Но я не могу отдыхать целыми днями.

— Может быть, пора научиться? — смеется он. — Разве ты не устала от работы? Ты же с пятнадцати лет только этим и занимаешься.

— Да, и я уже привыкла. Я полюбила свою работу.

— Но работа не может любить тебя.

— За проявления любви неплохо сходят чеки на крупные суммы.

— Ладно. Не хочешь — не надо. Не будем выходить на пенсию раньше времени. Но на две недели в Италии мы договорились.

Франко снова берется за бумаги. Он напоминает мне сейчас мистера Дженкинса, когда тот назначил меня начальницей цеха. Иногда мне кажется, что это было вчера, а иногда у меня возникает такое чувство, что я прожила в два раза больше, чем на самом деле. Франко приносит домой проспекты о путешествиях, я разглядываю их, но все эти места кажутся мне нереальными. Мы всегда успеем отправиться в путешествие. Через десять лет Франко будет всего шестьдесят два. Нам еще рано выходить на пенсию.

— Пойду прослежу за выгрузкой. — Франко выходит из кабинета.

Я пролистываю брошюры об Италии. Такая роскошь, такая романтика! Может быть, мой муж прав и нам необходимо отправиться в путешествие?

— Миссис Цоллерано! Скорее! — В дверь влетает Донна Мугаверо из отделочного цеха. — Там мистер Цоллерано!..

Я выбегаю из кабинета. В главном зале стих гул машин. Рабочие смотрят на моего мужа, лежащего на полу.

— Что случилось? — Я склоняюсь над Франко. — Милый, что с тобой? — Я провожу рукой по его лицу, беру его за руку. Он не шевелится.