Но как только мальчик спустился вниз и завидел жидкий сизый дымок костра, у которого остался Прагин, — все страхи словно рукой сняло. Гриша остановился и присел на ствол огромной поваленной сосны. Виктор наверняка высмеет его.

«Эх ты, а еще парень, бурундуков испугался», — скажет он.

Но и поворачивать обратно одному не хотелось. К тому же Гриша не был уверен, что страх не возвратится к нему вновь, как только он окажется в зловещей долине. А день между тем клонился к обеду…

И Гриша нашел иной выход. Как-то Виктор рассказал ему про коллектора и промывальщика из другой партии, которые на самом деле не ходили по-ручьям и речкам, а намывали шлих где-нибудь в одном месте и раскладывали в разные мешочки.

— Нужно только, чтобы оба не выдавали друг друга, — добавил Виктор в заключение. — Тогда порядок.

Грише вспомнилась эта история. А что, если и ему так же поступить?

Рядом с ним на месте вывороченного из земли корневища сосны голубела лужица мерзлотной воды. В нее опрокинулось небо, пронзенное острыми вершинами лиственниц. Гриша спрыгнул с дерева и наклонился над лужей. Вода в ямке небесно-прозрачная, на дне сплошным слоем лежит хвоя, сучья и прошлогодние листья. Из мягкого ложа со дна лужицы на Гришу пристально смотрели глубоко запавшие глаза. Должно быть, оттого, что лицо попадало в тень, выражение его было грустным и даже нависшие над глазами пряди темно-русых волос не оживляли его. Гриша заставил себя улыбнуться. В воду упал листок, подняв мелкую волнистую зыбь, — и отражение расплылось в тысячезубой усмешке.

Потом Гриша долго стоял на одном месте, без цели постукивая чернем скребка о ствол сосны. Наконец он решился. Прошел немного вниз по реке, отыскал подходящее место, намыл шлих, слил его в разные мешочки и в каждый из них положил бумажную этикетку с порядковым номером. Все, казалось, очень просто. Но отчего ему так не по себе? Гриша постоянно с испугом озирался по сторонам, словно боялся, как бы кто не застал его на месте преступления.

На душе было гадко. Мысль о том, что никто не узнает, тешила мало. Разве теперь хватит духу спросить у Валентины Гавриловны:

— Не находили золота в наших шлихах?

Разве он сможет веселиться вместе с другими в вечерних бдениях около костра?

— Самое худшее, по-моему, быть нечестным. Это та же трусость, — как наяву прозвучал в ушах убежденный голос Наташи.

Терзаемый муками совести, мальчик возвратился к Виктору и молча передал карту, на которой аккуратно расставил точки (ровно через полсантиметра), в тех местах, где ни промывальщик, ни коллектор не были.

На лагерь возвратились раньше других маршрутчиков. Гриша занялся Шариком. Пес охотно принимал из его рук пищу и в благодарность лизал пальцы шершавым мокрым языком. Грише хотелось обнять собаку и расплакаться. Давно уже не было так скверно на душе. Вскоре возвратились Валентина Гавриловна и Петр.

— Виктор, принеси сегодняшние шлихи, — попросила она.

Так бывало почти каждый вечер, но сегодня Грише показалось это необычным. Напрасно он пытался успокоить себя различными доводами, что ничего особенного не случится, пройдет этот день, пройдет еще много дней, никто не узнает, и он сам забудет, и снова на сердце станет спокойно и радостно. Только уж никогда больше Гриша не пойдет на обман. Вскоре из маршрута пришел Павел Осипович.

Было еще светло, когда собрались ужинать. Валентина Гавриловна все еще сидела у себя: Гриша видел ее через откинутые полы палатки. Она спешила просмотреть последний шлих при тусклом свете погасающего дня.

— Валентина Гавриловна, идите ужинать, каша стынет, — позвали ее.

— Одну минутку.

Слышно было, как она укладывает лупу во вьючный ящик.

— В одном шлихе я нашла знаки золота, — сказала она, обращаясь к Павлу Осиповичу. — Эта проба взята в устье речки, а в остальных ничего нет — один магнетит.

Гриша почувствовал, как кровь прилила ему в голову. У него сразу пропал аппетит. Он сидел угрюмый и лениво размешивал ложкой чай.

— Гриша, с тобой что? Ты не болен? — спросила Валентина Гавриловна, заметив его кислый вид.

— Нет, ничего, — встрепенулся он, поднял голову и даже улыбнулся, но сам понял, что улыбка получилась вымученная, фальшивая. Гриша чувствовал себя последним негодяем. Валентина Гавриловна недоверчиво покосилась на него.

«Начинается», — подумал он. Ему казалось, что о его поступке догадываются все.

— Виктор, а вы не взяли ни одной пробы по левому притоку, тому, что впадает сразу за каньоном?

— Хотели взять, — не сморгнув глазом, ответил Виктор. — Но туда очень трудно пройти было, и я побоялся за Гришу.

«Вот мерзавец!» — Гриша с открытой ненавистью поглядел в лицо Виктору. Видимо, в глазах мальчика было что-то пугающее: Виктор вдруг осекся, не выдержал его взгляда и, смутившись, начал поправлять шнуровку ботинка. Павел Осипович ушел в палатку и вскоре возвратился назад.

— Посмотрите-ка, что я нашел сегодня, — сказал он.

Все по очереди повертели в руках заржавленный ствол.

— От берданы, — сказал Петр.

Больше всех находкой заинтересовался дед Кузьма, он даже чай отставил в сторону.

— Мушка-то самодельная, — вдруг сказал он, занося ствол в свет костра. — Вот тута пощупай-ка, — указал он на самый, кончик.

Снова ствол прошел через все руки, но толк в самодельных мушках мало кто знал. Один только Петр подтвердил:

— Самодельная.

Кузьма Прокопьевич едва дождался, когда ствол возвратился к нему назад. Кончиком ножа очистил налет ржавчины и еще раз ощупал мушку.

— Я ее насаживал сам, вот этими руками, — неожиданно заявил он, показывая всем широкие мозолистые ладони. Он склонился лицом почти к огню и, сморщившись от нестерпимого жара, долго глядел на ствол при общем настороженном молчании.

— Она самая, — сказал он дрогнувшим голосом и поднял лицо, на котором вдруг молодо заблестели глаза. — Ванюшка Рудаков, дружок мой, просил: «Сделай, — говорит, — Кузя. Обронил бердану, сшиб старую мушку напрочь». Вместе потом ходили за село пристреливать.

В глазах деда Кузьмы заискрились слезинки: то ли огнем прижгло, то ли вспомнились молодость и давно погибший товарищ.

— Треклятый дым, — сказал он, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Вот так штука, — произнес Братов, — бердана Рудакова.

И про себя подумал: «Может быть, там, под кедром, и находится братская могила». Поглядев на ноги деда Кузьмы, обутые в ичиги, Павел Осипович спросил:

— Кузьма Прокопьевич, вы сегодня никуда не уходили из лагеря?

— Далеко нет. Тут, возле, ходил коней смотреть, — ответил тот.

Петр взял ствол из рук конюха и принялся старательно отчищать его золой.

«Кто же был там, у речки? — думал Братов. — И есть ли какая-нибудь связь между моей находкой, следами человека и рудаковским золотом? Надо бы сходить в долину еще раз, да пока времени нет: завтра придется писать месячный отчет в экспедицию».

— Вам никто не встретился у реки? — спросил он Прагина.

— Н-нет. Никто, — ответил Виктор, глянув на Гришу.

Братов решил пока ничего не говорить о следах человека на тропе. Нужно будет завтра потолковать об этом с Петром и Кузьмой Прокопьевичем. Они могут подсказать, чьи это следы. Скорее всего какой-нибудь охотник из Перевального.

— Завтра в маршруты не пойдем, — предупредил он. — Устроим отдых и баню.

Гриша ушел в палатку раньше всех, окончательно расстроенный. Получалось совсем нехорошо: он не опробовал как раз ту речку, где, возможно, и находится рудаковская жила.

Вскоре мальчик услышал, как в палатку залез Виктор и, наклонившись к его мешку, спросил:

— С тобой ничего не случилось сегодня? А? Может, зашибся?

Гриша промолчал, притворившись спящим. Виктор, сопя, начал разбирать свой мешок. Гриша почувствовал, как в груди помимо воли накипает ярость к своему ненавистному соседу. Он резко по пояс выбрался из мешка.

— Ничего со мной не случилось! Слышишь? Я сегодня шлихи намыл не в той речке. Завтра все расскажу. Я не хочу никого обманывать.